Анна Малышева - Задержи дыхание (сборник)
Майя сразу отыскала взглядом черный «Опель», стоявший вдали, на отшибе. Она поставила его криво, но это не имело значения, так как вокруг были свободные места. Стоянка ночью выглядела огромной, под стать магазину – куда обширней, чем ей казалось, когда она проезжала мимо. Идя к «Опелю», девушка невольно бросала взгляды на другие машины и рассмотрела то, чего не заметила, когда парковалась. Все автомобили побывали в катастрофах более или менее серьезных. У некоторых были лишь незначительные с виду повреждения, другие представляли собой груду измятого металла. Проходя мимо серебристого седана, Майя увидела через сорванную дверцу на заднем сиденье большого плюшевого медведя и покореженное детское автокресло, через поручень которого свешивался одинокий белый носочек. Она отвела глаза и, последовав совету Павла Сергеевича, принялась смотреть на луну. Светлый круг то и дело перечеркивали легкие полосы серебристых облаков, несущихся с сильным, грозовым ветром. Но луна по-прежнему светила ярко, вселяя в нее надежду и вместе с тем тревогу.
«Опель» был все ближе, но никакого вопроса Майя не слышала. Она нарочно замедлила шаг, настороженно прислушиваясь к каждому шороху на огромной стоянке. Но ни звука не исходило от мертвых машин, от черной громады магазина, от погасших фонарей вдоль фасада. Луна смотрела на нее, чего-то ожидая, но ни о чем не спрашивая.
Девушка остановилась. Ее била крупная дрожь, она замерзла в легком платье, не спасавшем от порывистого, холодного ветра. «Еще несколько шагов, и я подойду к машине вплотную!» Она почти с ненавистью глядела на «Опель», блестевший в свете луны. Никаких повреждений на нем Майя не заметила, он казался новехоньким. «И что дальше? Придется вернуться? Я не смогу открыть дверцу? Машина не заведется? Я останусь в этом ужасном магазине на год, как подруга Павла Сергеевича, а то и дольше. И перестану хотеть вернуться, подчинюсь сонной одури, превращусь в бессмысленную тень самой себя, как все тамошние “покупатели”… И потом за мной придет Менеджер – Жизнь или Смерть, или Ничто…»
Майя живо вспомнила сцену у кассы, свою растерянность, когда она обнаружила, что оставила кошелек в машине, и спросила себя, что было бы, если бы ей удалось все же расплатиться? «Да, я уверена, что он выпал, когда я достала пакет из сумки. Кошелек лежит на переднем сиденье, рядом с платьем. Красное платье невесты и красный шелковый цветок в волосах вместо фаты – все, как я придумала, когда мы стали говорить о свадьбе всерьез. Когда наши родители принялись выбирать ресторан, тамаду, оператора, подарки, машины для кортежа и украшения, составлять списки приглашенных… Может, я настаивала на этом цвете, который всех раздражал, так как он был единственным, что я могла изменить в происходящем? Потому что не хотела делать то, что навязывали мне? ПОТОМУ ЧТО МНЕ САМОЙ ЭТА СВАДЬБА БЫЛА НЕ НУЖНА».
Ее плеч и обнаженных рук коснулось нечто влажное, бесплотное, как будто ее обнял кто-то огромный и аморфный, лишенный четких очертаний. Майя инстинктивно подняла голову, чтобы найти в небе луну, но не увидела ее за тучами. Еще не успев испугаться, девушка поняла, что начался дождь.
Она подбежала к машине, нашаривая в сумке брелок сигнализации. Рванула дверцу со стороны водительского сиденья, уселась за руль. Мысли мешались, ее лихорадило. Она ухватилась влажными пальцами за головку ключа, но, так и не повернув его, откинулась на спинку сиденья, пережидая сильнейший приступ головной боли. «Пить, как хочется пить!»
Майя опустила стекло в окне и вытянула сложенную горстью ладонь под дождь, который усиливался и теперь хлестал длинными резкими струями. Набрав дождевой воды, девушка поднесла ладонь к лицу и жадно напилась. Снова выставила руку наружу и тут же, блаженно вздохнув, провалилась в черную яму, в которой не было ни шума дождя, барабанящего в крышу «Опеля», ни темного здания, маячившего рядом, ни длинного ряда искалеченных машин перед его фасадом.
* * *Первый раз она пришла в себя, когда услышала рядом грубые, громкие мужские голоса. Скверно пахло горелым, визжала пила, резавшая, судя по звуку, жесть или сталь. Открыть глаза не удалось, на лицо будто давила каменная маска, но Майя отчетливо слышала каждый звук. Она чувствовала, как дождь хлещет ее оледеневшую руку, по-прежнему просунутую в окно, понимала, что вся суета кругом происходит исключительно из-за нее. И это о ней резкий женский голос с профессиональным бессердечием сказал:
– Мертва!
«Я живая!» – хотела крикнуть девушка и не смогла. Зато ей удалось приподнять невыразимо тяжелые веки – едва-едва, так что люди, возившиеся у машины, этого не заметили. И она увидела магазин.
Черный, мертвый, без единого пятна света, он возвышался на краю стоянки. Замазанные известью витрины казались бельмами на окоченевшем лице. Разбитые фонари перед фасадом ничего не освещали, но вокруг было светло от фар съехавшихся к месту аварии машин. На «Опель» светили сильным фонарем, но понизу, а не в лицо Майе. Рядом возились спасатели – суровые, сосредоточенные, будто на что-то очень сердитые. И вдруг, возле машины «скорой помощи», мелькнуло яркое оранжевое пятно. Ее сердце сделало несколько лишних ударов, но повернувшийся в следующий миг мужчина не был Павлом Сергеевичем. С его форменного оранжевого жилета ручьями лилась вода, в руке он держал свернутые брезентовые носилки. Майя попыталась застонать, чтобы ее услышали люди снаружи, но снова погрузилась в вязкое беспамятство.
* * *Во второй раз она открыла глаза в больничной палате. Ощущения, до какого-то момента отсутствовавшие вовсе, возродились все разом и нахлынули, утопив Майю в своем потоке. Ей стало жарко, душно, мешало собственное одеревеневшее тело, ставшее неудобным, чужим. Она попыталась пошевелиться и обнаружила, что к руке («левой», всплыло из темных глубин, «левой») пристегнуто нечто, и она тянет это за собой при малейшем движении. Хотела вдохнуть воздух ртом, но с ужасом ощутила в горле какую-то трубку. Майя широко раскрыла глаза, тут же ослепнув от сотен образов, незнакомых и неприятных.
Прозрев, она увидела себя в большой палате, облицованной растрескавшимся кафелем. Потолок закрывали белые пластиковые панели. Из нескольких ламп дневного света горела, потрескивая, как цикада, только одна. По сумраку в углах и особой тишине Майя догадалась, что стоит глубокая ночь.
Девушка лежала на постели, рядом возвышался штатив с наполовину опорожненной капельницей и еще один – с кроваво-бурым, опустевшим пакетом наверху. Негромко, нудно попискивал какой-то прибор у нее в головах. Скосив глаза вправо и влево, Майя обнаружила рядом еще две постели с такими же неподвижными фигурами, как она сама. Эти люди спали в безвольно-расслабленных позах. Больше в палате никого не было.
Майя продолжала шевелить пальцами, попеременно касаясь грубого одеяла, клеенчатого матраца, сбившейся простыни, исследуя и сравнивая их фактуры. Прикосновения будили странный зуд в пальцах, постепенно распространявшийся по всему телу. Лежать на спине становилось невыносимо. Подать голос она не могла из-за трубки во рту. Майя захотела вырвать проклятую трубку, но рука, едва поднявшись, тут же бессильно упала на постель.
Дверь отворилась и в палату вошла высокая полная медсестра с заспанным лицом. Не глядя на больных, она принялась что-то искать в застекленном шкафчике, стоявшем в углу у раковины. Майя издала тихий хрип – единственный звук, на который оказалась способна. Медсестра замерла и, быстро оглядев кровати, встретилась глазами с отчаянным взглядом девушки. Ее розовые губы округлились, сложившись в правильное «О», похожее на леденцовую конфету.
– Ой, какая молодец! – запела она, бросаясь к постели, где корчилась Майя. Той вдруг свело ногу, от кончиков пальцев до бедра, и девушка безуспешно пыталась ее согнуть в колене. – Ну, какая молодец! Лежите, лежите, я сейчас врача позову!
– У-у-у… – выдавила девушка, с ненавистью косясь на трубку.
Медсестра мгновенно поняла и убрала руки за спину:
– Убрать не могу, это только с разрешения Софьи Марковны… Но какая же вы умница, что пришли в себя! Сколько радости будет! Сейчас, сейчас, бегу! Потерпите минутку! Только не пытайтесь встать!
Она и в самом деле вернулась спустя две-три минуты, а за ней, задыхаясь, спешила пожилая женщина в белом халате, с грубо раскрашенным, обезьяньим лицом. Сходство с шимпанзе усугубляли близко посаженные, маленькие карие глаза, удивительно живые и умные. Схватив запястье девушки, врач проворковала:
– Вот и отлично, вот и славненько!
Она мигнула сестре, и та мгновенно удалила трубку, доводившую Майю до бешенства. Девушку едва не стошнило, потом она долго, мучительно кашляла, так, что у нее наконец закружилась голова. Софья Марковна смотрела на пациентку поистине с материнской любовью, приговаривая:
– Так, так, хорошо! До утра полежите здесь, а утром мы вас переведем в палату.
