Валерий Болтышев - Город М
– Да. Он ушел сам. А сегодня здесь были двое столяров. Они снимали мерку для досок и пили лосьон. Затем, когда лосьон кончился, они ушли, забыв свет и дверь. И я стал ждать.
– Чего? – выдохнул Анна.
– Тебя. Когда ты придешь. Когда знаешь, что должно произойти, нужно ждать. Ожидание есть единственно необходимый момент усилия.
В пересчете на Анну, которому последняя фраза напоминала почему-то закон Архимеда, дело обстояло так: странный текст принадлежал мужчине лет тридцати, расположенному где-то у фонаря.
Неслышно кладя стылые подошвы, он прокрался в угол и присел на четвереньки. Это здорово смахивало на волчий рассказ про подвального старика, и Анна успел это вспомнить. Но, шаря ладонью по камням, он нащупал дыру.
Вернее – две.
Небольших.
Одна проваливалась в пол, вглубь. Другая – рядом, в углу, на уровне несуществующего плинтуса – ныряла вбок, под стену.
Стараясь не дышать и страстно желая, чтоб дыры не оказались крысиным перекрестком, Анна потрогал края – они были гладки и холодны, как надлежит быть камню, обкатанному водой. Но ни самой воды (приложив ладонь к щеке), ни звучания воды (подержав ухо над обеими дырами) найти не удалось.
Наслушавшись тишины, Анна сдернул чалму за висячий хвост, свернул ее под ноги и встал, имея отверстия перед собой. Теперь это смахивало на прилаживание к писсуару. Однако помня опыт прежних бестолковых бесед, Анна решил не отвлекаться на ерунду.
– Послушайте,– позвал он.– Вы кто?
– Да. Я думаю, как сказать,– откликнулся голос.– Я мог бы сказать правду, сказав так: я – никто. Но понадобилось бы долго и много объяснять, нарушая порядок вещей. Ничем же не объясненное сказанное лишится смысла. Поэтому лучше я скажу так: я – узник. Это тоже правда. Потому что я нахожусь здесь давно, под замком и не имею даже имени. Меня зовут "Комната В". "В" означает – внизу.
– А-а… Никодим? Вы сказали, что…
– Нет. Это не так. Тебе показалось это от волнения. Тебе очень хотелось что-либо прочесть, и ты прочел. Но если хочешь, можешь называть меня так. Теперь это будет верней, чем "Комната В". Потому что мне предстоит отсюда уйти.
– Да? – насторожился Анна.– А… как?
– Лучше я скажу, почему – теперь. И ты поймешь – как. Так будет правильнее.
Легкий голос сочился снизу. Его можно было прикрыть ногой.
– Я был пленник. И потому оставался пленником. Иначе это было бы вторжением в порядок вещей. А тот, кто ищет порядка, не имеет права ломать его – тем паче для того, чтобы его восстановить. Но теперь все произойдет без меня. Я только ждал. Сперва я ждал родник, который пробьет стену, чтоб я мог говорить с тобой, когда ты придешь. Затем я ждал столяров, которые не запрут дверь, чтобы ты мог войти. Затем я ждал тебя. И заговорил только в ответ.
– То есть вы хотите сказать…– промямлил Анна. В сущности, это был финт: он не понял, что можно сказать такой галиматьей.
– Нет. Ничего, кроме сказанного,– возразил голос.– Все, что так долго продолжалось со мной, было вторжением в естественный порядок. Меня держали здесь, чтобы я делал это, и я был пленник. Мне необходимо прекратить это и уйти, чтобы прекратить это. Но объяснять, удивляя, и снова объяснять, удивив, значит, продолжать вторжение. Все должно придти само. Как родник. И ты должен все понять сам.
– Хорошо,– опытно согласился Анна.– Но, честно говоря, трудно сосредоточиться. Честно говоря, я думаю о какой-нибудь железяке. Понимаете, здесь дверь…
– Нет. Это неверно. Об этом думать не следует,– тихо сказал голос.
– То есть… почему?
– Потому что ты должен понять совсем другое. Но ты в волнении и можешь не понять надлежащего. И я скажу,– еще тише пообещал голос.– Я скажу так: некий человек угрожал другому многими бедами. Но сам имел тайну. И тогда тот, другой, пообещал раскрыть его тайну перед людьми. И угрожавший, страшась раскрытия тайны, стал оберегать своего врага, следуя за ним на всяком пути его и даже сражаясь за него, и находя его повсюду, где бы ни случилось быть. Ибо пропажа того человека в день первый грозила раскрытием тайны в день второй…
– Постойте,– догадался Анна.– Это про Клавдия. Но откуда вы…
– Не нужно спрашивать об этом. Я не смогу сказать так, чтобы не помешать тебе. Но уже вечер, и ему нужно спешить.
– Но…
Но в этот момент упала тьма. И, обернувшись к фонарю, вместо листочка пламени, Анна увидел три искры, две из которых тут же и погасли, и только последняя, самая круглая, держалась за край фитиля.
И такой, в общем-то, пустяк, как малиновая точка на обгорелой тряпке, дал совсем неожиданный эффект: накрытый тьмой, Анна ощутил необычайную ясность.
– Дело Пинчука,– вдруг выговорил он.
Но и в этот момент (правда, уже не свет) взвизгнул отчетливый жестяной звук. И Анна обернулся к двери.
– Теперь ты знаешь, чего ждать,– сказал голос.– И тебе будет лучше. Но это еще не он. Это один из столяров, который решил, что у него остался пузырек лосьона. Но тебе не нужно беспокоиться: он не найдет дверь. Но он несет светильник, и это хорошо, потому что в твоем выгорел керосин. И последнее…
– Дело Пинчука,– с непонятной убежденностью отчеканил Анна.
– Да. Но я могу сказать лишь немногим более. Я могу сказать так: да, я знаю дело Пинчука. Прочее будет вмешательством в естественный по…
Голос смолк, потому что за дверью раздалось "ыть!" – очень похожее на все предыдущие "ыть" и "эйк", но неуслышанные прежде,– и краткая возня с чем-то тяжелым и обмякшим.
– И потом – тебе нужен повод совершить то, что надлежит. Тебе необходимо как-то по-своему понимать, почему ты теперь поступишь так. Иначе ты почувствуешь себя несвободным. А это тоже – нарушение порядка вещей. Комната В…
Заключительная часть была произнесена уже не голосом, а скорее шепотом. Он щекотал ногу. И Анна, несмотря на полумистический полувосторг, очень живо представил собеседника на четвереньках.
Но видение было мимолетным, его убил распахнувшийся свет: дверь, в которую, судя по всему, врезали плечом, раскрылась широко и беззвучно, и в проеме возник Клавдий, держа фонарь с факелом в одной руке и освободив кулак под очередной "ыть".
Две-три секунды лупоглазости, выделяемых в таких случаях до первого слова, он использовал на то, чтобы быстро оглядеть Анну, камеру и дверь. Никогда не видев его улыбающимся, короткий фырк, который он отпустил, закончив обзор, Анна принял за улыбку.
– Соло для Клавдия с боем. Бой – это вы. Блэк бой. Скорей.
Восторг еще трепыхался где-то под ребром, но деловой тон вышиб остатки столбняка. Анна выскочил в два огромных скока и чуть не влетел лбом в фонарь.
– Держите. Если что – бейте по голове. За мной.
– Нет, стойте! – схватив фонарь, Анна задрал его над собой и осветил коридор.
Позади он был узок и темен. Впереди – сворачивал за угол. Из-за угла торчал башмак. Прыгнув туда, Анна увидел тупик, который упирался в дверь, а под дверью – человека, который лежал, устроив голову на втором башмаке.
– Ага! Вот она! Сюда.
– С вами тут чего – скверно обращались? – шикнул Клавдий.– Какая, к черту, она? Живей, он скоро очухается…
– Да не он! Хотя – да! Он – столяр. У него – инструмент,– Анна замотал фонарем, высвечивая закоулки.– Надо открыть. Вот эту.
– Зачем? Да вы что? Спятили, что ли…– Клавдий потянул за рукав. Но Анна рванулся так, что жиденький хирургический халатик откинул лоскут, будто ящерица – хвост, и, повертев ненужную тряпочку, Клавдий сунул ее в карман.
– Слушайте, не валяйте дурака! Какого черта? У нас нет времени.
– Это у вас нет времени,– буркнул Анна, присев над столяром.– А у меня навалом времени. И пока я не открою эту дверь…– он поднял фонарь и посветил в большеглазое лицо. Это равнялось твердому взгляду.– Вот так. Если хотите, чтоб поскорей, можете помочь.
Поединок между синими глазами и фонарем длился недолго. Молча сунув факел, Клавдий взял фонарь, отломил проволочную дужку и принялся колупаться в скважине. Лохматый факельный свет показывал его тень дрожащей. Клацкнул щелк, за ним другой. Вызволив железку из замка, Клавдий молча пихнул дверь в грудь.
– Пошли на хрен…– раздался голос. Но это был голос спящего столяра. Сказав так, он повернулся набок и потерся щекой о башмак.
Тот же, чья темница теперь была отворена, хранил молчание. Он стоял и смотрел на присевших у порога.
Это был достаточно высокий, но малотелый человек. Анна вспомнил, что голос с самого начала выглядел каким-то недостаточным. Вернее – номинальным: ну голос и голос, и – все.
То же самое, пожалуй, можно было сказать и о лице. Человек был коротко подстрижен и, кажется, выбрит, и ровные – стрелкой – усики, которые когда-то звали английскими, были одной масти с английской же (прямо-таки колониального фасона) стрижкой – то есть рыжеватые с проседью. Однако парикмахерская часть имела отдельный вид и как бы вовсе не относилась к остальному. Анна решил даже, что человек выбрит силком.
