Александр Силаев - Недомут
- Да все ясно, - сказал понятливый. - Все очевидно. Так бывает. А друзья у Леши водились?
- Как у всякого обычного человека, - не поняла она. - Имелись у него друзья в детстве, в юности, потом. Он ведь нормальный человек.
- А что-нибудь яркое помнишь из его жизни?
- Не могу сразу сообразить. Было, конечно, яркое. Только сразу не вспоминается.
- А скандалы можешь описать?
- Нет. Их-то зачем помнить?
- Не знаю. Может быть, для коллекции. Ругалась с ним?
- Все ругаются.
- Брось ты. Я на близкого человека ни разу не кричал. Голос не поднимется. Убить вот могу, близкого в том числе. А ругаться не могу. А ты ругалась. Помнишь хоть, чего с Лешей не делили?
- Да хорошо мы жили. Спорили только по пустякам.
- У вас все пустяки, - обвинительно сказал сильный. - У вас ничего серьезного. Человек по жизни на херню запрограммирован, а у вас пустяки. Вы даже не осознаете, что люди на что-то запрограммированы. Вообще людей не осознаете. Да ведь?
- Я исправлюсь, - клялась Ольга Николаевна, искренне подражая маленькой девочке.
- Да поздно, мать вашу! - взвился безумный.
- Успокойся, - посоветовал мужчина в черном костюме, отрывая взгляд от бумаг. - В конце концов, не наши проблемы.
- Да там ошибка, - убежденно говорил клетчатый.
- Там не ошибка, - ответил бумаголюбец. - Там все правильно. Там ошибок в принципе не бывает. Тебе надо просто работать, а не увлекаться эмоциями. Тебе не надо показывать себя и учить людей жизни, то и другое просто смешно. Надо что-то делать и параллельно думать. Я посмотрел все бумаги, относящиеся к жизни Смурнова: школьные сочинения, институтские рефераты, два рассказика, пара писем, рисунки, черновики, медицинскую карточку. Там тоже ничего. Но на этом следствие не кончается.
- Да посмотрите на него, - доказывал свое клетчатый.
- Я смотрю, но не вижу, - признался начальник. - Значит, плохо смотрю.
- Может быть, следственный эксперимент?
- Да ну его, - отмахнулся грузный. - Перед нами лежит человеческая жизнь. Целиком, понимаешь? Все эксперименты уже содержатся в ней. Надо просто что-то достать, извлечь, уцепится.
- Но ведь это однозначная жизнь, - спорил настойчивый.
Ольга Николаевна смотрела на них в боязливом непонимании. Австралия в ее глазах постепенно потухла, и осталась только сжатое немолодое существо, пришедшие в мир женщиной, познавшее мужчин, воспитавшее сына, попавшее в холодный зал заседаний.
- Это неоднозначная жизнь, - с тенью раздражения сказал грузный. Иначе нам делать нечего. Все решилось бы на другом уровне.
- Вы о чем? - сбивчиво подал голос Смурнов.
- О тебе, - сказал грузный, открыто и не мигая изучая его глаза.
- Со мной что-то сделают? - в сотый раз спросил он.
- С тобой что-то сделают, - подтвердил главный.
- Я умоляю вас, объясните. Где я? Зачем? И самое главное, зачем со мной что-то делать?
- Сколько вопросов-то, я шизею, - удовлетворенно произнес клетчатый.
- Знаешь, Смурнов, - грузно сказал второй, - зачем тебе что-то знать? Ну вот смотри, ты жил жил в конкретное время в конкретном месте, Россия второй половины двадцатого века. Что ты знал о времени и месте, в котором жил? Толком - ничего. Ты так же не знал, где ты жил, зачем и кто тебя окружает. Между тем ты как-то жил. И как тебе представлялось, жил единственно верным способом. Потому что верный-то способ всегда один, и если ты знаешь более верный способ - им и живешь. Так вот, ничего ты не знал и знать не хотел. А сейчас вдруг прорезалось желание познавать. Вот я и спрашиваю: а на хрена тебе? Ответь, Смурнов. Я прошу.
Но он закрыл лицо руками и никому ничего не сказал.
- А не посадить ли Ольгу Николаевну на цепь? - раздумчиво сказал грузный.
- Нет! - крикнул Смурнов.
- Значит, не посадим, - подытожил руководитель. - Не хочешь, так не посадим. Сыновний, как никак, долг. Святое чувство, как не выкручивай.
- Какие ментальные поля? - бормотал капризный. - Какой свет? Какие точки потенциальностей? Дерьмо, сплошное дерьмо. Врут они.
На него посмотрели, и он умолк.
- Там Лев Генрихович следующий, - напомнил синеокий и белокурый.
- Хватит на сегодня, - сказали левому.
12
Пришел сон, а вместе с ним заявился Понтий Пилат. Вместо мантии с красным подбоем он носил камуфляж и чисто матерился по-русски.
- Что, сучонок, грустишь? - поинтересовался Понтий.
- Да так себе, - неопределенно ответил Смурнов.
- Ты не отнекивайся, - наставительно сказал прокуратор. - Ты как есть говори.
- А чего говорить? - не понял Смурнов. - Сам, наверное, видишь.
- Я-то вижу, - хохотнул Пилат. - А ты, осленок мой?
- Иди-ка отсюда.
- Сейчас пойду, - согласился он и тренированно ударил кулаком в грудь собеседника.
- Я исправлюсь, - пообещал Смурнов.
- Я знаю, - задумчиво сказал Пилат, поглаживая костяшки. - Я все знаю, Смурнов. Я не просто верю, что ты исправишься. Я уверен в этом, потому что с юности наделен знанием. Но легкого мордобоя ты заслужил, невзирая на грядущее исправление.
Он бил Смурнова, трепал, валял, ронял его на пол и вытирал Смурновым подножную пыль. Затем ставил на ноги и головой выстукивал на стене боевые марши. А затем снова бросал вниз, начиная трепать и валять.
- Уйди, - хрипел Смурнов.
- Неужели сам не можешь ничего сделать? - изумился Пилат. - Подумай, осленок мой. Авось чего и надумаешь. А не надумаешь, как пить дать порешу. В воспитательных целях. Так что постарайся, а то придет осленку полный стабилизец.
Сознание взорвалось и рассыпалось.
А затем мгновенно собралось в необычайно яркую и плотную точку.
Смурнов осознал, что его готовятся порешить, умертвить росчерком кулака. Забить и поставить точку. Пилат любил убивать и родился мастером своего дела. Он не шутил. Он знал, как одним движением выбить из человека дух. И он хотел применить свое знание. Хотя и играл спасением, ломая трагикомедию кошкимышек: подумать. Смурнову до безумия захотелось жить. Никогда в жизни он не догадывался, как упоительно ходить, видеть и засыпать. Никогда в жизни он не понимал, как здорово жить. Впервые он страстно чего-то захотел, пока - ничего, просто жить, не умереть, остаться в следующей минуте, растянуть себя на год, два, десять.
Сначала Смурнов понял, что выход есть.
И только через секунду понял, какой.
И проснулся.
- Во бля, - провозгласил клетчатый, сидя на краешке смурновской постели. - Беспокойно спишь. Наверное, к большим переменам.
- Что вы у меня делаете? - смущенно спросил он.
- Почему у тебя? - рассмеялся довольный. - Я на своем месте. Это ты на чужом. Был бы у тебя дом на Лазурном берегу в Каннах, спал бы там с девушкой, а тут я, без спросу и приглашения. Сидел бы как сейчас на кровати, болтал ногой, нес всякую муть. Тогда бы ты возмутился и железно спросил: что ты, поганец, делаешь? Я бы сразу устыдился и покинул чужую собственность. А пока я у себя, а ты у меня. Не совсем у меня, конечно, поскольку моей собственности тут нет. Но у меня больше прав заходить в здешние комнаты. Понятно, Леша?
- Что вам надо?
- Я скажу, - признался негаданный. - Я как раз зашел рассказать, чего нам надо. А также где ты находишься и почему. И какого черта вокруг тебя такие проблемы. Ты ведь наверняка обратил внимание, какое тебе уделяется внимание, если, конечно, ты внимательный человек. Я бы сказал, непропорционально большое внимание. Думаю, что ты все-таки имеешь объективные представления о масштабе своей личности. И, конечно, ты должен понимать, что твоя личность как таковая просто не должна быть центром той суетни, которую ты видишь вокруг себя. Столько занятых людей, затраченных средств, такое несообразное количество шума - вокруг тебя, Леша. Хотя ты просто букашка по сравнению с тенм уровнем напряженности, который установился в этом здании относительно тебя. Согласен, что букашка?
Смурнов кивнул.
- Я рад, Леша, что мы достигли определенности в терминах, - продолжал бесстрастный. - Определенность в терминах - великая вещь. Между тем мы имеем то, что имеем. И это очевидно правильно, поскольку тобой занимаются структуры и индивиды несколько иного уровня, чем тот, на котором пребываешь ты сам. Ты логично должен предположить, что уж они-то не ошибаются. В любом случае, не ошибаются в отношении тебя. Таким образом, происходящее все же обязано иметь некую внутреннюю логику. Ты должен уверовать в наличие этой логики. Она ускользает от тебя, но это скорее естественно. Неужели в земной жизни человек осознают внутреннюю логику тех событий, что случаются с ним? Некоторые люди, впрочем, осознают - но это меньшинство, которое только подтверждает общее правило. Люди, как правило, не осознают. Причем не осознают главного: того места, в котором находятся. И разумеется, они не могут ничего правильного делать в том месте, если даже не знают, что оно собой представляет. Сейчас, конечно, ситуация более глобального непонимания: в мире ты хоть как-то мог ориентироваться, были какие-то вешки и маяки, глядя на которые, ты мог жить. Пускай отсутствовала общая и осознанная картина, инстинкт все равно брел на эти вешки и маяки. У сознания были хоть какие-то костыли. Под ними я понимаю те слегка косые и неотработанные правила жизни, которые обычно раздаются в детстве как бесплатный подарок на оставшуюся жизнь. Криво и косо, но с ними можно прожить. Картины в голове они не составят, но какие-то понятные картинки все равно будут мелькать. Жизнь ведь состоит из картинок. Сейчас перед тобой проходит новая череда картинок, очень странных на первый взгляд. Старые правила не способны объяснить новые впечатления. Поэтому все пробуксовывает и ты живешь в состоянии постоянного стресса. Верно?
