Анна Михалева - Мечты серой мыши
Хотите — верьте, хотите — нет, но я решила помочь несчастному. Я осторожно подступила к доске и взяла мел.
— Так вы догадываетесь, почему я знаю вашу курсовую слово в слово?
— У?
— Еще бы вам знать. Эта курсовая — мой доклад десятилетней давности, который я подготовила для семинара преподавателей социологии. Небось из Интернета скачали? То-то. Стыдно должно быть.
— Но я же не знал…
— И вы считаете это оправданием?
Его шмыганья носом начали действовать мне на нервы. Я быстро начеркала на доске и помахала ему, привлекая внимание.
Он посмотрел и покраснел. Потом глянул снова и пожал плечами. Я поверить не могла. Неужели моя мама ведет душеспасительные беседы только со мной?! Это просто возмутительно. Я надеялась, что она мучает этим все подрастающее поколение, попадающееся ей на глаза. Я упрямо ткнула пальцем в надпись, а потом, надеясь, что он хорошо усвоил материал, стерла ее с доски. И вовремя. Бдительная родительница заметила наш молчаливый диалог и повернулась ко мне:
— Ты все еще здесь?
— А куда ты мне прикажешь податься: в шапито или к пиротехникам?
— Амалия, ты вынуждаешь меня послать тебя…
Она замялась, вовремя вспомнив, что профессору не пристало поминать нечистого и его матушку в присутствии учеников.
— Ну мам… — заныла я, одновременно подмигивая студенту, чтобы он все-таки сообразил, какая тема разговора может уберечь его от очередной пересдачи.
— Ну хорошо. Если бы не толпа за дверью, я бы продолжила с тобой дискуссию. А так, сходи к Натану Яковлевичу. Он как раз специалист по средневековым кострам. Сейчас он в корпусе исторического факультета. Наверняка все еще торчит на кафедре.
— Натан Яковлевич? Это такой старичок с красным носом?
— Какой он тебе старичок! — рассердилась моя дражайшая. — Ему и семидесяти-то нет!
— Но он абсолютно ничего не слышит!
— Он с юных лет мало что слышал. Был человек на практике, сунул голову в колокол «Лебедь», что в Ярославском храме. Ну, чтобы изнутри его рассмотреть. Кто знал, что сокурсник возьмет да и вдарит по нему ломом?!
— Мама, у вас была бурная молодость! — я потерла руки. Приятно узнать, что и твоя мать когда-то шалила. Ну, или наблюдала хотя бы, как другие шалят от души.
— Иди, иди, не мешай, — отмахнулась она и снова повернулась к неудачнику: — Так-с, юный друг…
— А я… а я… — заблеяло у меня за спиной.
Я закатила глаза и пошла к двери.
— А я вот все думаю о Генрихе VIII…
Ну наконец-то! Хоть от отчаяния проняло!
— Да? — разумеется, мама проглотила наживку. Для нее Генрих VIII, как для алхимика магический оракул. — И что же вы думаете?
— Ну…
«Нет, — я вышла из аудитории и плотно прикрыла за собой дверь. — Этому парню не видать положительной оценки по социологии. В лучшем случае ему придется выучить учебник по предмету наизусть!»
* * *Кафедра Средних веков исторического факультета МГУ напоминала собой каморку, заваленную кипами бумаг, толстыми томами книг и прочим научным хламом, который в общей своей массе был покрыт толстым слоем пыли — и отнюдь не пыли веков. Я осторожно протиснулась между столом и стеллажом, чихнула пару раз и подслеповато сощурилась, выискивая Натана Яковлевича. Источником света в помещении служило единственное небольшое окно, такое же запыленное, как и все остальное.
— Хто тут? — послышалось из дальнего угла.
— Простите, — я снова чихнула и протиснулась дальше на звук голоса, стараясь не испачкаться.
— Хто?
За маленьким столом, заваленным желтыми бумагами, скрючившись сидел Натан Яковлевич. Я узнала его, хоть и видела всего пару раз, да и то в детстве. Он не изменился: все тот же невысокий, худенький старикан, в старом сером костюме, со странной для Москвы феской на голове, с седой козлиной бородкой и красным носом. Когда мне было шесть лет, я думала, что он волшебник. Теперь я подумала, что он человек с большими странностями. Как мы все-таки меняемся с возрастом. И, наверное, не в лучшую сторону.
— Здравствуйте, Натан Яковлевич, — я лучезарно улыбнулась.
Он оглядел меня с ног до головы. Может быть, мне показалось, но в глазах его мелькнуло что-то чертовски молодое. Искорка какая-то.
Только бы он не решил за мной приударить. Я этого просто не вынесу!
— Я дочка Екатерины Георгиевны Кузякиной. Амалия. Может, помните?
— Ась? — он приставил ладонь к уху, а я напрягла связки:
— Амалия. Кузякина. Дочь Екатерины Георгиевны.
Он моргнул и раскраснелся:
— А… Малышка Амочка. Ну как же! Как поживает твоя тетя Агата? Еще замуж не вышла?
«Господи! Не свихнулся ли ты, старый дед!»
Конечно, вслух я этого не сказала. Сказала другое:
— Боже упаси! Она так часто вас вспоминает…
— Ась?
— Вас, говорю, вспоминает. Места себе не находит, — это я уже тихо буркнула.
— Неужели, — он хитро мне подмигнул. — А мне казалось, что она увлечена моим сыном, Юрием.
Ну вот. Вышла непростительная осечка. Я покраснела, пролепетав:
— Прошу прощения.
— Да ничего, — он жестом пригласил меня занять соседний стул, — откуда же тебе знать, что у них с Юрием произошло. Сын мой — ветреник. Укатил в Канаду, только его и видели.
— Мне очень жаль, — я не хотела садиться на предложенный стул, потому что сдуру напялила бархатные штаны. И мне даже страшно было представить, во что они превратятся, опустись я в эту пыль.
— Ну да ладно. Чего это ты решила почтить своим вниманием старика? Неужто учишься у нас?
— Нет, вы мне льстите. Я уже давно кончила учиться.
— Ась?
— Не в этом дело! — если так и дальше пойдет, я сорву голос.
— А где ты учишься?
— Да не учусь я!
— Бедная девочка. Как же в наши дни без образования? — Он сочувственно покачал головой. — Нынче ведь каждый обалдуй при дипломе. Неужели мама не наставила тебя на путь истинный?
«Господи боже!» — я рухнула на стул, забыв о штанах. Вести светскую беседу было невозможно, а потому я сразу перешла к цели своего визита. Вытащив из сумки тетрадный листок, положила его на стол:
— Вот, Натан Яковлевич, взгляните, пожалуйста.
— Что это? — он сощурился, разглядывая мои каракули.
— И мне бы хотелось знать.
— Как это к тебе попало?
— Ну… вообще-то это я нарисовала.
— Но ведь ты не просто так это нарисовала?
Удивительное дело, но глухота его прошла сама собой. Голос ожил и зазвучал. Он с интересом вгляделся в рисунок.
— А где оригинал?
— Видите ли…
— Ну вижу я, вижу! — неожиданно разозлился он и покраснел как рак. Золотая кисточка на его феске нервно затряслась. — Я гоняюсь за оригиналом уже много лет, а тут приходит девица без всякого образования с рисунком тесьмы. Не приснился же тебе этот ultima ratio, в самом деле?!
— Ultima ratio?
— Последний довод. Гм… Как же это… Наверное, ритуальная тесьма.
— Ритуальная тесьма? — у меня перехватило дыхание.
— Что ты все переспрашиваешь?
— Простите, я не совсем готова…
— Это ты нарисовала? — он прищурился.
— Я.
— Где видела?
— Господи, тут хуже, чем на Петровке.
Он схватил меня за локоть, да так сильно сжал свои на первый взгляд хиленькие пальцы, что я губу закусила от боли.
— Послушай, Амочка, скажи мне лучше, детка, где ты это увидела. Такого ни в одном музее нет. Ну?
— Ну, я… это…
Да я понятия не имела, как рассказать старику обо всем, что со мной приключилось. Или хотя бы как рассказать ему о том, где я видела этот чертов ultima ratio!
— Ну хорошо, — он вдруг вскочил, засуетился, полез на ближайшую полку и заработал руками, как ненормальный. На пол полетели книги вперемешку с листами бумаг. Парочка листов сделала плавные витки в воздухе и опустилась мне на колени.
Боже мой, сколько же пыли поднялось под потолок! Я чихнула.
— Вот! — он громыхнул о стол толстенным томом, раскрыл его, полистал и наконец с торжеством ткнул пальцем в цветной рисунок. — Смотри сюда!
Я ахнула. На рисунке была изображена та самая тесьма, которой задушили господина Боккаччо и Лолу и которую я все воскресенье рисовала на тетрадных листах.
— Что ты об этом скажешь?
— А вы что скажете?
Я ничего не понимала. Тем более что книга была явно старинная, разумеется, не на русском языке писанная.
— Впервые эта штука появилась задолго до того, как ее изображение смогли воспроизвести в печати. Вот этой тесьме более пятисот лет. Ее зарисовки и описание впервые встречаются в летописи некоего монаха Октавия, который озаботился этой штуковиной после того, как нашел ее на шее заезжего храмовника… Нет, не в том дело…
— Ну расскажите, — взмолилась я, понимая, что он готов перескакивать с темы на тему, поскольку все эти истории уже выучил наизусть и они ему неинтересны.
