Гуннар Столесен - Ночью все волки серы
— Тебе нечего больше добавить? — спросил я Якоба Е. Хамре.
— Нечего.
— Сообщишь, когда получишь протокол вскрытия?
— Да. Ради, старой… дружбы.
Я заметил, как он запнулся перед словом «дружба». Эта заминка сказала мне о многом.
16
После скоропостижной смерти Ялмара Нюмарка время как будто бы остановилось для меня. Я допоздна засиживался в своей конторе. Для большинства рабочий день закончился, и город должен был вот-вот опустеть. Каким-то чудом отдельные участки неба совсем очистились от облаков, только несколько крохотных пушистых барашков нависли над островом Аск, и на них падали отсветы заходящего солнца. Золотистый свет струился по городу, заполнял пространства между каменными фасадами, создавая неожиданную игру света и тени, заставлял оконные стекла переливаться и сверкать.
Я был не в состоянии сосредоточиться на чем-либо после разговора в полиции. Пообедал в кафетерии на втором этаже, перечитал в своей конторе дневные газеты. Теперь я сидел у открытого окна на четвертом этаже и погружался в звуки угасающего дня, которые доносились отовсюду. Вечерний отдых наступил еще не для всех, для некоторых рабочий день только начинался. Внизу, на Рыночной площади, проповедник готовился к проповеди.
Я помнил его столько, сколько помнил себя. У него все то же бледное лицо, те же растрепанные волосы, все те же восторженные интонации, когда он говорит об Иисусе. Он словно бы пришел из страны доверчивого детства, где все ясно и существуют только черные и белые краски. Бог — это человек с бородой, который сидит среди облаков в отблесках солнца, а смерть — это нечто далекое, неосязаемое, тебя лично не касающееся. Это то, что происходит с бандитами и индейцами в фантастической Америке. Или это случается с дедушками и бабушками, когда они уж очень состарятся.
Проповеднику было около пятидесяти, и я прикинул, что, когда я был мальчишкой, вряд ли я мог его видеть, но мне казалось, что он был здесь всегда. Другие проповедники приходили и уходили, офицеры армии спасения и лицемерные шведы с прической под Элвиса Пресли, рано познавшие грех; белокурые девочки в юбочках в складку до колен, распевавшие на два голоса о неземном блаженстве. Но теперь их никого нет. Остался только проповедник. Последний из могикан в наше время безверия. Он улыбается, но нет ли оттенка горечи в его улыбке? Разве за его религиозной восторженностью не скрывается некоторая доля разочарования, ведь к нему постоянно цепляются подвыпившие юнцы или старые алкоголики?
Он развесил повсюду свои громкоговорители, подключил электроаккордеон, взял несколько пробных аккордов и запел:
Он открыл мне врата рая,
Я сейчас войду туда…
Нет ни намека на разочарование, все та же восторженная интонация, поет с тем же пафосом, которому я всегда завидовал и который никогда не мог понять.
Он все пел и пел. Его голос доносился как будто издалека, и передо мной вставали картины.
Я увидел Ялмара Нюмарка, ковыляющего, к вратам рая в своем старом костюме, со свернутой газетой в руке, волосы у него слегка взлохмаченные и костюм слегка помятый, ведь он так поспешно отправился на небеса. Я видел перед собой врата рая такими, какими представлял их в пору наивного детства, когда слышал именно эту песню. Они стояли среди белых облаков, жемчужины на них в пронзительно ярких лучах солнца переливались и сияли так, что слепило глаза.
Я видел, как он стоит и ждет, тихо насвистывая что-то, оглядываясь по сторонам, в точности, как продавец лотерейных билетов, пока покупатель ищет деньги, чтобы купить билет. Требуется время, чтобы найти его в картотеке, если только у них уже не появилась компьютерная техника.
Перед Ялмаром Нюмарком открылись ворота, и он вошел.
Он открыл мне врата рая,
Я сейчас войду туда…
Я подошел к окну и посмотрел вниз. Он начал проповедь. Никто не останавливался, чтобы послушать его. Две молодые девушки прошли мимо, корчась от смеха. Внизу на набережной, у причала, как раз под моими окнами остановилась чета японских туристов и тут же навела на него объективы своих фотоаппаратов. Подлинная находка, фольклорный эпизод, запечатленный на пленке. На Рыночной площади в Бергене обнаружен живой могиканин.
В подобные мгновения я ощущаю свое родство с ним. Он там внизу ведет свою восторженную речь об Иисусе. Я, сидящий здесь, наверху, являюсь его единственным подлинным единомышленником. А он и не подозревает о моем существовании.
Закончив, он собрал свои вещи, загрузил их в автомобиль, перекинулся несколькими словами с какими-то проходящими мимо толстушками, и укатил домой. А я остался сидеть за своим письменным столом, в то время как тьма медленно наполняла город, мою контору, меня самого, так что мы стали единой субстанцией, единой мыслью…
Наверное, я задремал, а когда снова открыл глаза, то прямо мне в лицо светил холодный узор из красных и зеленых неоновых огней.
Я медленно натянул на себя пальто, закрыл контору и поехал домой. Ничего другого мне не оставалось.
17
Когда большинство людей вернулись из отпуска и должны были вот-вот начаться занятия в школе, неожиданно вернулось и лето, оно пришло, такое страстное и пламенное, какой бывает поздняя любовь. Волны тепла хлынули на город, именно волны, потому что порой они как бы откатывались, чтобы собраться с силами, и тогда в воздухе вновь ощущалось дыхание холода, лето как бы отступало, и начиналась осень.
Якоб Е. Хамре позвонил уже на следующий день.
— Хочу предупредить твой звонок.
— Так, — произнес я.
— Есть протокол вскрытия.
— Ну и что в нем?
Он помедлил. А потом произнес:
— Сердечная недостаточность.
— Что?
— Причина смерти — сердечная недостаточность. Все очень просто, и не так уж неестественно в его возрасте. Особенно после всех испытаний, которые ему довелось пережить. Он был в критическом состоянии. Врач сказал, что это могла быть запоздавшая реакция на несчастный случай, ну когда его сбили. Организм ослаблен. Так или иначе…
— Да?
— Так или иначе судьба обошлась с ним милосердно. Ялмар Нюмарк не смог бы вести тот образ жизни, на который был обречен после всех этих увечий. Хорошо, что все произошло быстро.
— Можно, конечно, и так на это посмотреть.
— Да.
— А как насчет основательного расследования?
— Идет своим чередом, — проговорил он. А потом добавил: — Особых результатов оно пока не дало. Нет никаких данных, указывающих на факт преступления.
— А тот хромой?
— Его видела только сиделка, а когда поговорили с ней еще раз, она уже не была уверена, что он действительно хромал, возможно, ей показалось.
— Показалось? — раздраженно переспросил я. — Ну а коробку вы нашли?
— Нет, Веум. Не нашли.
— И вы продолжаете расследование?
— Да, я подумал, что ты хотел узнать…
— Да. Я хотел узнать, Хамре. Спасибо, что позвонил. Там, за вратами рая, они это уже записали на твоей карточке. Пусть и дальше твой день будет удачным.
— Тебе того же, Веум.
Я положил трубку.
Через неделю в газете появилось сообщение о смерти. Оно было настолько кратким, насколько это только возможно:
Наш старый друг
Ялмар Нюмарк
Скоропостижно скончался в возрасте 70 лет.
Друзья и коллеги.
Похороны должны были состояться на следующий день.
Я вырвал объявление из газеты и положил его на середину письменного стола рядом с огромной грудой бумаг и документов, относящихся к тем делам, с которыми я работал. Оно лежало рядом с ними и в то же время совершенно отдельно.
В день похорон Нюмарка в очередной раз вернулось тепло. Небо натянуло на себя серое облачение, а в воздухе появилось какое-то скорбное ощущение бабьего лета. Погода вполне соответствовала предстоящему событию.
У меня под ногами скрипел гравий, которым были усыпаны дорожки между могилами. Старые могильные камни стояли, слегка отклонившись назад, словно старики, вынужденные ходить в корсетах.
Буквы, высеченные на них, посылают во Вселенную свои короткие послания: имя и две даты, между которыми целая жизнь. Все и ничего. Горсточка букв и восемь цифр. Все печали и все радости. Вся боль и все счастье. Любовь и разочарования. Нежность и одиночество. Обо всем этом ни слова. Все это скрывается где-то там, за именами, в земле под покосившимися камнями, ворохами цветов и заросшими тропками между могил.
У часовни стояла горстка людей. Среди них был и начальник уголовной полиции, но никто не подумал нас друг с другом познакомить. На вид это был типичный бюрократ в очках с толстыми стеклами. А рядом Вадхейм, его лицо выражало еще большую скорбь, нежели обычно. Я увидел и других служащих полиции, большей частью пенсионеров. Якоб Е. Хамре примчался запыхавшись в последнюю минуту, волосы у него были взлохмачены, ветер трепал полы его пальто. В часовне в белом гробу лежал Ялмар Нюмарк. В назначенное время мы все вошли в часовню: я насчитал одиннадцать человек, ни одной женщины и, за исключением Хамре и меня, ни одного человека моложе пятидесяти лет.
