Елена Михалкова - Дом одиноких сердец
Римма Сергеевна замолчала, глядя куда-то в сторону. Даша повернулась и заметила около прудика ту самую женщину, которая испугала ее в первый раз, массивную толстуху, мать-усыновительницу.
— Ирина Федотовна, — испуганно, как показалось Даше, заметила Красницкая. И вдруг заспешила: — Пойдемте, деточка, пойдемте.
Она взяла Дашу под руку и повела по тропинке, но Даша успела увидеть, каким внимательным взглядом провожает их старая толстая женщина в нелепом спортивном костюме. Навстречу медсестра в голубой униформе провезла инвалидную коляску с сидящим в ней стариком — руки у того подергивались, глаза время от времени закатывались, и Даша отвела взгляд.
— Капустин гулять поехал, — безмятежно прокомментировала Римма Сергеевна. — Значит, сегодня получше ему. К нему ведь каждый день сын приезжает, страдает, что отец здесь. А куда его девать? За ним постоянно присмотр врачебный нужен. Да не просто сиделка — а капельницы всякие, укольчики, да еще и массаж. Ну как это все найти? А здесь — хорошо. Борис Игоревич присматривает за всеми.
— Борис Игоревич Денисов? Главврач? — неожиданно вспомнила Даша.
— Да-да, Денисов. А вы его знаете?
— Петр Васильевич рассказывал, — уклончиво ответила Даша.
— Светлый человек, светлый, — покивала головой Римма Сергеевна. — Так заботится о нас — просто души не чает. А ведь у него, знаете, отец дома — и не видящий, и шумный до невозможности. Скандалит так, что просто ужас! Другой бы давным-давно перевез его сюда к нам, в приют, а Борис Игоревич нет, ни в какую. Так и живет с ним.
Она вздохнула, а Даша, удивившись про себя такой осведомленности, вслух спросила:
— Скажите, Римма Сергеевна, а вы не видели, как Петр Васильевич работает? Я имею в виду за своим компьютером?
Старушка задумалась.
— Пожалуй, что и нет, — ответила она в конце концов, покачивая головкой. — Заходить я заходила к нему в каморку, было дело, но вот чтобы писал он… Нет, не видела. Да я и не понимаю толком, как вообще можно на компьютере писать. Электричество перегорело — и где все твои записи?
— Да там же и останутся, — рассеянно ответила Даша, думая о ноутбуке Боровицкого.
— Как это? — удивилась Римма Сергеевна, и что-то в ее голосе заставило Дашу насторожиться.
— Конечно, останутся, — подтвердила она, искоса поглядывая на старушку. — Там же вся информация на диске сохраняется… Представьте себе, будто вы свой голос на магнитофонную ленту записываете, — попыталась она объяснить. — Если вы магнитофон из розетки выключите, запись останется? Останется. Вот и с компьютером так же.
— Но ведь он маленький! — удивилась Красницкая.
— Ну и что же? Все равно компьютер.
Римма Сергеевна остановилась и поглядела на Дашу светло-карими слезящимися глазами. На лице ее было какое-то выражение, которого Даша никак не могла понять. Только она хотела спросить еще что-то о Боровицком, как старушка покачала головой и сказала без всякой связи с предыдущим:
— Так ведь процедуры у меня, пойду я, деточка. Спасибо, что поговорили, вспомнили Петра Васильевича.
— Не за что, — растерянно ответила Даша, глядя ей вслед. Меньше всего они говорили о Петре Васильевиче. И вообще, что за странная манера заканчивать разговор? Хотя… если сделать скидку на возраст…
Даша вздохнула и пошла за Прошей. Дома ее ждала рукопись, которую нужно было очень внимательно прочитать, потому что по каким-то причинам, известным лишь ему одному, Петр Васильевич Боровицкий оставил ей свои пять рассказов.
* * *«Ирина осталась сиротой в одночасье. Конец ее благополучной семьи наступил столь быстро и неожиданно, что на лице ее надолго поселилось выражение недоумения — как такое вообще могло случиться? Как могло произойти, что отец с матерью, отвозя дедушку на дачу, столкнулись с вылетевшей на встречную полосу машиной, за рулем которой сидел пьяный водитель? Как могло случиться, что дедушка и отец умерли на месте, мама дожила до приезда „Скорой“ и скончалась в ней, водитель „Волги“, столкнувшейся с ними, остался в живых? Как, наконец, могло случиться, что бабушка, узнав о смерти единственной дочери и обожаемого мужа, с которым она прожила пятьдесят пять лет, посинела, начала хватать ртом воздух, упала и умерла на пороге собственного дома еще до того, как перепуганная до смерти соседка успела позвать на помощь? Как она осталась одна?!
Ирина была домашней, благополучной девочкой. Она любила родителей и любила бабушку с дедушкой. Когда училась в школе, иногда ходила на дискотеки, но мальчишки там вели себя грубо, а девчонки глупо хихикали, поглядывая на ребят, говорили всякую ерунду, а после дискотеки обсуждали, кто с кем танцевал, кто на кого посмотрел и кто с кем целовался на заднем дворе школы. Ирину это не интересовало. Не интересовало это ее и позже, в институте, — она закончила свой филфак и вышла с никому не нужным дипломом и полным отсутствием того опыта, который почти неизбежно накапливает любая студентка за пять лет учебы. У нее была семья — вот что было важно! Она знала, что начнет работать, встретит своего мужчину, полюбит его, у них будут дети, и ее дети будут ездить на дачу к бабушке и дедушке так же, как раньше она сама. Книжки, кулинарные рецепты, свитер, связанный совместно с мамой, учеба — жизнь ее показалась бы скучной любому, кроме самой Иры. Подружек у нее не было, потому что им с ней было неинтересно, а она в них не нуждалась. Учителя в школе и преподаватели в институте ее любили — хорошая, послушная девочка, и уроки всегда делает в срок, и на любом семинаре готова отвечать. Чтение книжек и просмотр поучительных фильмов подготовили Ирину к тому, что, возможно, за свою будущую любовь ей придется бороться (правда, она не совсем понимала как), но не подготовили ее к одному — что все, что она имела в жизни, рухнет в один момент, когда ей будет восемнадцать лет.
Похороны прошли незаметно. Приходили коллеги отца и матери, говорили о чем-то, было много цветов… Если бы на следующий день Иру попросили ответить, на каком кладбище похоронены все ее родные, она не знала бы, что сказать. Вокруг была пустота. Несколько раз заходили сердобольные соседки, но, видя, что Ирина держится спокойно, не плачет, только смотрит вокруг каким-то странным, остановившимся взглядом, решили, что обойдется — переживет девчонка. Беда, конечно, страшная — да у кого беды не случаются? Взрослая, самостоятельная, с квартирой — найдет себе место в жизни, не заплутает. Они продолжали время от времени заходить к ней, но Ирине их визиты были так явно в тягость, что вскоре даже соседка по лестничной клетке перестала заглядывать каждый день, ограничиваясь дежурным звонком раз в неделю. А вскоре соседи узнали, что Ирина продает квартиру, и махнули рукой — все равно уедет.
Два месяца после смерти семьи Ира жила так: утром вставала, садилась к окну, долго смотрела во двор. Иногда выходила, чтобы купить хлеба и молока. Если бы кто-то ей сказал, что два месяца подряд она питается одним хлебом и молоком, то она не поверила бы. Хотя не замечала, что ест вообще. В голове ее вели разговоры бабушка с дедушкой, заканчивали какие-то споры родители, а Ира возражала или, наоборот, поддерживала их. Иногда голова была пустая и легкая, и тогда она целый день смотрела на деревья за окном или на бегающих во дворе ребятишек. Когда темнело, ложилась спать.
Через два месяца она проснулась от телефонного звонка. Незнакомый голос с легким акцентом поинтересовался, не собирается ли она продавать квартиру? Есть хороший вариант для обмена, прямо около парка. Может быть, она подумает?
Ирина огляделась вокруг и увидела сантиметровый слой пыли, почувствовала запах плесени, заметила, словно в первый раз, все вещи, оставшиеся от родителей… Решение продать этот склеп пришло немедленно и было единственно верным и правильным. Надо все сменить. Все. А после она начнет новую жизнь.
Ирине показали предлагаемую ей квартиру, она очень быстро подписала какие-то документы и так же быстро оказалась… на улице. Милая паспортистка, прекрасно понимавшая, что она делает, когда передавала информацию о девчонке, оставшейся одной в трехкомнатной квартире, утешала себя: все равно той в наследство еще дом в деревне останется. Не пропадет. А ей самой деньги, полученные за информацию, необходимы были для лечения сынишки. Каждый крутится, как может.
В милиции, куда Ирина догадалась прийти, на нее посмотрели равнодушно и даже с легким презрением — смотреть надо, что подписываешь, чай, не девочка. И развели руками. В августе Ирина шла по городу, свежему после дождя, и в голове ее опять была та же пустота, что и после смерти родителей. Теперь она потеряла и квартиру.
Дача в деревне была расположена недалеко от Москвы. Ирина купила билет и на электричке поехала туда — сама толком не зная зачем. В деревне выяснилось, что, во-первых, у нее еще нет права собственности, а во-вторых, вряд ли оно вообще появится. Какой-то незнакомый мужик долго объяснял Ирине, что ее дедушка не оформил в свое время такие-то и такие-то документы, а без них… Она поняла только одно — продать домик она не может. Жить в нем — пожалуйста, но домик был чисто дачным, с маленькой печкой-голландкой, с продуваемыми всеми ветрами стенами. Бабушка с дедушкой приезжали сюда только на лето, ради урожая, который потом целый год кормил всю семью. Жить здесь круглый год было невозможно, да и не на что — деньги, оставшиеся от родителей, у которых за всю жизнь не собралось серьезных накоплений, заканчивались.
