Анна и Сергей Литвиновы - Звезды падают вверх
«Прощай – и если навсегда, то навсегда прощай».
Тот же день. 18.20. Черноморское побережье Кавказа, г. Туапсе. Капитан ПетренкоВскоре после Джубги трасса вышла к морю. Огромное, синее, оно лежало справа, перекатывалось своими блестящими на солнце боками.
Вдоль дороги тянулись пляжи, пляжи, пляжи. Всюду стояли припаркованные автомобили. Рядом с ними ветер надувал навесы и палатки. Тысячи людей резвились в море. Тысячи поджаривались на песке.
«Затеряться здесь – ничего не стоит, – мрачно думал Петренко. – Век этого Кольцова ищи – не отыщешь». Рубаха капитана насквозь промокла от пота. Прилипала к спинке сиденья. Ярчайший день, синь моря и золото пляжей слепили глаза. Странно, но Петренко даже не приходило в голову остановить машину, выкупаться в море, освежиться, переодеться. Какое там купание, если он проваливал задание. Какое там море, когда каждая минута на счету!
Скоро трасса стала удаляться от береговой кромки. Начался перевал. Дорога тянулась в гору. Повороты, и каждый на сто восемьдесят градусов, следовали один за одним. Петренко пытался ехать с максимально возможной скоростью, с трудом удерживая тяжелую «Волгу» на «тещиных языках». Визжали шины. Вдобавок к жаре он весь взмок от напряжения. Ну и трасса!
Только около пяти вечера припарковался у железнодорожного вокзала города Туапсе.
С четырех утра Петренко проехал около семисот пятидесяти километров. Кроме двух утренних чашек кофе и полуторалитровой бутылки воды, ничего за весь день во рту не было. Петренко пошатывало от дороги и усталости. «Не надо было пижонить, – сердито подумал капитан. – Нечего строить из себя Джеймса Бонда. Опять считаешь, что все на свете делаешь лучше других. Солдатик и сам бы мог машину вести. Правильно меня полковник Савицкий критикует: не хватайся за все дела, у тебя есть подчиненные… И сейчас мог бы поберечь силы для следствия, тем более что работаешь один, под прикрытием легенды и никаких подчиненных у тебя, в сущности, нет. Кроме этого шофера. Мог бы и его поэксплуатировать!..»
Петренко вздохнул и выбрался из машины. В течение следующего часа он последовательно имел беседы с кассирами в туапсинских железнодорожных, автобусных и авиационных кассах, а также с милиционерами, дежурившими этим ранним утром на туапсинском вокзале.
В компьютерах железнодорожного вокзала и авиакассах человека по имени Иван Кольцов не значилось. Не смогли припомнить его лицо ни автобусная, ни авиационная, ни железнодорожная кассирши. Ничего не говорила его внешность и милиционерам.
В 18.20 капитан Петренко, до предела измученный, уселся на дальнюю лавочку аллеи, ведущей к морскому порту. Набрал прямой номер полковника Савицкого. Когда соединение установилось, горестно выдохнул в трубку:
– Владимир Евгеньевич, я его упустил…
Глава 6
Тайны Кольцова
Старый поезд подрагивал и скрипел. За вагонным окном тянулся серенький предрассветный пейзаж.
Иван Кольцов не спал. Он лежал на верхней полке, отвернувшись к стене. Подтянул колени к подбородку, опустил голову к груди. Его поза точь-в-точь напоминала положение младенца в материнской утробе. Глаза рассматривали бессмысленные узоры на вагонной перегородке.
«Что происходит? – думал капитан запаса. – Что со мною происходит?»
Об этом он бесконечно думал с той самой минуты, как в душной ночной кабине переговорного пункта в Абрикосове узнал о смерти Марины.
Что произошло тогда вечером одиннадцатого августа, вслед за тем ослепительным приступом ярости, которая накатила на него? Что случилось после того, как внутри его словно взорвался раскаленный огненный шар и он в ярости, не помня себя, заорал жене: «Да будь ты проклята! Чтоб ты сдохла!»?.. Он помнил только, как схватил веши, хлопнул дверью и скатился по лестнице… Но… Может, что-то произошло еще? Еще что-то – после этой вспышки безумной, нечеловеческой злобы? Быть может, он ударил ее? Может, у него в руках оказалось что-то тяжелое? И он убил ее? Или так: он ударил ее, она упала, и… Нет-нет, он не делал этого! Он не мог этого сделать!.. Он не мог… А вдруг это все же он?
Или… Или: все-таки произошло то, о чем его предупреждал Веничка? Да нет, быть не может!.. То Веничкино письмо было полным бредом. Абсолютным бредом. Письмом совершенно спятившего человека… Об этом ему, Кольцову, тогда так и сообщили. Самоубийство в результате приступа острого психоза; острый психоз вызван злоупотреблением спиртными напитками. Но… Правда ли это – то, что ему написали? Может, правду-то написал как раз Веничка?
Они познакомились с Веничкой в госпитале, своего рода санатории, летом тысяча девятьсот восемьдесят пятого.
Прекрасное времяпрепровождение для двадцатилетних курсантов. Палаты, невозможно себе и представить, на одного. В палате-келье – широкая кровать, ковры и телевизор. Да-да, цветной телевизор. И изумительная кормежка. Икра, балык, крабы, сырокопченая колбаска… Кто курит – тому по пачке сигарет в день. Да не простых, советских или болгарских, а самых настоящих «Мальборо» – пять рублей на черном рынке! Прямо-таки царские условия. Точнее – цековские…
Вокруг корпуса – парк. Футбольное поле, корт, волейбольная и баскетбольные площадки. В корпусе – бильярдная, сауна… И делай что хочешь. С утра до вечера – что хочешь… И за каждые сутки сладкого безделья обещали еще и заплатить по пятнадцати рублей. Четыреста пятьдесят «рэ» в месяц!
Отлучаться, правда, за территорию строжайше запрещено. Санаторий огражден бетонным забором, четыре метра в высоту. Поверху стены – колючка, да еще под током. По периметру дежурит БОН – батальон особого назначения: солдаты с овчарками.
И еще условие: никакой выпивки. Абсолютный сухой закон. Сказали: узнают, что выпил, выгонят немедленно и ничего не заплатят. Плюс накатают телегу в училище. Да никто и не стремился особо. Ребята подобрались хоть молодые, резвые, да не слишком пьющие. Был, правда, один случай – экспедиция, побег в ближайший винный магазин. Но и тот закончился ничем: лето восемьдесят пятого, Горбачев начинал закручивать гайки по части алкоголя…
И еще никаких баб. На территории их вообще не было ни одной. Санитарки, уборщицы, медсестры, повара, посудомойки – все мужики. Не говоря уж об администрации и врачах. Настоящий мужской монастырь.
Но, если не лежать лежмя, а нагружать себя – футбольчик, волейбольчик, баскетбол… – вполне можно прожить без баб. Даже таким жеребцам, как все они. Побегаешь в день пять-шесть часов – спишь потом как убитый. Правда, когда на волю вырвались – ох, они и понеслись! Дорвались! Тогда он, в этом послемонастырском загуле, и встретил Марину… И женился как миленький…
Да, санаторий-санаторий… Тогда бы догадаться, что бесплатных пирожных не бывает, что скатерть-самобранка бывает только в сказке, а за балыки-икру советская власть привыкла, чтобы с нею расплачивались. Кто-то совестью своей расплачивался, а они вот, кажется, здоровьем. Все его друзья уже, кажись, расплатились. Теперь и его, Ивана, похоже, пришел черед…
А тогда радовались!.. Делов-то! Два раза в день сдать кровь из пальца. Один раз в день – из вены. Все руки по-истыкали, санитары-сволочи! Утром и вечером – анализ мочи. И еще всякие там энцефалограммы. Увешают электродами, и давай: решай в уме уравнения, считай от ста к единице, декламируй стихи или устав. Плюс к тому: вечером, с восьми до девяти, после плотного ужина, еще одна обязательная процедура.
«Гаданье» – так это они между собой назвали.
Садишься в полутемной комнате. Каждый в одиночку. Перед тобой колода карт. Но не обычных игральных. Величиной они побольше и более квадратные, что ли. А на них – не валеты-дамы-тузы, а разные фигурки: то звезда, то волнистые линии, то знаки Марса или Венеры, как в генетике… И вот сидишь, карты лежат перед тобою на столе. Рубашкой вниз. Потом напрягаешься: мысленно пытаешься представить, что там за карта перед тобой лежит. Можешь руками над ней провести, можно даже рубашку пощупать… А потом надо сказать – вслух, в микрофон, – что там за карта у тебя под рукой. Потом переворачиваешь ее. Когда угадываешь. Когда нет.
Чаще, надо сказать, – нет… Куда как чаще… Ну, что ж, нет так нет… За это током не бьют, вечерней пайки не лишают… Обидно просто… Ну, берешь следующую карту. И все по новой: проводишь над нею рукой. Сосредотачиваешься. Пытаешься угадать… Переворачиваешь… Следующую… И так – в течение сорока пяти минут. А потом: все, спасибо, можете быть свободными, пожалуйте смотреть программу «Время».
О том, для чего они находятся в этом госпитале-санатории, им сообщили сразу же. Взяли с них подписку о неразглашении – без срока давности, пожизненную. Они, курсанты, сообщили им, являются участниками строго секретного эксперимента. Эксперимента по определению телепатических способностей человека. Исследования эти проводятся в сугубо военных целях и могут иметь, в случае удачи, важнейшее значение для укрепления обороноспособности Родины. Если в ходе эксперимента, сказали им, удастся выявить человека с повышенными телепатическими способностями, он немедленно поступит в распоряжение Главного разведывательного управления Генштаба. Такой военнослужащий может стать в СССР разведчиком номер один. Он сможет на расстоянии выведывать все тайны западных держав, узнавать коварные планы НАТО, быть в курсе зловещих приготовлений американской военщины, своим острием направленных против стран Варшавского договора и Советского Союза. Подобные эксперименты, сказали им, уже идут, в обстановке строжайшей секретности, в стане вероятного противника: в Англии, Франции, Израиле и США. Пока эти опыты там, на Западе, не увенчались успехом. Но только – пока. «И мы обязаны противопоставить планам натовской военщины свой адекватный ответ!» – так сказал на инструктаже седовласый статный человек. Человек был одет в штатский костюм, но выправка у него была военная, и ребята сошлись в мысли, что по званию он никак не ниже генерал-майора.
