Ирина Лобусова - Без суда и следствия
— Я не собираюсь проводить никаких интервью и никаких выпусков новостей.
Достала из сумочки заявление, швырнула на стол. Кажется, прокурор Драговский получал от всего происходящего истинное удовольствие. Филипп стал красный, словно вареный рак, дрожащими руками он держал мое заявление прямо перед собой и пытался вникнуть в его смысл. В дверях я обернулась:
— Филипп Евгеньевич, вы просто грязный подонок!
Это привело его в чувство.
— Вы… Вы ответите за это!
— Только не вам!
Так закончилась моя карьера на телевидении. Я думала, что найду в себе силы пережить еще и эту потерю, но не нашла. Каждый шаг (по дороге домой) превращался в сгусток мучительной боли, было трудно дышать, и асфальт, расплываясь, кружился перед глазами.
К шести часам вечера я была в милиции. Большая комната опустела — лишь в далеком углу несколько человек склонились над слабо освещенным настольной лампой столом. Ивицын сидел в своей клетушке и что-то внимательно читал. Кивнул при моем появлении, сказал:
— Садитесь. Новости я уже знаю.
— Какие новости?
— Вы ушли с четвертого канала.
— Всегда говорила, что здесь — большая деревня.
— Земля полнится слухами. Новость сообщил мне Борис Александрович, прокурор, буквально минут за двадцать до вашего прихода.
— Представьте, я догадалась.
— Вы интересная личность. Действительно ли вы ничего не знали о своем муже?
— Я знаю о нем только то, что не понравилось бы вам!
— Так разговора у нас не получится. И где же вы теперь собираетесь работать?
— Не в уголовном розыске, это точно. Пока — нигде. До тех пор, пока не выяснится судьба Андрея.
— Это вы сказали красиво и умно. Вот, читайте.
«ИЗ ПРОТОКОЛА ДОПРОСА ЕЛЕНЫ МОРОЗОВОЙ, МАТЕРИ ДИМЫ МОРОЗОВА.
28 июня я отправила ребенка на месяц к своей матери в деревню. Рассчитывала забрать его 24 июля, впрочем, так и забрала. Я собиралась в начале июля в Ялту, но так вышло, что моя поездка сорвалась. Если вы хотите знать, кто отец Димы, отвечаю: сейчас я и понятия о нем не имею. Мы не были женаты. Познакомились, когда я в ПТУ училась. Я ведь приехала из деревни, молодая была, глупая. А он был намного меня старше — лет на двадцать пять, если точно. Ну потом, короче, поразвлекался и бросил, а я не знала, что беременная, внимания на признаки не обращала, а когда спохватилась, так уже поздно было сделать что-то. Так Димка и родился. Я его решила в детдоме не оставлять, с собой забрала, мыкались так по углам, пока не попался один кадр. Он мне квартиру купил однокомнатную, сам был из Чечни. Долго я с ним была, он хороший был, Димку любил, а потом уехал, и я узнала, что убили его. А работаю я в ресторане. Кем? Когда официанткой, а когда подменяю девиц из варьете. Короче, моя жизнь вас не касается! А Димка у меня хороший, добрый был! Любил меня, хорошие слова говорил. В школе я у него ни разу не была. Так, все крутилась. А зачем? Дима хорошо учился. Он оценки приносил хорошие. Мы редко виделись. Он рано утром в школу уходил, а я ночью работаю, а когда он днем приходил, я спала или меня дома не было. Иногда я подбрасывала его на недельку-другую к приятельницам, пока хата была нужна. Или запирала его на кухне, когда ко мне кто-то приходил. А летом я его в деревню к мамаше отправляла, но ненадолго, потому что без него скучно было. Как же я теперь вообще без него буду… Димка мне редко что рассказывал про себя, но вскоре я заметила, что он как-то изменился. Когда заметила? Пару месяцев назад. Он стал издерганный и начал пропадать по вечерам, поздно (мне соседка рассказывала, что он очень поздно приходит, соседка за ним приглядывала). И сразу после школы он шел не домой, а еще куда-то. Издерганный стал, нервный, дотронешься ненароком — он аж весь вздрагивал. А один раз в синяках пришел, сказал, что подрался, а подробности я не спрашивала. А потом он пришел как-то, а у меня две подружки из ресторана сидели, ну, мы выпили, а он весь в слезах, и ко мне, и говорит: «Мама, что делать, если один дядя очень-очень плохой, и я это знаю? Это надо всем рассказать, да?» Я его спросила, чем плохой. «Ну, ко мне плохой, — говорит, — он себя ведет не так, как надо. Он меня обижает, пристает и говорит, чтоб я молчал». Моя подруга одна говорит: «Он что, голубой, твой дядя?» Ну мы захохотали, а пацан из комнаты вышел, ушел куда-то, а потом я начисто забыла об этом разговоре. Я тогда сильно пьяна была, и вот теперь только вспомнила. Еще однажды его какая-то училка в школе дерьмом собачьим и ублюдком подкинутым обозвала, он мне рассказал, так я взяла двух дружков, мы ту училку после работы подождали, Димка нам ее показал, мы к ней подвалили, ребята ножи достали, а я говорю: «Если ты, падла, мать твою, еще раз моего ребенка обзовешь, я тебе всю морду на клочки изрежу, и вообще тебя в какой-то канаве найдут, поняла, сука? И если кому хоть слово скажешь — в школе, в милиции, тебе не жить!» Ну она перепугалась и Димку моего больше не трогала. А еще я знала, что Димка красиво рисует — у него даже рисунки покупали, во как! Я всем рассказывала, очень гордилась. А насчет того мужика, о котором он говорил, я не знаю, кто это был. Больше Димка ничего не говорил, а я не спрашивала, хотя вру, нет. Когда 24 июля я его забрала из деревни, мы ехали в автобусе, он ко мне прижался и говорит: «Мама, я решил, я про того дядю плохого расскажу, и знаю, кому расскажу. Правильно так будет?» А я и говорю: «Правильно. Если он плохой, то расскажи». Больше мы об этом не говорили. А 25 июля я ушла как всегда, в восемь вечера. Димка был дома. Я вернулась на следующее утро, 26-го, около полудня, но Димки уже дома не было…»
— Таких матерей стрелять надо! — сказала я, закончив читать.
— В чем-то вы правы. Но она все-таки любила его по-своему. Считала, что любила. Вы видели ее?
— Нет, никогда. Андрей упоминал, что мальчик из неблагополучной семьи, без отца, что мать-пьяница и проститутка, но я не видела ее никогда.
— Она молодая, ей двадцать четыре года. Мальчика родила в пятнадцать. Худая, высокая, волосы короткие, крашеные, лицо испитое, выглядит лет на сорок. Это вам ни о чем не говорит?
— Нет.
— Ладно, вы можете идти. И приведите завтра хоть какого-то адвоката.
Глава 9
Постепенно Андрей стал моим наркотиком.
Этому способствовала моя сестра. Однажды она спросила (я лежала на диване, смотрела по телику какой-то фильм и поедала коробку шоколадных конфет, которую кто-то подарил Юле, а она сладкое не любила).
— Какие пары у тебя завтра?
— Две математики, физика и история.
— А сейчас сколько времени?
— Около полуночи. А что?
— То, что я не помню, чтобы ты когда-то хоть чем-то занималась! Я имею в виду, готовилась к занятиям. И не только сегодня. Я наблюдаю за тобой уже не первый день и успела заметить, что ты совершенно ничего не делаешь. Так что скажешь, золотко мое?
— Неслыханная наглость!
— Вот и я так подумала! Я не поверю, что вам ничего не задают.
— Мне Андрей решает, я у него переписываю.
— Что еще за Андрей?
— Один очень умный и симпатичный парень.
— Так… Зачаточная стадия семейной жизни? Разделение труда?
— При чем тут это? Андрей — просто умница, отличник и хороший парень. И у него потрясающие черные глаза. Я таких людей еще не встречала. Он мне все делает — контрольные, лабораторки…
Тут я обнаружила что-то странное во взгляде Юльки и резко прекратила свой монолог.
— Ты в него влюбилась! — прокомментировала сестра. — Ты в него влюбилась! Сто процентов! Надо было только увидеть твое лицо, когда ты принялась расписывать его глаза!
— Юля, но это совершенно не так!
— Не спорь! Я все равно лучше знаю!
Ночью я долго не могла уснуть, думая о Юлиных словах. Со всех сторон оказывалось, что Юлька права. Честь открытия принадлежала не мне, но, несмотря на это, я была рада. Признаки правды оказывались налицо. Я стала рассматривать в новом свете свои поступки, мысли, непроизвольные взгляды — истина представала во всем блеске. Я действительно влюбилась в этого чертова Андрея. Потом я стала искать признаки, говорящие о взаимности моего чувства. Их найти я не сумела.
Конечно, я еще могла реально смотреть на происходящее — глазами, пока не затуманенными безумной любовью. Что-то в глубине души мне подсказывало, что Андрей не очень подходящая для меня партия во всем. Слишком много девчонок бегало за ним, слишком много ходило вокруг сплетен. Его нечистоплотность в отношениях с женщинами просто бросалась в глаза. Да и хорошие поступки были столь редки, что, как ни пыталась я их перечислить, мне приходил в голову только один (то, что он мне дал переписать лабораторную). И еще, пожалуй, спас в первый день от физички. Это было много? Или наоборот — мало? Но разве недостатки близких людей мешают нам их любить? Тем, кого мы действительно любим, мы умеем прощать. Почти все. Или абсолютно все. Без обстоятельств. Он был бесхарактерным, слабовольным бабником (к сожалению, это я не могла не признать!), но… Но…
