Николай Гейнце - В тине адвокатуры
Князь, исполняя желание своего любимца, придумал несколько таких, якобы неотложных поручений, в числе которых было отвезти письмо брату, а племяннице несколько снятых недавно приглашенным фотографом видов с усадьбы и окружающих ее живописных мест.
— Познакомьтесь, хороший, прямой человек, старый вояка! — аттестовал Александр Павлович брата.
Николай Леопольдович хотя и обрадовался возможности уехать, но поморщился от этого поручения.
— Впрочем, все равно, эти пустяки не помешают! — подумал он и согласился.
Князь выдал ему, в счет жалованья, двести рублей.
Сообщив княгине о желании князя, чтобы он ехал в Т. по делам, что подтвердил и сам князь, Николай Леопольдович успел у нее утянуть радужную на дорогу и укатил.
Полуразваляеь в покойной дорожной коляске, оставив быстро позади себя усадьбу, он не переставал думать о ее обитателях или, лучше сказать, обитательницах.
Княгиней он был недоволен. Она оказалась далеко не такой тароватой, как он надеялся, и старалась избегать денежных вопросов.
Быть может это происходило оттого, что она сама не располагала большими деньгами, глядя из рук мужа, но только ему приходилось прибегать к вымышленным рассказам о бедственном положении его семьи, о старых студенческих, его беспокоящих, долгах, о чем будто бы ему сообщают и напоминают в получаемых им из Москвы письмах, и только тогда княгиня, желая его утешить, раскошеливалась, но при этом, — он это заметил, — на ее лицо всегда набегала какая-то тень.
«Ужасная вещь иметь дело с этими стареющими красавицами, они уж чересчур щепетильны в финансовых вопросах, тревожась возникающим, вероятно, в их уме сознанием, что их любят не за увядшую красоту, а за деньги…» — рассуждая про себя Николай Леопольдович.
Мысль его переносилась к молодой княжне.
Ею до сих пор он был чрезвичайно доволен. Он чувствовал, что она была вся в его руках, что она на самом деле отдалась ему беззаветно и бесповоротно, что она полюбила его со всею страстью молодого, нетронутого организма. Он глубоко верил только в такое плотское чувство и оно служило, по его мнению, верным залогом, что она не будет в будущем перечить его планам и не выдаст, если попадется.
«Ну, а как попадется?» — мелькнуло в его уме.
Ему пока все-таки еще было жаль ее: она не потеряла для него еще обаяния новизны.
— Какова-то она, как исполнительница?
— Вернусь, увижу! — сказал он сам себе.
Кто давненько приелся ему и изрядно таки надоел, так это Стеша.
«С этой расправа коротка. Я уж несколько раз прогонял ее, дуется, ну и пусть… Привезу ей из города серьги и брошку… и баста!» — решил он в своем уме.
— В усадьбе-то у нас, барин, опять нечисто стало! — обернулся к нему кучер Степан, молодой парень с лунообразным лицом, опушенным жидкою белокурою бородкою.
Уставших лошадей он пустил пройтись шагом.
— Как, нечисто стало? — встрепенулся пробужденный от своих дум Николай Леопольдович.
— Старый-то князь опять стал посиживать на своей скамеечке. Посмотрите, барин, быть беде.
— Ты откуда это знаешь? — спросил он.
Александр Павлович давно рассказал ему легенду проклятого места.
— Парни из деревни на рыбной ловле были и опозднились, мимо ехали, так его видели и не одного даже.
Николай Леопольдович побледнел. Он понял, что это видели его с княжной. Вдруг у него мелькнула мысль. Он улыбнулся.
— Все вздор, бабьи сказки! — оборвал он Степана.
Тот посмотрел на него с нескрываемым удивлением, но замолчал.
— Эй вы, пошевеливайтесь! — тронул он вожжами лошадей.
Вдали виднелась уже железнодорожная станция.
Среди княжеской дворни, действительно, за последнее время ходили слухи о появлении вновь старого князя на его скамейке.
— Стрясется, наверное, какая ни на есть беда! — решили все в один голос.
В день отъезда Гиршфельда с горькими слезами явился на кухне Степан, избитый князем под окном комнаты княжны Маргариты Дмитриевны.
Там он застал молодого франтоватого камердинера князя, всегда одевавшегося «по моде» и любившего ужасно цветные галстуки, Яков, так звали камердинера, считался среди дворни большим сердцеедом, и не одно женское сердце людской и деревни страдало по нем. Он всегда тщательно расчесывал свои черные кудри и красивые усы.
— Нашего сердцегрыза-то почище тебя угостили… — указал на Якова клубский повар, Коропат Иванович, выслушав рассказ Степана о барской с ним расправе.
Последний посмотрел на Якова и увидал на лице его три свежих красных рубца.
— Кто это вас, Яков Петрович? — участливо обратился он к нему.
— Кто? Известно кто, кто и вас… — злобно ответил Яков.
— Зачто?
— Трубка из рук, подлая, выскочила, янтарь отлетел, он меня и давай арапником полосовать, насилу убег. К барыне явился, пятишницу пожаловала, да разве этим залечишь! Долго не пройдут, проклятые, — отвечал тот, рассматривая свое лицо в снятое им со стены зеркало.
— Под колодцем умываться почаще, первое дело, — посоветовал другой повар, Сакердон Николаевич.
— И с чего это он таким зверем ходит? Прежде, кажись, на него реже находило! — недоумевал Степан.
— Перед смертью, смерть чует, мухи, вон, и те злее становятся, как дохнуть им приходится! — раздражительно заметил Яков, под впечатлением ходивших слухов о появлении «старого князя».
— Ну, кажись, смерти-то его еще не видать: гоголем ходит. Смотри, парень, тебя переживет и не раз еще разукрасит! — подзадорил Якова Коропат Иванович.
— Издохнет скоро, помяните мое слово, издохнет! — озлился Яков и, повесив зеркало на место, вышел из кухни, сильно хлопнув дверью.
— Ишь как его разобрало! — усмехнулся Сакердон Николаевич.
— Красоты поубавили, а это ему перед бабами зарез! — серьезно заметил Коропат Иванович.
Бывшие в кухне расхохотались.
XXV
В гостинице
Приехав на станцию Т., Николай Леопольдович, по получении железнодорожным сторожем багажа, приказал нанять ему извозчика в гостиницу «Гранд-Отель».
Эту гостиницу указал ему перед его поездкой князь Александр Павлович.
Город Т. отстоит от станции железной дороги не более как в полуверстном расстоянии. Это пространство занято немощеной площадью с низенькими строениями кругом, в которых помещаются разные лавчонки, портерные, питейные дома и даже ресторации.
Эта площадь, собственно говоря, могла бы считаться за начало города, если бы находящаяся в конце ее застава, состоящая их двух каменных, выкрашенных в белую краску столбов с гербами города, не указывала, где начинается городская черта.
Тотчас за заставою тянется прямая улица, носящая название Дворянская.
Гостиница «Гранд-Отель» находилась на углу Дворянской и Базарной улиц, в каменном трехэтажном доме.
Внизу помещались магазины.
Парадный подъезд ее выходил на Базарную, так как по Дворянской улице домов с парадными подъездами не было.
Все дома ее обнесены палисадниками с довольно густой растительностью, что летом придает, ей весьма красивый вид.
— Номер получше! — кинул Гиршфельд швейцару гостиницы, стоявшему у подъезда, быстро соскочив с пролетки подвезшего его извозчика.
— Вы не из усадьбы князя Шестова? — обратился к нему швейцар.
— Да, так что же?
— Пожалуйте-с! Для вас готов номер первый! — бросился швейцар вынимать из пролетки чемодан.
Николай Леопольдович остановился в недоумении.
— Мне приготовлен? Почему?
— Его сиятельство князь Шестов нарочного в контору изволили присылать с приказанием.
Такое внимание приятно поразило его.
— Добрый, бедный старик! — прошептал он, поднимаясь по лестнице в сопровождении несшего чемодан швейцара, и нечто вроде угрызения совести зашевелилось в его душе.
— Извозчику прикажете заплатить? — уничтожил это мимолетное настроение вопросом швейцар.
— Да, отдай там сколько следует… — отвечал Николай Леопольдович.
— Слушаю-с. Проводи в первый номер, — сдал швейцар чемодан выбежавшему на встречу нового постояльца коридорному и быстро спустился вниз.
— Пожалуйте! — распахнул коридорный двери одного из номеров коридора бельэтажа.
Николай Леопольдович вошел.
Это был лучший номер в гостинице. Он был угловой и состоял из двух больших комнат и передней.
Четыре окна приемной выходили: два на Дворянскую и два на Базарную улицы. На них были повешены традиционные белые шторы с фестонами и тюлевыми драпри.
В спальне было одно окно с репсовыми коричневого цвета, уже изрядно полинявшими гардинами.
Малиновая триповая мебель приемной тоже не отличалась свежестью и сильно потертый бархатный ковер под преддиванным столом оканчивал убранство.
