Владислав Куликов - Совсем другая жизнь
А один раз пришлось за нее драться, — Филин грустно улыбнулся. — У видел у ее дома трех парней. Один — я знал — давно увивался за Наташей.
Подошел к ним. Спросил у того: ты чего пришел? Он наглым тоном ответил: «К Наташке!» Его дружки придвинулись ко мне с перекошенными физиономиями. «Это моя девушка, и я ее не отдам», — твердо сказал я. «Поговорим?» — угрожающе спросил тот. «Поговорим!» — я врезал сопернику по морде (хотя какой он соперник? Слизняк!). Потом еще раз, и еще».
В памяти Константина всплыло, как он бьет врага под дых. Под глаз. В кадык. Парень согнулся.
— Мы еще встретимся, — прохрипел он.
— Убью! — грозно предупредил Костя.
Враги убежали. Одного раза им вполне хватило.
Но не все воспоминания молено передать словами. Андрей же терпеливо ждал, пока закончится рассказ. «У каждого свой бзик, когда выпьет, — думал он. — Кто в драку кидается, кто-то начинает женщину искать. Этот в воспоминания ударился, хорошо, хоть в драку не лезет. Уже только за это ему надо спасибо сказать».
«Перед армией (студентов тогда забирали) я сказал: давай поженимся! — говорил Филин. — Мать запротестовала: ей надо учиться. Ты отслужишь, возвращайся. Тогда и посмотрим. Я служил в пограничных войсках. Сначала на границе с Афганистаном, а потом и в самом Афганистане. Каждый день я писал ей письма и получал ответы.
Один раз пришло двенадцать стандартных листов, исписанных с двух сторон, — как она провела лето. Я не вылазил с боевых. Мотался по далеким постам. Письма меня догоняли пачками. Они спасали меня. Отогревали, как солнечные лучики».
Еще он подумал, что не Советский Союз защищал там, за речкой. Ради нее, Наташки, бежал он вперед под обстрелом. Ее имя шептал, когда его, бойца Филина, обмотанного кровавыми бинтами, везли в трясущемся вертолете в госпиталь в Душанбе.
— Держись, братишка, не умирай! — кричал в ухо фельдшер, крепко сжимавший его руку.
Он и не собирался умирать. Сжав зубы, терпел боль. Знал, что выкарабкается, потому что не имеет права умереть. Потому что там, далеко, за вереницами заснеженных гор, он очень нужен ей. Ей одной. И еще — старушке матери.
Но разве такое передашь словами?
«Потом наступило молчание, — продолжал он рассказ. — За ним прилетела телеграмма: милый, дорогой, любимый, прости. Я вышла замуж.
Я чуть умом не тронулся. После госпиталя с головой ушел в службу. Ночью дежурил и за телефониста, и за дежурного. Сменившись, просился в наряды. На боевых рвался вперед. Жаждал получить пулю. Но чтобы самому застрелиться — и мысли не было. Свою чашу надо испить до дна, это по-мужски. Так научил меня отец. Смерть миновала. И после срочной я поступил в Московское пограничное училище — боялся возвращаться домой…
Через два года все же приехал. В курсантский отпуск. На автобусной остановке увидел ее. Она стояла и смотрела на меня. Подошел.
— Здравствуй.
— Ну, здравствуй.
Не помню, о чем мы говорили, пока вместе ехали в автобусе.
Вышли на одной остановке.
Наташка сказала: у меня сюрприз. Из ворот дома выбежала девочка, на вид — года три.
— Мама, мама, мамочка!
Чудесная девочка со звонким голосочком.
Наташа вышла замуж по настоянию матери. Избранник оказался дерьмом. Она выгнала его. Он вернулся, попросился обратно.
Пустила. Но тот не изменился. И она рассталась с ним. Теперь насовсем.
Можешь осуждать меня, может, ты посмеешься надо мной… — Константин вперился взглядом в Ветрова, но тот отрицательно помотал головой. — Я повел ее в ЗАГС. Сказал там: разводите ее, я на ней женюсь. Добрая женщина, работница ЗАГСа, помнится, долго расспрашивала. Но поняла. Через неделю Наташа получила выписку о разводе.
Нас расписали через три дня, как и положено для военнослужащих.
Я уехал в училище. Вернулся через пол года. Зимний отпуск пролетел, как сказка. Казалось, что мы второй раз вошли в одну и ту же реку. Ее девочку полюбил, как родную дочь…
Помнится, захожу однажды в казарму, у тумбочки дневального толпа. Пришла почта. Ее разбирают. Развернули очередную телеграмму. Прочитали: «Мне не хватает любви». «Ого! — загалдела братва. — Кому это? Косте? Ты счастливчик!»
А потом пришло письмо от друга: будь мужчиной, у нее другой. Ее ухажер приезжает и уезжает на машине.
Ее телеграмма подтвердила: я развожусь с тобой, выхожу замуж.
Когда после выпуска мне предложили вернуться в Афганистан, я даже обрадовался. Ведь там все было родным и знакомым».
Ветров подпер рукой голову. Ему захотелось спеть что-нибудь лиричное, вроде «По Дону гуляет». Но надо было дослушать рассказ.
«А через много лет я вновь приехал в родной город. — Филин сделал глоток из своего стакана. — Даже не знаю, что меня туда занесло. Родители умерли. Старые друзья разъехались.
Так, брел по тихим знакомым улицам. Что-то вспоминал. Отмокал душой после крови, грязи, смерти.
Больше всего в Афганистане мне не хватало березок. Прохладного осеннего ветра. Запаха жухлой травы. И золота опавших листьев. В общем, всего того, что мы не замечаем и не ценим, пока жизнь хорошенько нас не встряхнет.
Случайно проходил мимо знакомого двора. Из дома выбежала девочка — копия Наташи.
— Здрасте, — на бегу крикнула она.
— Здравствуй…
Маленькая и солнечная девочка, смеясь, бросилась по дорожке к стоявшему у поворота мальчику.
Вот и все. Больше о Наташе я ничего не слышал…
Нет, на моих глазах не слезы: отболело уже давно.
Личная жизнь у меня как-то не сложилась».
Он не стал рассказывать, что женщины у него изредка появлялись. Но как-то быстро исчезали. Или он сам шарахался от них? Его отбивал их запах. Он был всегда разным. Одна подружка пахла свежесоленой красной икрой, другая — чем-то вязким и тяжелым, словно смесь расплавленного битума с гуталином. От третьей несло перемоченным грязным бельем.
Все запахи объединяло одно: они были низкими, приземленными. И грузными.
После Афганистана Константин служил на Дальнем Востоке, потом ему предложили Таджикистан…
И вот теперь появилась Леночка…
Филин выговорился, и ему полегчало.
Ветров выслушал, залпом выпил свой стакан и даже не поморщился.
— М-да, судьба-а-а… — произнес он.
«Надо как-то его утешить, — мелькнула добрая мысль. — Только как? Здесь уже запущенный случай. Как говорится, легче пристрелить».
— Брось, ерунда все это, — вымолвил журналист заплетающимся языком. — Забудь.
— Да забыл уже. Разливай. — Филин театрально махнул рукой и покачнулся, едва не улетев под стол.
— То была не любовь, ик, — Андрей попытался нацелиться горлышком бутылки на его рюмку.
— А что же по-твоему?
— Щас объясню, только наведу орудие. — Бутылочное «дуло» дрожало, как автомат в руках новичка, но Ветров все же попал в цель, расплескав лишь несколько капель. — Это детская привязанность. Вы ведь познакомились детьми, внушили себе, что это любовь. Такое часто случается у маленьких. Так что корью-любовью (о, хорошая рифма) ты по-настоящему еще не переболел.
Ветров зажигался от своих слов, его уже несло, как Остапа:
— Любовь отрывает от земли! Может унести ввысь, а может грохнуть о землю. Как правило — грохает. Но даже Икар, случись что, полетел бы второй раз, как ошпаренный. Так что… что ты хочешь? Ты любишь классную женщину. Она любит тебя. В чем проблемы, ребятки? Плодитесь и размножайтесь. Ик, забыл, кто это сказал…
— У этого романа нет перспектив.
— А что ты считаешь перспективой? — Андрею захотелось ударить по столу, но он сдержался. — Жить под одной крышей, спорить: кому мыть посуду или как поджарить яичницу? Нарожать спиногрызов, которые будут лазить по тебе и тормошить, когда ты, смертельно усталый, захочешь отдохнуть после работы?
Ветров приподнялся на стуле и подался вперед. Весь жар, который производило его раскочегаренное алкоголем сердце, он вкладывал в эти слова:
— Нет уж, хрен с ней, с такой перспективой! Наслаждайся сейчас, пока ваши отношения воздушные и оттого прекрасные.
— Но я хочу быть с ней постоянно!
— Остынь! — Журналист не удержался и все-таки стукнул кулаком по столу. Посуда испуганно звякнула.
— Не стучи, стол сломаешь, — хмуро заметил Филин.
— Человечество меня поймет: я спасаю душу товарища. — Голос Ветрова стал тише и спокойней. — Живи, как живется. А разойдетесь, что ж… Я лично любил пять раз, нз них три безответно. Стрелы амура оставили такие дыры, что мое сердце — это одна большая заплатка. Так вот, поверь инвалиду любовных битв, время — лучший лекарь. Бе-а… Прости, браток…
Ветрова вырвало прямо на линолеум.
* * *Врач взял в библиотеке подшивку «Советского труда». Ему хотелось узнать, что еще писал Ветров о «потеряшках». Но публикаций об этом больше не было. Более того, он не смог найти ни одной статьи Ветрова за последнее время.
