Марина Серова - Сумерки большого города
Игорь Семенович порылся в пухлой бумажной папке и достал оттуда несколько старых машинописных листков.
– Это выдержка из предписания прокурора окружного суда для начальника полиции для принятия мер по розыску похищенного и похитителей. Можете взглянуть!
Я взяла в руки пожелтевшую бумагу и вчиталась в непривычный шрифт:
«Шестнадцатого июля сего года около двух часов утра в г. Переславле-Залесском в доме купца Афанасьева по улице Валовой, пять, совершена кража двух картин: портрет Никиты Афанасьева кисти неизвестного художника и «Натюрморт с голубым кувшином» кисти Грюнберга. Обе картины весьма ценны: первая – на две тысячи рублей, вторая – на двадцать тысяч...»
– Вам, наверное, интересно узнать, что же представлял собой этот голландский натюрморт? – поинтересовался Райский. – Фотографий его, разумеется, нет, а возможно, их и не делали, но существуют словесные описания полотна, которые позволяют нам судить о размере картины. Она была сравнительно небольшой. Всего лишь тридцать пять сантиметров на пятьдесят. Уже в XIX веке картина сильно потемнела от покрывавшего ее лака и пошла сетью мелких трещин, что внушало владельцу определенные опасения за ее сохранность в дальнейшем.
Он считал, что краска может осыпаться, и подумывал о том, чтобы нанять художника, который бы смог как-то закрепить старые краски. Тогда еще почти не было профессиональных реставраторов, и художники подновляли картины в зависимости от собственных представлений.
– Картину удалось найти уже тогда? И с чего вы взяли, что наша картина и эта – одно и то же полотно? – перебила я Райского, уклонившегося куда-то в сторону от сути разговора.
– Не спешите, Татьяна Александровна, – поднял палец старичок. – Сначала послушайте про ограбление. Шестнадцатого июля в начале третьего часа пополуночи служанка купца Афанасьева проснулась оттого, что ей почудились чьи-то приглушенные крики. Выйдя во двор, она уже отчетливо услышала: «Караул, жулики!» – откуда-то со стороны конюшни. Как потом выяснилось, тревогу поднял конюх, запертый в подвале злоумышленниками. Когда служанка открыла подвал, тот сказал: «Несчастье у нас! Идите, проверьте двери! Меня сюда воры засадили». И действительно, задняя дверь дома была взломана. А в гостиной не досчитались двух картин. Конюх сообщил, что ему угрожали револьвером и ножом трое мужчин, которые и бросили его в подвал, предварительно связав.
Поначалу полиция не смогла найти никаких следов преступников и пропавших картин. Купец почти смирился с этой пропажей, но тут произошло нечто неожиданное. В полицейский участок поступили сведения о том, что незадолго до кражи в доме Афанасьева один из местных красильщиков заказал в ремесленном училище щипцы «разжим для растяжения». Такими щипцами можно было легко взломать замки и в крепких дверях особняка. В этот же день красильщика доставили в полицию.
Поначалу он отрицал сам факт заказа щипцов, но потом, уличенный работниками училища, сознался и сказал, что об этом его попросил его давний знакомый. Этот человек пригрозил красильщику смертью, если он его выдаст.
Казалось бы, теперь все должно было проясниться. Все подозреваемые оказались в руках у полиции. Требовалось только заставить их заговорить. Но это оказалось совсем непросто! Каждый из подозреваемых стремился оправдать самого себя и обвинял в преступлении остальных. Докопаться до правды и, самое главное, найти пропажу так и не удалось. Все подозреваемые получили разные сроки каторги, но так и не открыли место, где они спрятали свою добычу. Видимо они еще надеялись воспользоваться ею после возвращения из ссылки.
Однако картина пропала не бесследно. Вновь она появилась в поле зрения искусствоведов и историков уже после революции, когда часть населения бежала за границу, побросав почти все свое имущество. Что тогда точно произошло, неизвестно, но картина оказалась в списке национализированных в ярославской губернии произведений искусства и была отправлена, судя по документам, в Ярославль. Но это было уже время гражданской войны, а ценности тогда редко удавалось перевезти без хлопот.
След голландского натюрморта вновь потерялся на многие десятилетия. Я бы и не подумал, что он сохранился, если бы сам его не увидел! Собственными глазами!
Тут Райский ненадолго замолчал и, не дожидаясь наших вопросов, продолжил:
– Я видел ее у одного коллекционера, в Ленинграде, в восьмидесятые годы. Меня наняли, чтобы ее отреставрировать, и я хорошо рассмотрел картину. Это был подлинник – сама работа и подпись автора в углу не оставляли сомнений.
– А как владелец картины объяснил вам ее существование? – заинтересовалась я.
– Он утверждал, что... просто нашел ее! – улыбнулся Райский. – Не смейтесь – на этом свете все возможно... У нас ведь была бурная история. Возможно, кто-то спрятал ее – еще во времена гражданской войны, или позже, в Великую Отечественную, опасаясь немцев. Есть масса примеров тому, как большие ценности люди находили спустя десятки, а то и сотни лет – в каких-то старых домах, в подвалах и на чердаках...
– Но, судя по всему, эта картина в очередной раз пропала? – нахмурилась я.
– О да! Это был очень драматический эпизод! – оживленно закивал Райский. – Именно поэтому я так упорно ее искал! Я уверен, что тогда действительно ее похитили, а ее нынешний владелец, кем бы он ни был, получил ее незаконным путем.
– Что же произошло в те годы?
– Это очень неприятная история, – нахмурился старый реставратор. – Дом, в котором жил пригласивший меня владелец картины, сгорел дотла. Хозяин погиб на пожаре. Следствие пришло к выводу, что это – результат несчастного случая, но я им не поверил! Родственники хозяина нашли на пепелище кое-какие семейные ценности, а я обнаружил закопченные остатки рамы. Но ни следа обгоревшего холста! – Старая картина, – это, прежде всего, толстый слой масляной краски, покрытой прочным лаком, плюс грунтовка, пропитывающая холст. Все это горит медленно и плохо. Даже при сильном пламени в местах крепления холста к раме и подрамнику, должны были остаться следы всех этих веществ, покрывавших холст и постепенно плавившихся. Но там было только дерево. Холст кто-то вынул до того, как рама занялась огнем.
– Вы хотите сказать, что нынешний хозяин картины может оказаться не только тем давним вором, но и убийцей? – спросила я. Мне кое-что пришло в голову.
Старый реставратор молча кивнул.
– Хорошо. Теперь расскажите мне о той игре, которую вы затеяли вместе с Олегом, – перешла я к более насущным проблемам.
– Игре? – переспросил Райский. – Это отнюдь не игра для меня, Татьяна Александровна! Может, это самое важное, что я собираюсь сделать за всю свою жизнь! Я смогу ее вернуть! Я один видел ее в восьмидесятые и всегда верил, что она тогда не сгорела. И когда вы мне рассказали, что случилось с Мишиными «Сумерками», я сразу заподозрил, что так незаметно хотели провезти другую картину. Я полагал, что это может быть она...
– У вас нет никаких доказательств, – покачала головой я. – Пропала ваша картина в Ленинграде, а вывезли ее из Москвы.
– Это несущественно, – легко отмахнулся Райский. – Главное, что сейчас нужно – найти ее. Но я не хотел, чтобы она снова попала в руки какого-нибудь частного лица, вроде вашего Мухина. Тогда этот шедевр снова никто не увидит! Именно потому, что вы работаете на Мухина, я не стал рассказывать вам о своих предположениях и даже запутал вас версией о тайнике в раме.
– Хотели запутать, – усмехнулась я. – У вас это не слишком-то хорошо получилось.
– Извините, но я решил, что лучше мне начать действовать самому, – вздохнул Райский, но виноватым он при этом вовсе не выглядел. – Правда, мне пришлось привлечь племянника... Сначала я попросил его проследить за вами и по возможности узнать, что вы затеваете. Мне требовалось быть в курсе вашего расследования.
– Так это вы ездили за мной по пятам?! И проникли в мою квартиру?! – уставилась я на возившегося с посудой Олега.
– Да, это был я, – невозмутимо кивнул тот. – Раньше мне не приходилось заниматься такими вещами, так что вы быстро меня раскусили.
– Для того, кто никогда не увлекался шпионажем, слежкой и взломом, у вас все просто прекрасно получилось, – прищурилась я, с новым интересом разглядывая племянника реставратора.
– Дело в том, что Олег всегда очень интересовался всякими такими делами, – принялся объяснять Райский. – Работой спецслужб и прочим... Самому ему служить не пришлось – зрение слабое. Но он, кажется, прочитал все книги по этим вопросам, которые только есть на белом свете.
– Что вы хотели найти в моей квартире? – задала я давно мучавший меня вопрос.
– Да ничего, – пожал плечами Олег.
– То есть?! – возмутилась я. – Что за чушь?!
Племянник Райского вздохнул и пустился в явно неприятные для него объяснения:
– У меня была коллекция отмычек. Я давно ее приобрел, она раритетная, изготовлена еще в двадцатые годы. Никогда ею не пользовался, но теоретически я знал – как. Решил попробовать, когда узнал, что ваша квартира пуста. Дело оказалось не таким уж сложным, как я думал. Когда дверь открылась, я вошел, и, раз уж так вышло, то мне нужно было осмотреться. Правда, мне это не помогло – ничего полезного для дела я не нашел.
