Ли Ванс - Расплата
— Как, ты сказал, зовут этого парня? — переспрашиваю я Тенниса, оглядываясь через плечо. Его сосед по столику вытирает куском хлеба оливковое масло с тарелки.
— Тони Понго.
— Он будет говорить со мной?
— Терндейл заставил его подписать бумагу о неразглашении, когда увольнял. Но Тони уже приканчивает стакан граппы,[5] и я сказал ему, что ты надежный парень, так что, скорее всего, он заговорит, если ты будешь правильно спрашивать и пообещаешь не трепать языком.
— Если он прежде не упьется, — уточняю я, видя, как Понго делает мощный глоток из стакана.
— Не-а. Понго — парень крепкий. Возможно, глаза у него и будут на мокром месте, но под стол он не свалится.
— Спасибо, Теннис. Ты меня просто выручил.
— Всегда готов помочь, Питер. Можно я спрошу кое-что?
Голос у него необычно робкий. Я опираюсь локтем на край стойки с таким видом, будто у меня вагон времени, и надеюсь, что официант не успеет снова наполнить стакан Понго.
— Валяй.
— А ты подписывал бумагу о неразглашении?
— Нет. «Кляйн» меня ими бомбардирует, но я отправляю всю их почту прямо в корзину для бумаг — просто чтобы позлить их. А что?
— Мне стыдно признаться, — говорит Теннис, — но я нанял адвоката. Месяца полтора назад мы подали иск против «Кляйн» в связи с дискриминацией по возрастному признаку.
Я не могу удержаться от смеха. Секунду Теннис кажется обиженным, а потом улыбается.
— Последние десять лет ты не слезал с испытательного срока из-за постоянного нарушения правил корректности — а теперь, оказывается, ты сам принадлежишь к меньшинствам? — хмыкаю я. — И как оно?
— Я понял, что белый человек должен выплатить мне компенсацию, — гудит Теннис в басовом ключе. Мы оба лопаемся от смеха, все оборачиваются в нашу сторону, и менеджер зала хмурится.
— Хочешь, чтобы я дал показания? — спрашиваю я, отдышавшись. Как и любой другой руководитель на Уолл-стрит, я участвовал в ряде юридических споров с увольняемыми сотрудниками и таким образом многое узнал о трудовом законодательстве.
— Мы до этого еще не дошли. Пока мы пытаемся изъять мое личное дело, но Лемонд — юрист, и компания заявляет, что данные бумаги — результат деятельности адвоката, а потому изъятию не подлежат. Ты же работал в комитете по кадрам.
— У меня не сохранилось никаких документов.
— А e-mail’ы?
— По правилам фирмы, переписка старше трех месяцев удаляется.
— Конечно. Но ты ведь все сохранил?
— Разумеется. На моем жестком диске найдется пара гигабайтов писем трех- или четырехлетней давности.
— А есть там что-то, что может мне помочь?
Я задумчиво делаю глоток воды. Трудно вспомнить, что Лемонд говорила, а на что — просто намекала движением тонкой брови.
— Возможно, — наконец говорю я, — но даже если я отдам тебе переписку, это не поможет обойти вопрос о конфиденциальности информации. Ты должен заставить суд признать документы уликами.
— Мой адвокат считает, что сможет уговорить судью, если ты откажешься от своего права на молчание.
— Какого еще права?
— Лемонд утверждает, что действовала как адвокат, а раз она отправляла тебе письма, то ты являлся ее клиентом. Ты можешь отказаться от права клиента на молчание.
Теннис начинает слегка подпрыгивать на стуле, ликуя от возможности перехитрить «Кляйн».
— Думаешь, это сработает? — сомневаюсь я.
— Кто его знает? — отвечает Теннис. — Но гораздо лучше, если мы станем добиваться права использовать имеющиеся у нас документы, чем требовать предоставить нам то, чего мы даже не видели. Было бы еще лучше, если бы ты присоединился к моему иску. Это вообще все запутало бы. Закон распространяется на всех, кому за сорок.
— Нужно быть очень нахальным, чтобы заявить, будто «Кляйн» уволили меня из-за возраста.
— Убрать твою фамилию мы всегда сможем. Нам она нужна только для того, чтобы документы приняли к рассмотрению.
— Твой адвокат — очень смелый тип, — заявляю я, восхищенно качая головой. — Кто тебя представляет в суде?
— Моя дочь Рейчел, — ухмыляется Теннис.
— Фартит же тебе! — Я снова смеюсь. Именно исковое заявление Тенниса — причина, по которой «Кляйн» давят на меня, чтобы я подписал бумаги. Лемонд далеко не дура. Она, должно быть, догадалась, что Теннис обратится ко мне за помощью. — Пусть Рейчел составит поручение, позволяющее ей представлять меня по этому делу, и предпринимай все, что может тебе помочь.
Теннис достает конверт и ручку из кармана блейзера и протягивает их мне. В конверте находится поручение адвокату о ведении дела, отпечатанное на фирменном бланке его дочери.
— Я мог бы догадаться. — Я снова восхищенно качаю головой, подписываю документ и отдаю его Теннису. — Мой ноутбук сейчас в Гарвардском клубе. После обеда я запишу переписку на диски и оставлю их для тебя на входе.
— Спасибо, Питер.
— Теперь давай серьезно. Ты хорошо все обдумал? Ведь если ты подашь в суд против «Кляйн», на Уолл-стрит тебе больше не работать. Я же знаю, денег у тебя хватает, так чего суетиться?
— Ты будешь смеяться.
— Возможно.
Теннис улыбается, но затем отводит взгляд.
— Скажи мне правду, Питер. Если по существу — разве я не был со всеми честен?
— Если по существу, то ты всегда был честен.
— И я ведь хорошо работал?
— Ты приносил доход каждый год и научил тому же половину ребят в отделе, включая меня. Если честно, то теперь, когда мы оба ушли, думаю, «Кляйн» окажется по уши в дерьме.
— Тогда почему меня вышвырнули?
Я даже не знаю, что и сказать.
— Потому что твои галстуки огнеопасны?
— Потому что я человек старой закалки, — с горечью отвечает Теннис. — Поэтому я и подаю на них в суд. Потому что меня тошнит от такой дискриминации.
11
У Понго невинное лицо ребенка, ему под шестьдесят, на нем двубортный серый пиджак и желтый галстук поверх розовой рубашки с белым воротником и такими же манжетами, верхняя пуговица расстегнута, чтобы дать место его толстой шее. У него черные с проседью усы а-ля Валентино и длинные темные ресницы. Если приглядеться, то его парик похож на впавшую в спячку белку. Я усаживаюсь на свободный стул рядом с Понго, протягиваю ему руку и называю свое имя.
— Тони Понго, — представляется он. — Теннис ушел?
— У него сегодня еще несколько встреч.
— Слушай, — говорит Тони, прихлебывая граппу, — он мне сказал, ты ищешь Андрея. Я не знаю, где он и как до него добраться. В последний раз я видел его три месяца назад.
— Тогда расскажи мне о Москве.
— Что тебе до Москвы?
— Я лечу туда сегодня вечером. И хотел бы больше узнать о тамошней конторе Терндейла. Что Андрей делал, кто работал в офисе. Все в таком роде.
— Удачи тебе в этом чертовом месте. — Понго с сомнением качает головой. — Если Терндейл узнает, что я тут с тобой болтал, прощай тогда моя пенсия.
— Что им до твоей пенсии?
Ничего не говоря, он нервно барабанит толстыми пальцами по белой скатерти; кольцо на его мизинце сверкает пару раз в солнечном луче. Я должен заставить его ответить.
— Как ты очутился в Москве? — спрашиваю я.
Тони вздыхает и сутулится.
— Я чертов babbo, — заявляет он. — Идиот. Терндейл переводил часть канцелярии в Тампу. Я подумал, что погода там получше, а здесь меня, в общем-то, ничего не держит, так что я попросил перевести меня туда. Ну и дурака же я свалял! Правильно в армии учат: не высовывайся!
Я одобрительно смеюсь, а он глупо улыбается.
— Ты попросился во Флориду, а тебя перевели в Москву? Кто-то тебя очень не любит, Тони.
— Они мне круто мозги запудрили: «Нам нужен человек толковый. Мы будем тебе больше платить. Мы оплатим твой дом. У тебя будет выше пенсия. Да там всего пару лет проработать надо». Все в таком роде. Дерьмо все это. Чертова зима круглый год, выпить нечего, кроме самогона, а еда как пайка в тюрьме. А девчонки? Те, кому меньше двадцати пяти, моложе моих дочерей, а у меня на этот счет принципы. Проблема в том, что те, кому за двадцать пять, выглядят так, что краше в гроб кладут. — Разговаривая, он размахивает руками. Тони — прирожденный рассказчик.
— Что ты там делал?
— Да то же, что и здесь, в Нью-Йорке. Подтверждал положение на рынке, подбивал баланс, давал поручения банку о переводе денег, сверял подтверждения — обычное дерьмо.
— Андрей много тебе рассказывал о своей работе?
— Вообще ничего, но мне было плевать. Я просто делал свою работу и убивал время. Я могу сказать, что было в документах, но и только.
— С документами все было в порядке?
— Да, всегда. Никаких проблем не случалось. Все в Лондоне мной очень довольны, говорят, что я классно работал, и все такое.
— В бумагах все было правдой?
