Вера Каспари - Воскресшая жертва
О возвращении Лоры я рассказал еще только одному человеку. Этот человек — Джейк Муни, высокий, печального вида янки родом из Провиденса, известный среди наших ребят под кличкой «Молчальник с Род-Айленда». Однажды один репортер написал, что Муни молчал как рыба, и это Джейка так рассердило, что он с тех пор стал вести себя согласно своей кличке. К тому времени, когда я вышел из кабинета Пребла, Джейк уже раздобыл список фотографов, которым позировала Дайяне Редферн.
— Иди поговори с этими ребятами, — сказал я. — И разузнай о ней все, что можно. Осмотри ее комнату. И не говори никому, что она мертва.
Он кивнул.
— Мне нужны все бумаги и все письма, которые ты обнаружишь в ее комнате. И обязательно спроси хозяйку, с какого рода мужчинами она поддерживала знакомство. Может быть, в их числе были мальчики, которые поигрывали обрезами.
Зазвонил телефон. Это была миссис Тридуэлл. Она хотела, чтобы я немедленно зашел к ней.
— Мне нужно кое-что сказать вам, мистер Макферсон. Я намеревалась возвратиться сегодня в загородный дом, ведь я ничего больше не могу сделать для бедной Лоры, правда? Мои адвокаты позаботятся о ее имуществе. Но кое-что произошло…
— Хорошо, я сейчас буду, миссис Тридуэлл.
Пока я ехал по Парк-авеню, я решил, что заставлю миссис Тридуэлл немного подождать меня, а сам навещу Лору. Она пообещала не выходить из квартиры и не подходить к телефону. А я догадывался, что в доме нет еды. Я завернул на Третью авеню, купил молока, сливок, масла, яиц и хлеба.
Вход охранял Беренс. Его глаза округлились при виде покупок, он, очевидно, подумал, что я решил заняться домашним хозяйством.
Ключ от квартиры лежал у меня в кармане.
Она вышла из кухни.
— Как хорошо, что вы не звонили в дверь, — сказала она. — После того как вы мне рассказали об убийстве, — она вздрогнула и посмотрела на то место, где лежал труп, — я боюсь каждого случайного звука. Я уверена, что вы единственный сыщик в мире, который подумал об этом, — сказала она, когда я отдал ей покупки. — Вы сами-то завтракали?
— Вы мне об этом напомнили. Нет.
Мне казалось вполне естественным купить продукты и потом сидеть на кухне, глядя на то, как она готовит еду. Я думал, что такого типа девушки, у которых есть шикарные платья и служанка, чураются домашней работы. Но Лора была не такой.
— Будем церемонны и понесем все в комнату или по-простому поедим на кухне?
— Пока я не стал взрослым, я всегда ел только на кухне.
— Значит, остаемся на кухне, — сказала она. — Дома нет лучшего места.
Пока мы ели, я рассказал ей о том, что доложил о ее возвращении заместителю комиссара полиции.
— Он удивился?
— Он пригрозил отправить меня в отделение психопатологии. А потом, — я посмотрел ей прямо в глаза, — он спросил, не считаю ли я, что вы знаете что-то о смерти той, другой девушки.
— И что же вы сказали?
— Послушайте, — продолжал я, — вам будут задавать много вопросов, и вам, по-видимому, придется рассказать о своей личной жизни гораздо больше того, чем бы вы хотели. Чем откровеннее вы будете, тем в конечном итоге вам будет легче. Надеюсь, вы не сердитесь, что я все это сказал?
— Вы мне не доверяете?
— Моя работа заключается в том, чтобы всех подозревать, — ответил я.
Она посмотрела на меня поверх кофейной чашки.
— И в чем же вы меня подозреваете?
Я старался говорить хладнокровно:
— Почему вы обманули Шелби, сказав ему, что будете ужинать в пятницу вечером с Уолдо Лайдекером?
— Так вас это беспокоит?
— Мисс Хант, вы лгали.
— Ах, теперь, мистер Макферсон, я для вас мисс Хант.
— Перестаньте препираться, — оборвал я. — Почему вы обманывали?
— Боюсь, что, если скажу вам правду, вы меня не поймете.
— Хорошо, — сказал я, — я молчу. Я сыщик. Я не говорю по-английски.
— Извините, если я задела ваши чувства, но, — она водила ножом по красно-белым клеткам скатерти, — это не то, что можно записать в полицейском протоколе. Вы ведь это называете протоколом?
— Продолжайте, — произнес я.
— Видите ли, — сказала она, — я так долго была одинокой женщиной…
— Это ясно, как день, — подтвердил я.
— Мужчины устраивают мужские ужины, — сказала она. — Они напиваются. Они в последний раз кутят с хористками. Это, как я понимаю, означает для них прощание со свободой. Прежде чем жениться, они должны ею насладиться.
Я засмеялся:
— Бедный Уолдо! Спорю, что ему едва ли понравилось бы сравнение с хористкой.
Она покачала головой:
— Для меня, Марк, свобода означала нечто совсем другое. Может быть, вы меня поймете. Это означало, что я принадлежу самой себе, со всеми моими глупостями и бессмысленными привычками, что я единственная хозяйка этих моих привычек. Я понятно говорю?
— И именно поэтому вы так долго откладывали свадьбу?
— Дайте мне, пожалуйста, сигарету, — сказала она. — Сигареты в гостиной.
Я принес ей сигареты и раскурил свою трубку.
— Свобода означала для меня мое уединение, — продолжала она. — Это не значит, что я хочу вести своего рода двойную жизнь, просто меня возмущает, когда вмешиваются в чужую жизнь. Может быть, потому, что моя мама всегда спрашивала меня, куда я иду и когда вернусь домой, и всегда вынуждала меня чувствовать себя виноватой, если я что-то изменяла в жизни. Мне нравится поступать импульсивно, и меня возмущает до глубины души, когда меня спрашивают, куда, что и почему. — Она, как ребенок, повышала голос в стремлении быть понятой. — В пятницу у меня было назначено свидание с Уолдо — своего рода холостяцкий ужин перед отъездом в Уилтон. Это должен был быть мой последний вечер в городе до свадьбы…
— Шелби спокойно это воспринял?
— Конечно. А вы бы нет? — Она засмеялась и показала мне язык. — Уолдо возмущался Шелби. И я не могла этому помешать. Я никогда не флиртовала и не настраивала их друг против друга. И я хорошо отношусь к Уолдо, он суетливый старый холостяк, но он был добр ко мне, очень добр. Кроме того, мы дружим уже много лет. Шелби должен был это учитывать. Мы цивилизованные люди и не стремимся изменить друг друга.
— У Шелби, как я понимаю, есть привычки, которые вам не совсем нравятся?
Она пропустила вопрос мимо ушей:
— Я действительно собиралась в пятницу ужинать с Уолдо и в десять двадцать сесть на поезд. Но после обеда я приняла другое решение.
— Почему?
— Почему? — переспросила она с издевкой. — Именно поэтому я и не сказала ему об этом. Потому что он спросил бы меня, почему.
Я начинал сердиться:
— Вы можете следовать своим привычкам, если хотите, и, видит Бог, меня не интересует, что вы относитесь к ним как к святыням, но речь идет об убийстве. Об убийстве! Должна же быть какая-то причина, почему вы приняли другое решение?
— Такая вот я.
— Разве? — спросил я. — Мне говорили, что вы добрая женщина, которая склонна думать о старом друге и не подводить его из-за эгоистического каприза, что вы великодушны и тактичны.
— Однако, мистер Макферсон, вы невозможный человек.
— Пожалуйста, расскажите мне со всеми подробностями, почему вы изменили свое намерение поужинать с Уолдо.
— У меня разболелась голова.
— Знаю. Вы так ему и сказали.
— Вы мне не верите?
— У женщин всегда болит голова, когда они не хотят что-то делать. Почему вы вернулись после ленча с такой головной болью, что позвонили Уолдо, даже не сняв шляпы?
— Полагаю, об этом вам рассказала моя секретарша. Насколько важными становятся мелочи, когда происходит что-то ужасное!
Она подошла к кушетке и села. Я последовал за ней. Внезапно она тронула меня за рукав и так нежно посмотрела мне в глаза, что я улыбнулся. Мы оба рассмеялись, и мелочи стали совсем незначащими.
— Помогите мне, Марк! — взмолилась она. — Я сказала вам правду. В пятницу после ленча я почувствовала себя так отвратительно, что просто не в состоянии была выдержать болтовню Уолдо и не могла бы выдержать ужин с Шелби, ведь он был бы особенно рад тому, что я отменила свидание с Уолдо. Мне просто необходимо было побыть одной.
— Почему?
— Как вы настойчивы!
Она поежилась. День был прохладный. Дождь стучал в окно. Небо было серого цвета.
— Разжечь огонь в камине?
— Не беспокойтесь. — Ее голос также прозвучал холодно.
Я достал поленья из-под книжных полок и разжег их.
Она сидела на краю кушетки, подобрав под себя ноги, обхватив плечи руками. Она выглядела беззащитной.
— Ну вот, — сказал я, — скоро вы согреетесь.
— Пожалуйста, пожалуйста, Марк, верьте мне. За этим ничего не кроется. Вы ведь не просто сыщик, который не видит ничего, кроме внешних проявлений. Вы человек, умеющий чувствовать, вы воспринимаете нюансы. Пожалуйста, попытайтесь понять.
