Алексей Биргер - Тайна утопленной рамы
- Смягчающее обстоятельство у нас одно, - ответствует мне Генрих Петрович. - Я давно интересовался техникой икон северной школы, особенно этой области. А тут подвернулся случай пособирать эти иконы на месте. Понимаете, я вообще-то художник-станковист, да ещё и реставрацией занимаюсь. Привлек своих учеников - и вот...
Ну, думаю, накрутил! Он уже тебе и художник, и реставратор, и швец, и жнец, и на дуде игрец. Все приплел, чтобы мне разум запорошить. Но не на такого напал! И я спрашиваю с глубокомысленным видом, как будто смыслю в этом деле получше любых специалистов:
- И что же вас так особенно интересует в местной технике икон?
- Многое! - ответствует этот самый Генрих Петрович. - Например, вы, наверно, знаете о свойстве киновари темнеть от времени. Это происходит из-за ртути, которая составляет основу этой первоначально безумно красивой, багряно алой краски. Разумеется, в более поздние времена появилась и китайская киноварь, и другие краски, темнеющие намного меньше. Но это сейчас! А ведь древние иконописцы нынешних технологий не знали. Так объясните мне, почему киноварь на иконах этой области темнеет намного меньше, чем на иконах других школ?!
- Ну, если уж вы не знаете ответа, - развел я руками, - то я вам его тем более не дам.
- Вот то-то и оно! - восклицает Генрих Петрович. - А ведь без этого невозможно подобрать ключики к правильной реставрации икон, к правильному уходу за ними. Так что цель оправдывает средства. Впрочем, характер нашей миссии кое в чем оказался большой помехой. Во-первых, многие принимают нас за обычных спекулянтов-перекупщиков, и отношение возникает соответствующее. Во-вторых, как мы слышали, здесь есть замечательный местный священник, который очень много знает о здешнем крае и мог бы немало нам порассказать и с разными интересными людьми познакомить...
- Да, отец Василий, - с важным видом закивал я так, как будто знал отца Василия лично, а не только по вашим рассказам.
- ...Но, сами понимаете, он вряд ли встретит нас с распростертыми объятиями, когда узнает, кто мы такие, а скрывать от него или что-то сочинять - это совсем никуда.
- Да, положение у вас сложное, - задумчиво проговорил я. - Но ведь хоть что-то вам, надеюсь, удалось найти?
- Кое-что удалось, - отвечает Генрих Петрович. - Но...
Он умолк, а Артур подхватил:
- Да, непонятная история у нас тут произошла, очень непонятная! Если б был уверен, что нас специально за нос водят - точно голову оторвал бы!
- А что такое? - тут мне не понадобилось изображать интерес. Намек звучал очень интригующе, а я ведь любопытен, как та Варвара из пословицы, которой на базаре нос оторвали. Меня хлебом не корми, подсунь что-нибудь таинственное и завлекательное.
- Да обычная история, когда имеешь дело с алкоголиками, которые не в состоянии отвечать за свои слова, - с досадой ответствовал Генрих Петрович. - Вот является один такой, приносит икону - недурную, вроде, и в окладе очень пристойном. Но, как мы начинаем приглядываться, разбираем, что оклад намного старее самой иконы, и вообще она в него кое-как приспособлена. И половина красоты самой иконы - только кажущаяся, из-за того, что оклад ей обаяния прибавляет. "А где ж оригинальная икона?" - спрашиваю. И этот мужик как-то замялся, смутился весь, переминается с ноги на ногу и глазки опущены. "Так, говорит, икона-то, что в этой окладе стояла, поддельной оказалась. Даже я разглядел, а уж вы бы тем более раскусили, и взгрели бы меня по милую душу. Вот я и подобрал икону попристойнее, чтобы хоть оклад продать." Мне совсем интересно стало. "Во-первых, говорю, икону ты подобрал не ахти, хотя нам и такая сойдет. А во-вторых, с чего ты взял, что в этом окладе поддельная икона стояла?" - "Очень просто, - отвечает он. - С неё краска кое-где слезла, и стала видна нечисть всякая." Тут у меня прямо дыхание перехватило... Но, кстати, вы знаете, что такое адописные иконы?
- Что-то слышал, - ответствую я. - Но лучше вы мне напомните.
- Старинный мошеннический метод, ещё с восемнадцатого века употреблявшийся. "Адописная" буквально означает "написанная поверх ада". Представляете, что делали мошенники? Вот берут они доску и рисуют по ней непотребную, так сказать, картинку, со всякими бесами, готовыми рогами боднуть или вилами ткнуть. Потом, когда краска подсохнет как надо, поверх этой картинки пишется вполне нормальная икона. Эту икону и несут на продажу. Впарят кому-нибудь за хорошую деньгу, а едва продавец исчезнет с деньгами, как его сообщник говорит покупателю: "Простофиля ты, дурачина, мил человек, тебе ж адописную икону подсунули. Ты красочку-то поскреби." Тот поскребет - и сразу какой-нибудь бес вылезает. А связываться с адописными иконами считалось делом страшным, поверье гласило, что от них надо избавиться поскорее, чтобы беды на себя не навлечь, и сразу к священнику бежать исповедоваться, что руки осквернил... В общем, покупатель тут же бросает икону на землю и убегает от неё как от чумы, а сообщник эту икону преспокойненько подбирает, потом соскобленное место закрашивается и икону опять на рынок несут. Так одну адописную икону могли и по двадцать, и по тридцать раз продавать, огромный навар снимая. Но вот что интересно: этот тип мошенничества был больше по югам распространен, даже в Москве редко использовался, и, добудь я эту икону, это был бы первый доказанный случай, что к такому мошенничеству прибегали и на севере. Уже одно это с научно-исторической точки зрения просто замечательно, так? А потом мне другая мысль в голову приходит. А не натолкнулся ли я на нечто гораздо более ценное? Могла, конечно, случайная адописная икона на север залететь только вероятность этого мала. А вот другая вероятность... Северная школа как раз больше всего занималась изображением сцен Страшного суда - Христос сходит на землю судить живых и мертвых, и так далее, и тому подобное. А где Страшный суд - там без нечисти не обойтись. Если ж новую икону написали поверх старой, и написали давно, раз пьянчуга её искренне старинной считал, то старая должна быть совсем древней. Четырнадцатого века вряд ли, на такое везение даже я рассчитывать не смел, но что шестнадцатого или даже пятнадцатого - точно. Как раз время расцвета той северной школы, которая любила и суровые краски, и суровые сюжеты! Ведь даже лики святых у них смотрятся намного суровей, чем на иконах более южных областей... Неужели, думаю, я наткнулся на одно из тех редчайших произведений, о которых мечтают все?
- И что вы сделали? - спросил я.
- Я сделал глупость, - с чувством (или, вернее, обуреваемый чувствами) ответил Генрих Петрович. - Правда, сначала я спросил у пьянчуги, что за беса он разглядел, и уверен ли он, что это был бес. Возможно, я не смог скрыть своего волнения и пьянчуга начал мне подыгрывать. Почуял, что дело пахнет крупным кушем, только не мог уразуметь, каким. "Как же, - говорит, не быть уверенным! Он хоть и небольшой, и в самом углу, будто в яме сидит, но как раз на темном его, ярко-красного, очень отчетливо видать!" У меня, наверно, даже руки затряслись. Бес в самом углу, в яме - классический мотив либо Христа, спускающегося в ад, чтобы избавить от мук тех, кто это заслужил, либо Христа, грядущего судить живых и мертвых! А то, что бес ярко-красный... неужели он прописан этой знаменитой киноварью, не темнеющей от времени - киноварью, секрет которой утрачен? Если так, то, несомненно, икона очень древняя, и, возможно, её удастся даже отнести к преподобномученику Андреяну, знаменитому иконописцу, который был канонизирован после того, как его убили разбойники! Ведь и монастырь в его честь находится недалеко от здешних мест, и все основы местной школы иконописи заложены им... Словом, я постарался собраться - насколько это вообще у меня получилось - и говорю мужичку: "Вот что, мне на эту поддельную икону очень было бы охота поглядеть. А ту, что ты принес, я даже не знаю, брать или нет..." - "А за сколько возьмешь?" спрашивает пьянчуга. "Ну, - говорю, - больше сотни не дам." Он обиделся: "Не-е... - говорит. За сотню я не согласен. Я знаю, что мне за неё другие люди больше дадут..."
- Он был прав? - осведомился я.
- Несомненно. Но в тот момент я думал лишь об одном: о той иконе, и на остальное мне было наплевать. И ещё мыслишка сквозила: надо ему показать, что у нас денег не густо, потому что он наверняка заметил мое волнение, и за "поддельную" икону начнет заламывать цену. "Не хочешь, - говорю, забирай." - "И заберу! - отвечает он. - Лучше я тебе ту, другую, принесу, если дашь за неё настоящую цену." - "Надо посмотреть, - отвечаю я. - Но, вполне возможно, дам." - "А нельзя ли авансик получить, в виде залога сделки?" - спрашивает пьянчуга. "Какие авансики! - говорю я. - Вот принесешь икону, тогда и поговорим." - "Да как-то, - в затылке чешет, - без авансика несподручно будет. А я тебе... Ну, хочешь, я тебе этот оклад в залог оставлю?" Я прикинул, что, если готов оставить оклад в ответный залог, то, конечно, вернется...
У Генриха Петровича при этом рассказе опять руки начали дрожать и лицо изменилось. Я сижу, киваю с серьезным видом, а мне смеяться хочется, потому что я уже представляю, чем дело кончилось. Но, сдержав щекочущее горло хихиканье, недостойное лазутчика в стане врага, я спрашиваю:
