Анна Данилова - Печальная принцесса
Тогда за что Кате обижаться на Риту? За то, что она промолчала, что ее муж и есть тот следователь, который ведет дело Лили? А что было бы, если бы она рассказала Кате об этом? Как повела бы себя сама Катя? Вероятнее всего, сначала удивилась бы, а потом, чтобы не навлечь на себя самое настоящее подозрение, сама рассказал бы Марку о том, когда и при каких обстоятельствах она обнаружила труп подруги. Да, скорее всего, так и было бы, разве что прекратились бы душещипательные и откровенные беседы о Лиле. Но разве Рита, уже зная наперед, что все, что она узнает от Кати о Лиле, будет передано для использования этой информации Марку и направлено на поиски убийцы, и разве сама Катя не хочет этого, чтобы поскорее закончился весь этот кошмар и она узнала бы, кто и за что задушил Лилю? Значит, надо постараться успокоиться, взять себя в руки и внушить себе, что ее окружают люди, желающие ей только добра, и что молчание Риты – лишь способ заставить ее выговориться и дать возможность Марку найти в прошлом Лили ниточку, приведшую ее к смерти, к тому самому нейлоновому чулку, который кто-то накинул на ее нежную шею.
Поэтому, когда вернулась Рита и встретилась взглядом с Катей, она даже заставила себя улыбнуться: мол, у меня все хорошо, можете не волноваться. И лишь поздно ночью, когда вся шумная компания покинула дом и остались только Марк с Ритой да спящая крепким здоровым сном Фабиола, Катя вышла из своей комнаты, подошла к кабинету Марка, где, как она уже знала по предыдущим дням, он работает над деловыми бумагами (правда, раньше-то она думала, что он – бизнесмен или, судя по его виду, какой-то важный чиновник), и постучала.
– Да, Рита. Ты почему стучишь? – Марк энергичным шагом приблизился к двери, распахнул ее и очень удивился, увидев Катю. Несколько секунд он смотрел на нее, пытаясь понять цель ее визита, после чего отошел в сторону. – Входите.
17
Она так долго терла себя губкой и щеткой, так густо намыливалась, сидя по горло в горячей воде в ванне, словно хотела очистить себя от запаха этой скотины, этого недоноска, возомнившего себя половым гигантом, этого насильника, который еще не знает, с кем связался и чем он рискует. А связался он с неврастеничкой, с сумасшедшей бабой, которой давно уже все равно, которая живет одним днем и только считает часы, которые еще пока отпущены ей на свободе. Пройдет какое-то время (а это лишь вопрос профессионализма работников милиции и прокуратуры), и все будет кончено. Тогда чего ждать? Чего медлить? Сто бед – один ответ.
Он появился так неожиданно в магазине «Bell», что когда Лиля его увидела, то, вместо того чтобы обрадоваться при виде знакомого лица (как-никак односельчанин, Мишка Илясов, друг детства, с которым они вместе пекли картошку в поле за деревней, катались на тарзанке, купались в Волге до одури, варили раков на костре, дружно, с остальной детворой, шкодили, бросая дрожжи в уборные соседей, ходили продавать молоко и яйца дачникам), она почему-то испугалась. В животе стало холодно, словно ей в желудок засунули кусок льда. Взгляд – вот что насторожило ее. Он смотрел на нее не как прежний Мишка, которого она знала и считала его своим парнем в доску, а как мужчина – оценивающе и как-то холодно, нехорошо. Так смотрит человек, который задумал что-то дурное и тешит себя мыслью, что у него это непременно получится.
Сделать вид, что она его не заметила, было бы неестественно, тем более что она, увидев его в стеклянных дверях магазина, даже успела машинально кивнуть ему головой – мол, привет. Но у нее была покупательница, причем постоянная, которая никак не могла выбрать себе помаду и которая всегда требовала для себя повышенного внимания, поэтому Лиля не могла ее бросить и сама подойти к Мишке. Вероятно, он оценил ситуацию и, когда покупательница отправилась к кассе, сам подошел к Лиле.
– Ну, здорово, Лилька, – он привалился к витрине и заглянул Лиле прямо в лицо, улыбнулся одними бледными губами. – Как жизнь молодая?
– Да ничего… – Она почему-то покраснела. Глаза его, светло-желтые, стали почти белыми. – Вот, живу, работаю. А что? Тебя мой послал?
Если бы Виталий был жив, то эта ситуация была бы вполне ожидаемой, реальной, тем более если учесть, что Виталька дружил с Мишкой с ползунков, что называется.
– Нет, я сам.
– Ты случайно сюда зашел или знал, где я работаю?
Вместо ответа он неопределенно пожал плечами. Но и она решила не быть назойливой: захочет, сам скажет, к ней ли он пришел, специально, или же просто зашел в магазин, прогуливаясь по городу.
– Разговор есть, Лиля, – вдруг сказал он, и впалые щеки его порозовели. – Отпросись, здесь неподалеку кафе есть, хочу пирожными тебя угостить.
– Миша, спасибо, конечно, но я на работе, ты сам видишь, какой наплыв покупателей, я не могу отпроситься.
– А ты уйди так, не отпрашиваясь, – он был настойчив и пугал ее. – Говорю же – разговор есть. Между прочим, тебя касается.
– Я понимаю…
И вдруг она поняла, зачем он пришел. Не пришел, а приехал и, должно быть, провел в городе не один день, прежде чем нашел ее. Возможно, он знал от ее подружек из Хмелевки, что она работает в парфюмерном магазине, и приехал с твердым намерением разыскать ее во что бы то ни стало. Ее затошнило, словно в магазин вошли люди в форме и, позванивая наручниками, направились прямо к ней. Миша Илясов. Его дом находится неподалеку от того заброшенного дома, где прежде жила баба Марфа и в колодце которого сейчас догнивал Виталий.
– Миша… Может, подождешь до вечера? Если у тебя нет денег, я дам тебе, сходишь куда-нибудь в кафешку, поешь.
Она вдруг подумала, что можно еще все изменить, сбежать, спрятаться, благо деньги у нее есть. Но что будет дальше? Мишка – злой парень, злой и от природы, и от жизни. Вечно нищий, вечно пьяный, вечно всем недовольный и мечтающий жить почему-то в Японии. Идея-фикс. Сейчас он станет требовать денег. И, если только она ему даст хоть рубль – все, прощай спокойная жизнь. Надо отпираться, отказываться, изворачиваться.
– Тебе привет от твоего милого, – услышала она и побледнела. Все, началось.
– Ну, и где он? В Москве? Что, много заработал и решил меня вернуть? Тебя вот послал?
– Он в погребе бабки Марфы. Думаю, от него уже ничего не осталось.
– В каком еще погребе? Ты что говоришь-то?! Упал, что ли? Напился и упал?
– Я все знаю, Лиля. – Он не мигая смотрел на нее, и лицо у него становилось каким-то зеленым, словно он сейчас грохнется в обморок. Или это ей только показалось?
– Что ты знаешь? Он вернулся? Ну и что ж с того, этого и следовало ожидать, – нервически хохотнула она, – не всю же жизнь он собирался провести в Москве. Или ты приехал, чтобы рассказать мне, что он нашел себе кого-нибудь? Можешь мне поверить, Виталий для меня сейчас ровным счетом ничего не значит. Да и вообще, Миша, ты, как никто другой, прекрасно знаешь, что он за человек и стоит ли за него цепляться. Может, ты еще ничего не понял, так я скажу. Я начала новую жизнь и собираюсь замуж!
Она лгала, потому что как раз замуж-то ее никто и не звал. Было много мужчин, много любви, и даже взаимной, было много денег, подарков, цветов, золота в самом натуральном смысле этого слова (особенно любил дарить золотые безделушки Семен), а вот замуж не звали, словно она была прокаженная. Вот интересно, что бы изменилось в ее жизни, если бы Семен или Роман узнали, кто она такая на самом деле, на что способна и что скрывает она в своем прошлом, – разбежались бы все, как крысы с тонущего корабля!
– Лиля, да ты как будто не слышишь меня? – В его прозрачных белесых глазах проступили черные злые зрачки. – Говорю же: я все знаю! Я видел, понимаешь?! Видел, – он приблизил свое лицо к ее уху и прошептал: – Я видел, как ты тогда, ночью… в детской коляске… Я не спал, был во дворе, стоял на крыльце и отливал, когда увидел тебя. И его ноги, торчавшие из коляски. А потом тебе пришлось вытаскивать его из коляски, подволакивать к колодцу. Звук падения его тела был такой глухой и вместе с тем такой громкий… Он до сих пор стоит у меня в ушах. Ты утопила моего друга, Лилечка!
– Да ты спятил?! – На ее лбу проступила испарина. В ту же минуту она вдруг отчетливо увидела снова ту же самую коляску, только в ней уже лежал Миша Илясов. Заискрилась электричеством мысль: надо срочно попросить Семена купить ей машину. К черту коляску!
…Мишка заставил ее привести его к себе домой, вернее, туда, где она жила с Катей, он хотел увидеть кровать, как он сказал, где ею пользовались городские недоноски. От него дурно пахло, как от давно не мытого мужика, и он насиловал ее долго, так долго, сколько она могла терпеть, после чего ее стошнило прямо на него: она извернулась, голая, потная и грязная, от его грубых прикосновений, и ее вырвало ему на голову.
Грязный шантаж, грязный Илясов, грязная история, дурно пахнувшая, как и вся ее жизнь.
Удивительное дело, он, эта скотина, оказался последовательным в своих желаниях и отказался от денег, которые она предложила ему уже перед самым его уходом. Нет, сказал он, мне нужна только ты. Сначала ты была Виталькина, а теперь – моя, я так хотел, так оно и вышло.
