Штефан Мариан - Современный румынский детектив
При свете комната кажется несколько более ухоженной, чем весь чердак, хотя она абсолютно пустая, а стены не оштукатурены, Слой пыли здесь тонкий, а паутинные сети можно пересчитать по пальцам. Следы, почти неуловимые для непрофессионального глаза, свидетельствуют, что и сюда заходили, и тоже совсем недавно. Но это, конечно, ничего не значит, вход на чердак не заказан никому из жильцов.
Я обосновываюсь на стуле посреди комнаты, сложив на груда руки, и в этой позе замираю. На меня накатывает то, что полковник Думитреску не без иронии называет" каталепсией по Бребенелу". Все чувства обострены необыкновенно, я, например, прекрасно слышу сквозь деревянную тишину чердака легкий гул улицы, но мозг сконцентрирован, как луч лазера, в одной точке: что понадобилось Дану Сократе через пятнадцать лет в его давно брошенной мастерской, причем накануне последнего в жизни путешествия? Постепенно эта точка в моем воображении разрастается, приобретает контуры и рельеф. Наступает самый захватывающий миг моего ремесла: когда вокруг крохотной, как микрон, точки вызревает гипотеза. Что же, черт возьми, напоминает манера рисунка Дана Сократе? У меня ощущение, что от ответа на этот вопрос зависит все… Хлопаю себя по лбу. Кажется, нашел! Ну конечно, теперь все друг с другом увязывается. Все — или почти все.
Тяжело встаю со стула, намереваясь выйти из комнатки. Держу пари, что либо среди барахла, набросанного грудами, либо еще где-то на этом чердаке я найду одну вещь. Или, скорее, то, что от нее осталось, хорошенько припрятанное. В ту же минуту слух улавливает скрип ступенек. Кто-то поднимается но лестнице. Кто-то, кто старается идти бесшумно.
Мгновенно поворачиваю выключатель и становлюсь за дверью бывшей мастерской. Неизвестный входит на чердак, ступая на цыпочках. Я ждал его визита, но не прямо сейчас. Он все ближе, вот он уже у моей двери, вот он тихонько отворяет ее. В руках у него фонарик — конечно, совсем примитивный по сравнению с моим, швейцарским. Робкий снопик света блуждает по полу. Затем зажигается верхний свет. Так. Раз он нашел выключатель без помощи фонаря, значит он здесь уже бывал. Самое время обнаружить себя.
Делаю шаг вперед, но неизвестный, тут же почуяв опасность, молниеносно вылетает вон. Я не успеваю разглядеть его лица, как, впрочем, и он моего. Бросаюсь следом. На чердаке теперь совсем темно, только через слуховое окно на крыше видны вечерние облака. Не знаю, в какой стороне скрылся незнакомец. По лестнице он не спустился точно, я бы услышал скрип ветхих ступенек. Вероятно, забился куда-нибудь в угол.
Занимаю пост у входной двери, чтобы отрезать ему путь к отступлению, зажигаю фонарик и грозным голосом говорю:
— Выходите! Вам ничего больше не остается!
Жду, Никакого движения. Продолжаю:
— Не заставляйте меня применять крайние меры. Вы в западне, выхода нет.
Но этот субъект придерживается иного мнения. Я вдруг вижу человеческую фигуру, бесшумно вылезающую в слуховое окно на крышу. Пускаюсь в погоню, но тут же понимаю, что это упражнение не для моей весовой категории. Черепичная крыша скользкая, и ухватиться не за что. С невероятными усилиями карабкаюсь по скату и доползаю до уступа, на краю которого вижу его спину. Но не успеваю я даже распрямиться, как он ловким прыжком перелетает на плоскую крышу соседнего дома, тремя метрами ниже. Это уже превышает мои возможности, и я с тоской вспоминаю пророческие слова доктора Москану: "Так и вижу, как ты, с твоими пудами и одышкой, скачешь по крышам за преступником! Это, я тебе скажу, зрелище!"Что ж, я делаю единственное, что могу, — направляю сильный луч фонарика в лицо незнакомца как раз в тот момент, когда он оборачивается посмотреть, прыгну ли я за ним. Свет бьет ему в глаза, он отшатывается и ныряет в темноту.
Честное слово, кажется, он и в самом деле похож на Сержа Реджиани.
Возвращаюсь на чердак, вовсе не чувствуя себя посрамленным. Похоже, я знаю, где искать этого человека. Проверю завтра утром.
Пожалуй, сейчас не стоит даже обыскивать чердак. Попрошу капитана Марчела Константина послать завтра, при дневном свете, ребят, я им скажу заранее, что они должны найти.
Отряхиваюсь от пыли и ухожу. Сегодня вечером у меня еще два дела.
В больнице я теряю всего несколько минут — ровно столько, сколько нужно, чтобы закрепить свои подозрения. Реквизитор Андрей Чобану, который еще не совсем поправился после отравления, клянется богом адвентистов, что в тот день не брал в рот ничего, кроме этого проклятого пирожного. Он роняет слова редко и отрывисто, я смотрю на его хмурое энергичное лицо, на сильные мышцы шеи, выступающие из ворота голубой больничной пижамы, и думаю, что Адриана была права: если этот здоровенный, как бык, парень чуть не загнулся, то что было бы с ней?
Дежурный врач, которого я нахожу в соседней комнате зачашкой кофе, подтверждает мое предположение:
— При таком отравлении выживает один из тысячи, У этого Чобану желудок — дай боже, он и расплавленный чугун переварит.
— Вы думаете, что все дело только в несвежем пирожном? Он долго молчит, внимательно разглядывая дно чашки.
Потом поднимает на меня глаза.
— А вы?
— Мне бы хотелось знать мнение медицины.
— Мнение медицины… Есть подозрительные симптомы. Сама по себе сила отравления… Анализы могли бы дать больше, если б, не приведи господь, было вскрытие. А так с точностью сказать ничего нельзя. Только не требуйте от меня показаний под присягой, я их давать не стану.
— Понимаю.
— Очень жаль, но больше мне добавить нечего.
— Поставим вопрос по — другому, — говорю я. — Представим себе — чисто гипотетически, — что вы захотели бы свести с кем-нибудь счеты. Смогли бы вы ввергнуть этого человека в состояние, подобное тому, в каком находится ваш пациент?
— Вне всякого сомнения. Для этого есть множество доступных нам средств. Но я не понимаю, к чему этот вопрос. Боюсь, что вы не там ищете.
— А это уж вы оставьте на мое усмотрение, доктор.
Очередной тайм окажется для меня далеко не шуточным. Чувствую, что, прежде чем выйти на ринг, надо как следует разогретъся.
В начале девятого такси доставляет меня в" Дойну", единственное в Бухаресте место, где водится кальвадос. Этот золотистый нектар я начал употреблять в юности, под влиянием ремарковской" Триумфальной арки", но теперешнее мое пристрастие к нему давно уже лишилось какого бы то ни было культурологического наполнения. Теперь я просто люблю его, к тому же он хорошо промывает мозговые извилины. Итак, в два приема принимаю эту процедуру и без четверти девять, звоня по телефону, уже нахожусь в прекрасном расположении духа. Может быть, только по этой причине мне кажется, что я различаю в голосе, дающем мне адрес, тень волнения.
С легким сердцем иду на это тяжелое свидание, аранжируй его букетом гвоздик. Несколько минут такси плутает среди корпусов квартала Балта — Алба, пронумерованных хитрее, чем тайные агенты, и наконец находим корпус Х-12. Адриана меня в длинном вечернем платье с крупными цветами по белому фону. Парадное платье плюс мои торжественные гвоздики придают встрече подчеркнуто официальный характер. Я протягиваю букет, пытаясь скрыть смущение под видом несколько развязной иронии, хотя это совсем не мое амплуа. Она благодарит с обворожительной улыбкой и немедленно находит цветам место в черной тонкой вазе на книжной полке. Кофе уже готов, готов и сюрприз — на низком столике меж двух кресел поблескивает бутылка кальвадоса. Я отнюдь не обескуражен совпадением, напротив, оно развеивает в прах неловкость первой минуты.
— У тебя хорошая память, — замечаю с улыбкой, непринужденно располагаясь в кресле.
Адриана подхватывает мне в тон:
— Скажи лучше: как кстати в доме оказался кальвадос…
Официальности как не бывало. То, что надо. Я наливаю бокалы, мы чокаемся, затем, уже за сигаретой, приступаю прямо к делу:
— Послушай, Адриана, мне надо с тобой серьезно поговорить. Я в сложном положении. У нас с тобой, конечно, все в прошлом, это так, но ты же понимаешь, что я не могу расследовать убийство твоего жениха так, как если бы речь шла о ком-то совершенно постороннем.
— Очень хорошо понимаю, Аугустин, и я обратилась к тебе тоже не как к чужому.
— Вот именно. Я взял на себя такую тяжесть, как никогда, и собираюсь с ней справиться. Тем более что начальство меня благословило вести дело на свой страх и риск.
— Это как?
— А так, чтобы никто не совал нос в твою жизнь. Иначе у меня ощущение, что кто-то копается и в моей личной жизни тоже. Я работаю абсолютно один. В крайнем случае могу прибегнуть к помощи своих сотрудников в каких-то технических вопросах — так, по мелочам, и это тебя не коснется. Мне не надо ни перед кем отчитываться по ходу дела. Единственное, что от меня требуется, — это арестовать убийцу и представить доказательства обвинения. Я постараюсь сделать так, чтобы твое имя не упоминалось. Если это будет возможно, конечно.
![Штефан Мариан - Современный румынский детектив [Антология]](/uploads/posts/books/156187/156187.jpg)
