Марина Серова - Карамельные сны
— Не могу поверить, что ты говоришь со мной в таком тоне, — заметил он.
— Тебе еще во многое придется поверить, дорогой мой. Например, в то, что меня нельзя убивать. Так и скажи тому ублюдку, которому ты заплатил за мою жизнь. Если со мной что-нибудь случится, то коричневая папка со скандальными бумажками появится на свет гораздо раньше, чем тебе бы этого захотелось!
Часа два спустя все было кончено. Члены совета подавляющим большинством (при одном голосе «против») проголосовали за предложенные моей клиенткой изменения. Из зала заседаний она выходила не только главным акционером, но и генеральным директором компании с неограниченными полномочиями.
Возле кабинета Гонопольского — то есть бывшего его кабинета, а теперь, получается, своего собственного — Марина остановилась и сказала:
— Зайдем на минуточку. Я еще ни разу не была здесь с тех пор, как убили Макса…
Мы вошли в просторное помещение-«предбанник», где стояло несколько модерновых кресел, письменный стол с компьютером и стеллажи, доверху наполненные папками. Навстречу нам из-за стола выскочила молоденькая и услужливая, как новобранец, девушка в белой блузке и синей юбке. Темные волосы у нее были собраны в скучный пучок, а тоненькая фигурка и большие очки делали ее похожей на стрекозу, невесть как прижившуюся в этом скучном канцелярском царстве.
— Сделайте нам чаю, пожалуйста. И по возможности с бутербродами, — сказала Марина на ходу.
— Чай с лимоном? И с сахаром? — пискнула девчушка.
Гонопольская кивнула и, не останавливаясь, прошла в не менее просторный, уставленный кожаной мебелью кабинет покойного мужа. Здесь она села в кресло за его столом и сразу как-то погрустнела, осунулась, словно из самоуверенной бизнес-леди вдруг выпустили воздух.
Я поняла, что она вспомнила о муже. И отошла в сторону, чтобы не мешать ей грустить, а заодно также и поплотнее повернуть полоски жалюзи на окнах. Конечно, маловероятно, чтобы кто-то, кого мы еще не знаем, стал стрелять даже в бронированные окна кабинета, расположенного на двенадцатом этаже здания банка. Но «на бога надейся, а сам не плошай», говорил мне мой комвзвода майор Сидоров.
Девушка-стрекоза, неслышно ступая, вошла с подносом, на котором стояли две чашки и тарелка с бутербродами, и поставила его перед по-прежнему молчаливой Мариной. Та как будто ничего и не заметила.
Секретарша вышла. А я, чувствуя разыгравшийся аппетит, подхватила одну из чашек, бутерброд и вышла в приемную. Хотелось задать стрекозе несколько занимавших меня вопросов.
— Вы давно здесь работаете?
Девушка оторвала взгляд от монитора компьютера, подняла голову. За дымчатыми стеклами очков я совсем не видела ее глаз, но была уверена, что она смотрит на меня с опаской и сама бы рада задать парочку вопросов, да только не решается это сделать.
— Нет, я всего три месяца, — ответила она. — То есть всего три месяца на этом месте. Меня из секретарей в референты перевели и новое рабочее место определили, когда… — она запнулась, — когда Егор Андреич решил, что…
— Понятно. Когда господин Попов решил, что может занимать кабинет погибшего партнера, — докончила я за нее. — Ведь раньше вы были его секретаршей?
Девушка кивнула и еще ниже склонилась над клавиатурой.
— А куда же делась прежняя секретарь генерального директора — Муза Платоновна? Я слышала, она долго не могла найти работу?
— Да… Она… Она долго не могла. Ее никто не хотел брать.
— Почему?
Стрекоза еле заметно пожала плечами:
— Муза Платоновна хороший секретарь. Но она старая, — прошептала она еле слышно. — Ей, наверное, уже за пятьдесят. Наши менеджеры хотят, чтобы в приемной сидели девушки… попредставительнее… Так сейчас везде принято. И для бизнеса лучше, и вообще… — секретарь неопределенно приподняла брови.
Вот-вот. Именно это мне и не давало покоя с самого начала! Как только я узнала, что первым свидетелем гибели Максима Гонопольского была его секретарша Муза Платоновна, и что на голове у этой Музы была допотопная «хала», и что фигурой она напоминала бегемотиху на выпасе, и что голос, манеры и возраст — все было не в ее пользу, то сразу же задалась мыслью: а почему? Почему в наше время, когда большие, средние и мелкие начальники одинаково предпочитают держать у себя в приемной секретарш не старше двадцати пяти лет, обязательно стройных и обязательно похожих на девочек-школьниц в коротких юбочках и нежных, чуть-чуть «намекающих» полупрозрачных блузках, — у Максима Гонопольского в помощницах ходила неуклюжая и некрасивая пенсионерка?
Можете убить меня на месте, но для этого он должен был иметь особые причины!
— Где она сейчас?
— Кто?!
— Муза Платоновна. Ее уволили?
— Сначала да… А потом Егор Андреич распорядился принять обратно. Но не на прежнюю должность, а так… Она теперь в архиве сидит, в подвале. Принимает списанные бумаги и старые дела.
Хм? Спрятали от посторонних глаз важную свидетельницу?
— А можно сейчас ее сюда вызвать, пригласить, так сказать, на разговор?
— Сейчас? — Стрекоза с готовностью потянулась к внутреннему телефону.
— Да, прямо сейчас.
Девушка кивнула и принялась набирать на аппарате номер. Я вернулась в кабинет к Марине.
— Женя! Ужасно это все, правда?
Гонопольская смотрела куда-то сквозь меня полными слез глазами. Теперь с опущенными плечами она ничем не напоминала ту уверенную в себе женщину, какой я видела ее всего несколько минут назад.
— Ты знаешь, в это трудно поверить, но я, кажется, только сейчас поняла… Только сейчас поняла, до какой степени это ужасно… То, что Макса убили. И как тяжело он умирал, боже мой! Как только я это себе представлю…
Она моргнула, и две крупных, как горох, слезы прочертили на круглых щеках мокрые дорожки. Я не знала, что отвечать (слезы, не важно чьи, всегда меня деморализуют), и, чтобы отделаться от так некстати нахлынувшего чувства жалости, постаралась снова стать холодной и неэмоциональной. «Между прочим, голубушка, я вовсе не отказываюсь от мысли, что именно ты его и убила», — подумала я, глядя на поникшую Марину. Да, а почему бы и нет? Основополагающий принцип следствия — «ищи, кому выгодно» — еще никто не отменял, а главную выгоду от смерти банкира, как ни крути, получила все-таки она, мадам Гонопольская!
Стрекоза вновь нерешительно заглянула в кабинет.
— Муза Платоновна сейчас поднимется. Я сказала ей, что…
— Что?! — вдруг пронзительным голосом вскричала Марина. — Кто поднимется?! Зачем? Кто тебе приказал? — Она смертельно побледнела и, вскочив с места, в ужасе уставилась на секретаршу. Губы Гонопольской не просто дергались — они выплясывали какой-то лихорадочный и очень быстрый танец.
Секретарша попятилась, а я, удивленно встав между ними, поспешила сказать:
— Это я попросила позвать сюда Музу… эту Платоновну. Мне нужно задать ей несколько вопросов…
— Черт! — Гонопольская заметалась по кабинету. — Ты должна была меня предупредить! Черт, Женька, это подстава! Ты просто не представляешь, что сейчас будет!
Ничего не понимая, я следила за тем, как Марина мечется по кабинету. Всего в несколько прыжков она преодолела расстояние от порога до окна и обратно, не переставая при этом ругать меня на чем свет.
И вдруг события стали развиваться так быстро, что на какое-то время я оказалась в незнакомой для себя роли не участника, а простого зрителя.
Секретаршу-стрекозу кто-то дернул сзади — она покачнулась в сторону, — и в кабинет ворвалась высокая женщина с башней из волос на голове и чересчур ярком для ее неуклюже-широкой фигуры костюме (не толстая, но «крупная» — говорят про таких). Твердыми шагами она пересекла комнату и остановилась перед Мариной, которая, к моему удивлению, стояла у стены, втянув голову в плечи.
— Здравствуй, Мариночка, — негромко произнесла Муза Платоновна. — Здравствуй, дорогая сношенька, незабвенная моя любимица. Вот и довелось свидеться, а то я уж, грешным делом, думала, что и не придется. Как же ты все эти годы поживала? Кошмаров во сне не видела? О том, как моего сыночка за решетку отправила, на верную смерть. О том, как обольстила его, а потом предала кровиночку мою ненаглядную… Ты, все ты, стерва такая!
— Муза Платоновна, я уже вам говорила, у вас совершенно неверные сведения… Это все неправда… Я полюбила Макса, вот и все! А с Йосиком мы уже давно были чужие люди… — бормотала клиентка.
— Врешь ты все! Сука!
С этими словами Муза бросилась на нее. Сколько силы и ненависти было в этой немолодой женщине — уму непостижимо! За те несколько секунд, что понадобились мне, чтобы вмешаться, она успела в мгновение ока намотать волосы Марины себе на руку, и, рванув их со всей силы, несколько раз ударить Гонопольскую головой о стену. Марина закричала, но этот крик потонул в истошном визге самой Музы, которая орала и причитала в полном неистовстве. Я бросилась к Музе Платоновне и, повиснув на ее огромной туше, рванула руку бывшей секретарши назад, а затем заломила за спину. Она сопротивлялась с таким остервенением, будто боролась за свою жизнь — не меньше. Наконец мне удалось выпроводить бегемотиху в предбанник.
