Татьяна Устинова - Гений пустого места
Отец говорил: «Как заячий хвост».
– Мама! – Степка сбросил плед и сел, встревоженный. – Что случилось?! Мам, ты почему плачешь?!
Мать быстро вытерла глаза.
– Ты не пугайся. Ты быстренько вставай, и все. Сейчас приедет дед и заберет вас с Растрепой к бабушке.
– Зачем?! У нас же выходной!! Ма-ма!
– Кузю убили, – как-то очень буднично сказала мать, села на край кровати, будто у нее подкосились ноги, посидела и прижала к лицу ворсистый плед. – Представляешь, Степка? Он вчера от нас ушел, и его… убили.
– До смерти?
Она помолчала.
– Ма-ам!
Она все молчала.
На коленях он подполз к ней, приладился и сунул голову ей под локоть. Он не слишком испугался из-за того, что убили папиного друга – мало ли что бывает, да, может, еще и не до смерти убили! – но он очень переживал за мать.
Она повернулась, обняла его, прижала так, что ему стало душно и неудобно дышать, и заплакала навзрыд.
– Мам! Ну, ты перестань! Может, его еще можно спасти, а?
– Нет.
– Ну, не переживай, а? Хочешь, я тебе чаю сделаю? Прямо сейчас!
– Не нужно, Степочка. Ты одевайся, собирайся, и поедете к бабушке.
– Я не хочу к бабушке! Ты одна тут не справишься!
– Я не одна. Папе пришлось остаться дома.
– Как?! – поразился Степка и только тут понял, что дело серьезное. Настолько серьезное, что отец даже не пошел на работу. Такого с ним никогда не случалось.
Мама говорила, что отец… Как же она говорила-то? Как-то очень умно!.. А! Вот что она говорила: отец трудоголик, ну, то есть как алкоголик, только не пьет, а все время работает. Он и вправду все время работал. Однажды все болели гриппом и лежали дома, и только отец ходил в институт с температурой, и когда мать на него ругалась, говорил, что, если он не будет ходить на службу, его уволят. И кто тогда станет кормить семью? Степка сказал, что он станет, и родители почему-то засмеялись хриплыми, простуженными голосами.
Может, они смеялись потому, что он был тогда маленький и они не верили в то, что он сможет прокормить семью?
Мать неожиданно погладила его по голове, как последнего сироту, вышла из комнаты, и Степка потащился следом за ней.
По квартире гулял сквозняк и пахло чужими людьми.
В гостиной сидели два дядьки в куртках, курили и негромко разговаривали с папой. Один из них время от времени что-то записывал.
– Па-ап! – позвал Степка из-за двери.
Отец обернулся и строго посмотрел на него, словно он был не его родной сын, а чей-то чужой мальчик.
– Степ, иди к маме. И оденься, пожалуйста!..
Один из дядек в куртке что-то спросил у другого, но Степка опять не расслышал, что именно. Они курили и стряхивали пепел в любимое бабушкино блюдце, и это Степку возмутило! Как будто нет пепельницы в виде каменной русалки! Бабушка привезла чашку с блюдцем из Карловых Вар. На чашке был нарисован олень, а на блюдце зеленый лес, и Растрепка любил рассматривать этот лес и рассказывать, как летом они «всей семьей поедут за имлиникой». «Имлиника» – это, каждый понимает, земляника.
Степка быстро оделся, решил, что зубы в связи с чрезвычайной обстановкой вполне можно сегодня не чистить, и вернулся в гостиную, но его оттуда прогнали. Мать с тревожным лицом быстро одевала Растрепку, и он все время громко спрашивал:
– Се такое?
И сам себе отвечал:
– И заю! – что означало «не знаю».
– Степа, ты взял рюкзак?
– Зачем мне рюкзак, мам?
– Мы не знаем, сколько вы там пробудете, у бабушки! Может быть, до завтра. А тебе в школу! Собери рюкзак, только быстро, я тебя жду!
– Не-е, мам, мы так не договаривались!
Он понимал, что уже все решено, по ее тону понимал, но решительно не хотел оставаться в стороне от таких важных событий.
– Степа, я тебя прошу, давай без демагогии и дискуссий! Собирай рюкзак, и пошли, дед уже за вами приехал.
– А завтликать? – вдруг вспомнил про завтрак упакованный в комбинезон, шапку и шарф Растрепка. – Где мы будим завтликать?
– У бабушки, зайка! Степа, пошли!
Входная дверь была почему-то открыта, хотя мать терпеть не могла, когда ее не запирали, и всегда ругала отца за то, что он совершенно не думает «о безопасности детей».
У подъезда толпился народ, совсем как в сериале про ментов, все покуривали и разговаривали, и даже с детской площадки подтянулись мамаши, которые обычно катали там коляски, несмотря на морозы.
Растрепка держал мать за руку, сосредоточенно сопел и пластмассовой лопаткой пытался время от времени на ходу ковырнуть снег.
Мать приостановилась, зачем-то взяла за руку и Степку тоже, как маленького, и сказала строго:
– Не нужно туда смотреть.
– Куда? – не понял Степка.
А потом понял. Когда они завернули за угол.
Там толпа стояла погуще, и к деревьям были привязаны полосатые ленточки, как все в том же кино про ментов, а за ленточками снег был обрызган чем-то красным, и Степка второй раз в жизни почувствовал свое сердце, когда подумал с леденящим восторгом, что это кровь!.. Настоящая кровь, совсем не киношная!..
Несмотря на предостережение, он все пытался заглянуть туда, за спины людей, которые тоже вытягивали шеи, словно стремились за полосатую ленточку, будто невидимый магнит их притягивал.
Ничего не было видно, и Степка подумал со смешанным сожалением и облегчением, что ему не придется увидеть самый настоящий труп!
У матери было напряженное и строгое лицо, и она шла очень быстро, так что Растрепка не успевал переставлять ноги, обутые в крохотные унты, и ему приходилось время от времени подъезжать и переходить на бег.
– Мам, – сказал Степка укоризненным басом. – Что ты его тащишь, он не успевает!
Но мать не ответила, хотя это было на нее не похоже, и Степка отнес ее молчание к тому, что она расстроена из-за своего друга Кузи. Хотя так и непонятно, до смерти его убили или не до смерти, трупа-то за полосатыми ленточками нет!
Они почти миновали ограждение, и за воротами уже показалась дедова машина, когда один из тех, посвященных и причастных, что бродили и ковырялись в снегу, вдруг вытащил из сугроба какой-то предмет и, держа его на весу двумя пальцами, стал сдувать с него снег.
Степка ни за что не узнал бы предмет, если бы Растрепка не пришел в полный восторг.
Он пришел в полный восторг, вырвал у Ольги ладошку, побежал, поднырнул под ленточки и сказал, улыбаясь во весь рот и немилосердно картавя:
– А вы нашу пепельницу нашли!..
В руках у незнакомого человека, в недоумении смотревшего на Растрепку, была каменная русалка, в которую Хохлов вчера стряхивал пепел, и те, другие, что ковырялись в снегу за заграждением, повернули головы и уставились на Ольгу и Степку, и вся толпа повернулась в их сторону, и тот, что держал обледенелую русалку, присел перед Растрепкой на корточки, и…
…и Хохлов лихо зарулил под березку, радуясь тому, что приехал так рано и во дворе много свободных мест.
Слава богу, хоть чему-то можно порадоваться за весь длинный, морозный, черный день!..
Машина оказалась под самыми окнами, таким образом, появилась твердая надежда на то, что местные бомжи не открутят зеркала и не оторвут «дворники». Московские бомжи, насколько Хохлову было известно, этим нехитрым промыслом уже не занимались, а у них, в так называемом «тихом пригороде», – вовсю промышляли.
В случае чего выскочу, надаю по мозгам, решил Хохлов мрачно.
В подъезде, оснащенном кодовым замком, было холодно и влажно и как-то неуютно, и он в сотый раз сказал себе, что давно нужно было поменять квартиру, купить что-нибудь поприличней, в более «престижном» районе.
В их городке тоже есть свои «престижные» и «непрестижные» районы.
К «непрестижным» относились унылые хрущевские поселения вокруг небольшого заводика и двух научных институтов. В одном из них Хохлов проходил студенческую практику и знал, что институт именуется «почтовым ящиком» и занимается «секретными разработками», а что именно производит заводик, он никогда не подозревал. В хрущевских поселениях водились самые отпетые бандиты, самые горькие пьяницы, самые многодетные семьи и самые неудачливые инженеры, которые так и не смогли отстоять свое законное право и выбить из начальства квартирку получше.
Микрорайон назывался почему-то Романовка, хотя ни о каких Романовых или романах там никто отродясь не слышал. Говорили, что так называлась деревня, на месте которой потом построились «хрущобы», так ли это было – неизвестно.
Дружить с выходцами из Романовки считалось делом опасным, и с припозднившихся с электрички граждан там до сей поры сдергивают шапки.
«Престижным» считался район возле скверика, где жила их старая подруга Родионовна и где унылые хрущевские пятиэтажки чередовались с помпезными сталинскими домами, построенными в пятидесятых для ученых. Дома считались хорошими, хотя в них то и дело прорывало отопление и почти не текла горячая вода, ибо после кончины «отца народов» прошло уж больше чем полвека, и за эти полвека их ремонтом отродясь никто не занимался. Пьяненькие сантехники, в духе журнала «Фитиль», гремели советскими фибровыми чемоданчиками, смолили вонючие самокрутки и говорили жильцам, что «льеть кипяток, туды ее в качель, а как ему не лить, когда трубы – решето, того гляди из унитазов попрет!». Жильцы пугались и как приговора ждали, когда «попрет» из унитазов, и писали жалобы в мэрию, а оттуда отвечали, что на ремонт «нет бюджета».
