Игорь Христофоров - Смертельное шоу
Мелодия Лелика была родом не из девяностых. В ее сердцевине жила ностальгия по пятидесятым, по годам, когда еще жила хоть какая-то вера и до светлого будущего было подать рукой. Мелодия медленно стихла, и Саньке показалось, что сейчас оживет радио в углу и сообщит об очередном Пленуме ЦК КПСС. Такое он видел уже в каком-то фильме о пятидесятых.
-- Что-то знакомое, -- снова превратил лицо в печеное яблоко Аркадий.
Кольцо на его ухе смотрелось брелком для ценника. Но ценника не было. Таким людям, как Аркадий, всегда очень трудно определить истинную цену. Он вроде бы ничего не умеет, но продает себя так, что дух захватит, как в антикварном магазине при виде безумно дорогой безделушки.
-- Это не из Мокроусова? -- упрямо не разглаживал он морщины. -- Или Блантер?.. Три ноты подряд очень уж знакомы. А-а? -- обернулся он к двери. -- Не похоже на Блантера? Не плагиат?
Неподвижная спина толстяка ответила после важного молчания:
-- А мне-то что?
-- Зачем ты так, Аркадий? -- побледнел Лелик. -- Я когда-нибудь крал? Ты что, меня не знаешь?
-- Сейчас все крадут. У Бетховена, Моцарта, Гершвина...
-- У Гершвина не крадут!
В дверь вплыл сначала живот, а потом уже весь оператор. В его глазах, в его оплывших щеках, в опущеных плечах, казалось, собралась скука смертная всего человечества. Он безразлично посмотрел на поэта и спросил у него:
-- Клавир есть, композитор?
-- А как же! -- подпрыгнул на стульчике Лелик и по локти нырнул в баул.
В нем лежало так много бумаг, будто Леликом было написано не меньше сотни симфоний, а если и не симфоний, то штук пятьсот песен -- точно.
-- Вот! -- гордо воздел он над головой лист с густо исписанным, исчерканным вдоль и поперек клавиром. -- Вот довазательства!
-- Пошли, -- приказал толстяк.
Даже бумажку с клавиром ему не хотелось нести в другую комнату. Он, раскачиваясь, досновал до правого компьютера у микшерного пульта, тяжко, со вздохом обречения сел и только потом включил его.
-- Давай свои каракули!
Лелик положил листик рядом с клавиатурой. Он смотрел на него так, будто в эти минуты терял его навсегда.
-- Может, помочь разобраться в черновике? -- предложил он толстяку.
-- Сам разберусь. Не пионер...
От двери операторской Санька разглядел, что на мониторе после тупых тычков по клавиатуре появились виндоузные окошки. Правую верхнюю четверть экрана занимал нотоносец. Ни скрипичных ключей, ни обозначений размеров, основ гармонии и самих нот с такого расстояния он не мог рассмотреть.
Толстяк подвигался на стульчике, утрамбовывая себя, и вовсе закрыл плечом полэкрана. Клавиатура вновь застонала под его пальцами.
-- Ну что? -- прошел к нему мимо Саньки Аркадий.
-- Щас. Подождать надо, -- вяло огрызнулся толстяк.
-- А кого подождать?
-- Я свежую программку на той неделе установил. Все песни, начиная с сорок седьмого года. Наши, естественно...
-- А раньше, ну, довоенных нет?
-- А зачем?.. В той мелодике сейчас никто даже не пытается работать... Вот, машина отпахала. Программа утверждает, что полного аналога четырех нот в основной теме песни нету.
-- А трех?
-- По международному праву музыкальный плагиат -- это четыре ноты подряд, а не три, -- таким тоном произнес толстяк, будто объяснял взрослым людям, что дважды два -- четыре.
-- А поищи первых три, -- не унимался Аркадий. -- Поищи.
У Лелика на лице сияла победа, а в глазах блестели огни салюта. Он не вмешивался в диалог и вообще ощущал себя так, будто ему при жизни только что поставили памятник.
-- Три есть, -- заставил его напрячься голос толстяка.
-- А я что говорил! -- обрадовался Аркадий и потянулся вверх.
В комнате что-то громко хрустнуло. То ли подошвы его новых ботинок-казаков с чудовищно острыми носами, то ли поясница.
-- Но те три ноты в фа-мажоре, -- заметил неточность толстяк. -- А у него -- в фа-миноре...
-- Аркадий, у меня все честно! -- забрал драгоценный клавир Лелик. -Хорошая оранжировка -- и хит обеспечен! На пару лет!
-- Таких хитов не бывает...
Аркадий стоял, отвернувшись от Лелика, и с ненавистью смотрел на монитор. До этой минуты он любил компьютеры.
В напряженной тишине он прошел к своему стульчику, бережно опустился в него, помолчал и по-царски решил:
-- Ладно... Три так три... Покупаем...
Яблоко его лица из печеного стало спелым. Его цена возросла. Лелик метнулся к Аркадию, подобострастно, с хрустом в пояснице склонился над ним и что-то заговорщически зашептал. Его спина ширмой скрывала лицо директора, и только по возражениям того ("Пойми, я на такую сумму не уполномочен", "Нет", "Ну что ты!") Санька понял, что там идет нешуточный торг. В конце его Аркадий сунул несколько бумажек в руку Лелику, тот спрятал их в карман куртки и наконец-то распрямился. Почему-то уже без хруста. Когда он обернулся, у него было лицо человека, которого только что обокрали.
-- А вот и ребята! -- совсем не видя, что делается в соседней комнате, вскрикнул Аркадий и с покряхтыванием слез со стула.
Санька тоже повернул голову на шум и узнал всех вошедших по спинам. Самым ближним к нему оказался затылок со смоляным пучком волос под шапочкой лысины, и он радостно шагнул к нему.
-- А-а, привет, -- вяло поздоровался Андрей. -- Вживаешься?
-- Да вот... значит... утвердили меня солистом...
-- Поздравляю. Значит, этим вечером коньяк и жрачку выставляешь ты.
-- А ты придешь?
-- Без вариантов. Попрощаться ж нужно.
-- В каком смысле?
-- В прямом. Меня под снос назначили.
-- Как это? -- сделал удивленное лицо Санька и машинально надел на голову кожаную кепку.
-- Уволен я из группы. Навсегда. Золотовский сказал, мать его! Выслуживается перед хозяином, падла!
На матерный вскрик обернулся Роберт. Без зубной щетки во рту он смотрелся чуть солиднее. Казалось, что он даже может сказать что-нибудь умное. Раз в день, но может.
-- Мир, дружба, жвачка! -- поприветствовал он Саньку. -- Прослушал шлягер?
-- А что это?
-- Во дает! Ну, песню прослушал только что?
-- Да.
-- Съедобная?
-- Так-так-так! -- хлопками в ладони заставил всех умолкнуть Аркадий.
У него было лицо человека, только что сделавшего открытие, способное спасти мир и обессмертить его изобретателя. Вместо пятисот долларов на двоих он отдал поэту и композитору четыреста и теперь приятно ощущал в кармане хруст новенького стольника. Но еще приятнее было то, что он уговорил Лелика на отказ от авторства и теперь мог перепродавать песню как свою собственную. И хотя у нее вряд ли могли после исполнения "Мышьяком" появиться покупатели,он упрямо верил, что совершил одну из самых выгодных сделок в своей жизни.
-- На! -- сунул он Роберту нотную запись "Воробышка". -Потренируйтесь с полчасика. За это время Весенин выучит текст...
Санька удивился, зачем это какому-то Весенину учить текст, и только когда Аркадий протянул ему вырванную из блокнота страничку с каракулями Олега, понял, что Весенин -- это он. И то серьезное, на что он так долго настраивался, вдруг представилось ему балаганом, где все только дурачатся, и он сам неожиданно ощутил острое желание стать таким же шутом-дураком.
-- А можно я прямо с бумажки пропою? -- нагнувшись к Аркадию, спросил он.
-- Можно, -- ответил за него толстяк. -- Только бумажкой перед микрофоном не шурши. У него чувствительность большая...
В комнате напротив, за стеклом, Санька разглядел этот слишком чувствительный микрофон. Он висел перегоревшей лампочкой. Уже и его Санька не мог воспринять серьезно.
И только обернувшись к Андрею и столкнувшись с ним глаза в глаза, он понял, что не все здесь так несерьезно.
Глава одиннадцатая
РЮКЗАК СЕДОГО ПРИЗРАКА
Камера хранения Казанского вокзала пропахла вонью жженого угля, мочи и старых тряпок. Если учесть, что такой же запах возили в своих изношенных вагонах поезда восточного направления, то Сотемский и Павел, войдя в камеру, сразу ощутили себя внутри тряского состава. Чувство было настолько сильным, что они переглянулись.
При виде лица напарника Сотемский не сдержал внутри себя сочувствия:
-- Что ж тебе так с зубами не везет?!
Павел бережно потрогал ладонью вздувшуюся правую щеку и пояснил то, что Сотемский и без того знал:
-- Флюс, зараза!
-- А тот вырвал?
Взмахом руки Павел проводил уже давно распрощавшийся с ним зуб.
-- Там трещина была. Эта стерва Кравцова... Ей бы лучше ядра на стадионе толкать, а не на рынке стоять...
Они подошли к самому дальнему стеллажу, заставленному чемоданами, сумками, ящиками, свертками, и сопровождавший их приемщик камеры хранения ткнул узловатым мозолистым пальцем в пузатый рюкзак.
-- Этот? -- спросил он у рюкзака.
-- Похоже, он, -- стал присматриваться Сотемский.
-- Да он, он, -- краем губ еще выцедил из себя слова Павел.
После фразы о Кравцовой правая щека заныла с новой силой. Она будто бы ждала, когда же при ней произнесут эту фамилию, и после ее упоминания тут же начала болеть.
