Константин Тарасов - После сделанного
Было над чем поломать голову, и Сенькевич напряженному этому труду предавался до полудня. В полдень он позвонил на квартиру Децким. Телефон не отвечал. Тогда он позвонил Децкому на завод. Тут ему объяснили, что Юрия Ивановича нет, что он занят на похоронах товарища.
Выйдя на лестничную площадку покурить, Сенькевич застал там нескольких инспекторов и малознакомого ему майора из службы ГАИ. И этот майор говорил:
— Вот так, мужики. Кто-то напьется, а нам отвечай. Виноват не виноват — подставляй-ка, братец, зад.
— А что случилось? — полюбопытствовал Сенькевич.
— Да ночью сегодня на Веселовском шоссе, — охотно сказал майор, пьяный убился. Там зигзаги с уклоном, видимость ограничена, надо внимание, а ему, ясное дело, море по колено — ну, и насмерть. Как назло, утречком иностранцев мимо везли, высокое начальство сопровождало. А тот столбики сбил, четыре раза перевернулся; картину можете себе представить. Тут же звонки: что у вас делается на шоссе? за что служба ГАИ деньги получает? почему пьяные носятся по дороге, как по квартире, себя убивают и другим грозят? И тому подобное.
— Молодой был? — спросил кто-то из следователей.
— Лет сорок, — отвечал майор. — Семейный, жена и сын остались. Мастер с инструментального завода.
До последних слов рассказ о катастрофе занимал Сенькевича, как обычно занимают такие истории — с неглубоким и непричастным сочувствием бедолаге. Но адрес — "с инструментального завода" — оказал на него приближающее действие: там работал Децкий и, вероятнее всего, именно похоронами этого человека он сейчас и занимался. И это был товарищ, пусть приятель, лицо близкое, а значит, он вполне мог, не попади в катастрофу, оказаться в списке людей, с которыми потребовала бы встречи какая-нибудь из версий следствия. Тут же память подсказала реплику Ванды Децкой, назвавшей одного из мужчин на дачных снимках — товарищ мужа. В силу привычки знать все, что касалось ведомого дела, Сенькевич заинтересовался.
Через час он знал подробности катастрофы, заключение ГАИ, результаты вскрытия, а также что погибший — Павел Ильич Пташук — работал мастером участка ширпотреба в цехе Децкого, что оба учились в политехническом институте, вместе пришли на завод, были самые близкие друзья, что покойный пользовался репутацией человека доброго, отзывчивого, благоразумного. Вторую половину сведений сообщил Сенькевичу заводской отдел кадров.
Напился — поехал — разбился — дело частое, ничего чрезвычайного в этом не было; никакой связи случайная дорожная катастрофа с делом Децкого могла не иметь; тем не менее, пусть и волею случая, один из друзей дома погиб на второй день после обращения Децкого в милицию и как раз в тот момент, когда возникла надобность пригласить его для беседы. Целый ряд вопросов, на какие требовался ответ именно от него, останется уже безответным. Например, подумал Сенькевич, что он делал утром двадцать четвертого июня? Если он был среди гостей и если его действия в злополучное утро субботы никому не известны, то он, Сенькевич, имел бы все основания распространить свои подозрения и на него. А когда невзначай гибнет человек, на которого может упасть тень подозрения, то это странно, и требуется проверить все обстоятельства гибели, как ни естественно воспринимаются они на первый взгляд. Достаточное знание о Пташуке было необходимо и для того, чтобы с уверенностью полагать или не полагать его причастность к преступлению, чтобы не повисли в воздухе какие-либо построения, если поиск преступника зайдет в тупик.
С чего-то следовало начинать, и Сенькевич вновь позвонил в ГАИ и условился со старшим лейтенантом, выезжавшим для расследования причин катастрофы, о совместной поездке на седьмой километр Веселовского шоссе. Поездку назначили на завтрашнее утро.
Децкий, хоть и спал в эту ночь меньше четырех часов, проснулся с ледяной ясностью ума. Было очень рано, только начинало светать, еще не ходил транспорт; Децкий долго лежал, глядя на серые в сумраке стены, чувствуя крайнюю неуютность своей жизни. Наконец он встал, пошел в кухню и здесь, привалясь голой спиной к холодной стене, просидел весь рассвет, думая о Павле. Смерть друга была ужасной, Децкий, с болью всех нервов, каждой клеточки, представлял испытанное Павлом разрушение тела; но невеселой, неинтересной казалась сейчас Децкому и жизнь товарища, и своя жизнь открывалась такой же скукой и мелочью дел. Все веселое, живое, радостное осталось далеко позади, окончилось в молодые годы, а последние десять лет являлись на память набором однообразно унылых операций по добыче денег. Но что с них стало Павлу? Купил машину, на которой отправился на тот свет; одел в шубу жену, зато начал спиваться, и если не заслужил в семье презрение, то потерял любовь. И жил в изводящем ожидании провала, позора, никчемного конца своего века. И уже его нет, уничтожили, вывели из живых, убили.
Децкий, стыдясь, вспомнил свою потаенную, скользнувшую змеей радость от того, что исчез засовестившийся, опасный в своих переживаниях соучастник. Господи, господи, говорил себе Децкий, до чего дошло у меня: друг погибает, так вместо слез радость в сердце стучит. А нельзя так, нельзя, не по-людски — по-звериному. Что же остается — труха. Прав был Паша, думал Децкий, озверели, оскотинились, только бы весело было, весело и нестрашно, а страдать разучились, только за свое нутро болит, а если кто другой мучится — черт с ним, неудачник, в сторону от него. Ведь вот как стали думать, устыжался Децкий: все смертны, и я умру, так чего о другом горевать. Сопротивлялся Паша, остатки души берег, за что и убили. А не я один, подумал Децкий, все наши обрадовались, хоть на мордах скорбь изобразили: и Петька, и Данила, и Катька, и Виктор, и разные другие причастные людишки, шестеренки дела.
Децкий оторвался от стены, сварил кофе, наполнил большую чашку, хотел уже пить, но не пригубил, а отрешенно уставился в коричневое зеркало напитка. Он не мог понять, что с ним происходит в эти минуты; он ни о чем больше не думал, ни одно лицо не возникало перед глазами, он сидел над чашкой, как во тьме, и сердце его словно замерзало, каменело, запекалось тяжелой мертвящей коркой. Время не ощущалось; он не знал: пять минут, или час, или два тлела в нем эта мука; но когда вернулось к нему чувство времени и обстоятельств, он понял, что обязанность его перед Павлом, его последний долг перед ним и главный перед собой — убить убийцу. "Убить! медленно, отчетливо и убежденно сказал Децкий. — Иначе нельзя!" Явился план, как убить. Он напоит убийцу, пьяного усадит за руль и пустит машину вниз по уклону на седьмом километре Веселовского шоссе, а если не там, если там будет невозможно, то в другом месте, на другом шоссе, на любом километре, хоть на двухсотом. А сам выйдет на соседнюю дорогу, остановит попутку и вернется домой. И снимет с души грех, и выполнит святой долг. Но где-то в недрах организма, в какой-то центральной клеточке пульсировал страх; Децкий ощущал это живое зерно страха, и ему было противно, что оно живет в нем и готовится прорасти, и он ругал себя, издевался над собой, убеждал себя, что другого пути ему нет, что кровь требует крови, смерть смерти, чтобы стали и действовали баланс, равновесие и душевный мир.
Убедив себя, Децкий переключил ум на следственные заботы. "Вот что важно — найти, — сказал он себе. — Найти и воздать". Он оделся и поехал на квартиру Павла. Тут его втянули в поминальные заботы — мясо надо достать, закуски надо достать, сколько водки купить, людей на каждое дело назначить, и прочее, и прочее, без чего нельзя. В половине восьмого появился Петр Петрович, вошел в гостиную, навытяжку постоял и вышел — на работу необходимо. Децкий последовал за ним, на лестнице закурили.
— Да, брат, — вздохнул Петр Петрович. — Вот она, жизнь-то как!
— Ты чего, Петя, страдаешь? — усмехнулся Децкий.
Петр Петрович удивился и послал на Децкого пронзительный взгляд.
— То есть, что значит, чего? — возразил он осторожно, не понимая вопроса. — Человек погиб. Паша.
— Так чего ты страдаешь? — сказал Децкий. — Радоваться надо, бога благодарить. Тут такое назревает… Паша, можно сказать, спас всех… Чуть что, какая проверка — там спросите, — Децкий указал пальцем вниз, под землю. — Соображать надо, а ты горюешь…
— Ну это так, конечно, — согласился Петр Петрович, бегая глазами по стенам. — Но не плясать же, однако.
— Скажи, — резко спросил его Децкий, — ты что делал вечером позавчера?
— Телевизор смотрел, — без задержки ответил Петр Петрович.
— А потом?
— Спать лег.
— А Паша тебе не звонил?
— Нет. Ты только и звонил, — сказал Петр Петрович и удивился: — А в чем дело? Что было?
— Да так. Хотелось узнать, что он говорил напоследок.
— Нет, к сожалению, не звонил.
В девятом часу Децкий поехал к таксисту. Тот был дома, завтракал вместе с семьей.
