Андрей Мягков - Скрипка Страдивари, или Возвращение Сивого Мерина
— Там, на стене, фотографии Клавдии Григорьевны.
— Ну и что? — По неожиданно побледневшему лицу матери Игоря Каликина Сева понял то, что в большинстве случаев даже предположить трудно. — И что? Что в этом особенного? Ну фотографии…
— Они там в позах, — промямлил сотрудник.
Мерин, не отрывая глаз от застывшей женщины, продолжил:
— Василий Степанович, я очень прошу вас — изъясняйтесь понятнее. Что значит «в позах»? Кто «они»? Каких позах?
— В этих… в порнографических… Камасутра… С мужчиной…
— Ну вот что! — Вальяжная, демонстративно спокойная до этого момента женщина неузнаваемо изменилась: она резко поднялась, ударила кулачком по столу, стеариновую маску лица покрыли красные пятна. — Стоп! Это уже выходит за пределы вашей компетенции! Вы милиция, а не сотрудники отдела по соблюдению нравственности, тем более что в этих фотографиях нет и намека на то, что возбудило ваше блудливое воображение! Будьте любезны заниматься своим делом! И только своим!
— И действительно! — в тон ее пафосу вступил Мерин. — Сержант Степанов! Будьте добры заняться вверенным вам в обязанность делом: переснимите на фотографическую пленку все поразившие ваше воображение снимки для предоставления их в органы министерства внутренних дел на предмет исследования и возможного использования в деле раскрытия совершенной кражи и покушения на убийство. Действуйте!
И когда подавив в усах смешок сержант Степанов с солдатским «Есть действовать!» скрылся за дверью, руководитель следственной бригады по особо важным делам повернул к разгневанной даме, как выражается майор Трусс, извинительную мину своего улыбающегося лица.
— А мы еще немножко побеседуем, не возражаете? Присядьте, пожалуйста.
Каликина послушно села, потянулась к лежащей на столе сигаретной пачке, по дороге передумала и, силясь погасить не красящую ее гневную вспышку натужно улыбнулась.
— Простите, не люблю, когда… когда… — она поискала слово, — когда… Не люблю, когда не своими делами…
— Так кто же это любит, абсолютно с вами согласен. Поэтому давайте займемся нашими. Да?
— Давайте. — Улыбка продолжала блуждать на лице не вполне еще пришедшей в себя женщины.
— Клавдия Григорьевна, я так понимаю, обстоятельства появления этих предметов в вашей квартире, — он взвесил на ладони коробочку с драгоценностями, — вам неизвестны.
— Совершенно верно, неизвестны. Если бы были известны…
— Хорошо, — на этот раз уже Мерин не дал ей договорить, — допустим. В таком случае я вынужден ввести вас в курс некоторых событий. Видите ли, на днях в Москве произошла серьезная кража — под словом «серьезная» я имею в виду размер похищенного — и среди пропавших единиц пострадавшей стороной подробно описаны в том числе и многочисленные драгоценные украшения…
Каликина не выдержала.
— И при чем здесь…
— …часть из которых сейчас лежит перед вами, — он с расстановкой закончил фразу.
Наступила долгая пауза в течение которой женщина, того не скрывая, мучительно силилась понять, что же от нее хочет этот молодой человек. Наконец, она отшатнулась от стола и громко вскрикнула:
— Эти?!!
— Они самые, Клавдия Григорьевна, — с сожалением в голосе подтвердил Мерин.
И опять ему показалось, что поведение хозяйки квартиры лишено лукавства: недоверие, испуг, страх, отчаяние, возмущение, даже стыд — самые разнообразные чувства, сменяя друг друга, отражались на ее лице, и вся эта гамма смотрелась достаточно убедительно.
Подумалось: если сейчас вскочит, затопает ногами, заверещит — значит, вины за собой она не чувствует, проявления ее искренни, и он, руководитель следственной бригады отдела МУРа по особо важным делам Мерин Всеволод Игоревич, безоговорочно прав в своих психологических выкладках. Жаль, нет рядом Трусса.
— Это кто-то подбросил? Вчера у него были друзья, сидели допоздна, — неожиданно ссутулившая свою дотоле балеринную спину женщина заговорила так тихо, что раздосадованный этим обстоятельством следователь про себя даже чертыхнулся. — Почему вы думаете, что это украденные?
— Почему думаю? — уточнил он вопрос, — а потому думаю, что на пальце вашего сына был обнаружен перстень.
— И что? — не сдавалась Каликина.
— А то, что этот перстень опознал вызванный в больницу один из пострадавших.
Мерин блефовал, никакого опознания не было, но он пошел на эту авантюру сознательно, рассчитывая раскрутить собеседницу на как можно большие откровения.
— Больницу? — без испуга, также тихо переспросила Каликина. — Какую больницу?
— Районную.
— А при чем здесь Игорь?
— Клавдия Григорьевна, дело в том, что вашего сына нашли в кабине лифта университета на Воробьевых…
— Нашли?! — Она начала медленно подниматься, Мерин, поняв, что бездарнейшим образом сплоховал, обхватил ее за плечи, пытаясь усадить на стул.
— Не волнуйтесь, все в порядке, я же вам сказал — все в порядке, он жив, жив-здоров…
Женщина рывком скинула его руки, сорвалась с места, мотнулась в прихожую.
— В какой он больнице?! Немедленно скажите, в какой больнице! Я требую…
— Сядьте! Сядьте и успокойтесь. Я не знаю, в какой, а если бы и знал — вас туда все равно не пустят: ваш сын подозревается в совершении преступления. Повторяю: он жив, большего вам никто пока не скажет…
— Но что значит «нашли»? Почему «нашли»? Он что, без сознания? Без сознания?! У него больное сердце. Отвечайте: без сознания?!! — Чтобы не упасть, она, ища опору, замахала руками, Мерин успел ее подхватить, заорал.
— Осторожно! Осторожно!! Вы так упадете! Принесите, пожалуйста, стакан воды и что-нибудь от сердца, — обратился он к возникшему в дверях понятому «Починку». Тот понимающе мотнул головой и остался стоять на месте. — Клавдия Григорьевна, у вас есть валерианка?
Женщина не ответила.
— Поищите в ванной или сердечное что-нибудь.
— Что именно «сердечное»? — «Починок», по-видимому, привык к исполнению более конкретных указаний.
— Откуда я знаю?! — разозлился Мерин. — ЧТО-НИБУДЬ! Быстро!
Человек с лицом уволенного из правительства министра, недоуменно пожав плечами, вышел.
— Клавдия Григорьевна, сядьте, прошу вас, сядьте. Давайте вот сюда сядем, — Сева подвел висевшую у него на руках женщину к дивану, подоткнул с двух сторон подушками. — Посидите так, я сейчас.
Он вышел на лестничную площадку, достал мобильный телефон.
— Анатолий Борисович? Это Мерин. У меня к вам просьба: мне позвонили из больницы, в которую увезли Каликина, у меня их номера нет, сказали, что он жив. В морге? Как в морге?! Пришел в сознание в морге?!! С ума можно сойти! Ну хорошо хоть не в гробу. У меня просьба — узнайте, пожалуйста, как там сейчас дела, а то у меня тут его мамаша беспокоится. Перезвоните? Спасибо.
Трусс перезвонил минуты через три.
— Начальник? Слушай, тебя кто-то игранул, Каликин Игорь Николаевич скончался час назад не приходя в сознание. В морг привезли уже труп. Ты разберись — кто так шутит. Але. Але, начальник. Севка, ты слышишь? Мерин! Ответь подчиненному, засранец! Ну ладно, дома посчитаемся.
В трубке раздались короткие гудки.
Сева вышел на улицу Красная Пресня и пришел в сознание только на Петровке, в камере предварительного заключения.
Антон Твеленев встретил Мерина, как в советские времена республиканские вассалы встречали генсеков: сорвался со стула, вепрем налетел, долго не выпускал из объятий, разве что расцеловал не в губы.
— Ну наконец-то, Севка, сто лет прошло, а тебя шаром покати. Мне здесь надоело, старик. Телевизора нет, шампанским не обносят — скучно. Телефон отобрали, шнурки, ремень, деньги, сигареты — все, суки, отобрали. И как жить дальше? Я им говорю — за что, мать вашу так?! Молчат, рыбы вонючие. В воронок головой вперед и к себе в конуру заблеванную. Теперь вот к вам перевезли, слава богу, здесь хоть поссать можно, а то просто беда. Тебе Тошка-кошка дозвонилась?
— Дозвонилась.
— Тогда что долго так? Мне заточение противопоказано, у меня клаустрофобия…
— Тебя допрашивали?
— У вас — нет. А в районной ментовке мудрец какой-то, вроде вчерашних муровцев, соучастие приклеивал: подпиши да подпиши повинную. Я говорю — ты что, с ума съехал, дядя, какую повинную, ты о чем? Хотел — будто я навел Игоря. Я говорю, ты сначала найди кто Игоря убил, а потом мне дело шей, говно в тряпочке. Игорь, между прочим, мой лучший друг, почти родственник…
— Каким боком?
— Средним, «каким». Он сын Николая Семеновича Заботкина от первого брака, а брат его Аркадий Семенович — муж моей тетки Надежды, отец Тошки. А Тошка мне двоюродная сестра, сечешь? Значит, кем мне приходится Игорь Каликин?
— Не знаю, — честно признался Мерин.
— Я и сам не знаю, но какой-то родственник, это точно, согласен?
