Мария Очаковская - Книга предсказанных судеб
– В обществе монаха, – исправила его я. – Так зачем вы меня искали?
Анри многозначительно посмотрел на фра Микеле, который тотчас, извинившись, вышел. Чтобы не оставаться наедине с кузеном, я намеренно окликнула сынишку, гулявшего с няней во внутреннем дворе подле часовни. И тому были причины.
Не прошло и десяти дней с тех пор, как он приехал к нам в Помар, и за это время супруг мой, прежде почти не замечавший моего присутствия, стал изводить меня ревностью. И виной тому был отнюдь не ученый монах! А сам кузен Анри, и его глупые комплименты, и братские лобызания, которыми он немало докучал мне. Чувствуя, что за признаниями в братской любви стоит нечто другое, я старалась избегать общества родственника.
«Вот же принесла его нелегкая! – нередко повторяла мне Татуш – она Анри недолюбливала. – И что ему не сиделось в Пьемонте! Его слуга рассказывал, что при дворе у тамошнего герцога мессир Анри в большом почете, ходит в бархате да парче, имеет хорошее содержание».
И вот тогда, в часовне, ощутив неловкость от его нескромного взгляда, я, как только к нам подбежал Роллан, предложила выйти прогуляться. На дворе, не в пример обычному декабрьскому дню, было тепло и светило солнце. Кроме нас с Анри, Роллана и его няни хорошая погода расположила к прогулке еще нескольких благородных дам из числа гостей. Наслаждаясь зимним солнцем, мы, приятно беседуя, проследовали к Лебяжьему ручью. Из разговора я узнала, что наши гостьи готовятся к отъезду – они ссылались на какие-то неотложные дела. Оценив их деликатность, я догадалась, что, скорее всего, их напугали события прошедшей ночи. По счастью, Анри не заводил об этом разговора в присутствии дам, не вспоминали о них и за ужином. Трапеза была недолгой. Выказав должное радушие гостям, число коих заметно сократилось, я вернулась к себе, решив скоротать время за чтением Помарского часослова. А сын, дочурка и няня Татуш составляли мне в этом приятную компанию.
В ту пору, о которой я веду речь, часослов выглядел не так, как теперь. Фра Микеле лишь трудился над ним. Иллюминаций[35] же в нем не было вовсе, потому что два художника из Брюгге, нанятые графом для исполнения рисунков, приехали к нам после Рождества. – Пожилая дама прервала рассказ и велела слуге принести еще дров.
– О! Я припоминаю, что будет дальше, – подтолкнув соседа локтем, сказал Жакино. – Будет очень страшно! Когда вы и брат Микеле спустились в старый ледник…
– Возможно. Только вам, любезный внук, не пристало раздавать тычки и сидеть развалясь, подобно ремесленнику на постоялом дворе. А кроме того, вы уж простите мои замечания, но от розовой воды, которой вы сегодня так обильно себя окатили, хуже чем от курильницы с ладаном у меня из глаз бьет слеза. Не могли бы вы, месье, сделать шаг назад…
12. Визит к матери
Франция, г. Помар. Наши дни
– Месье, прошу, сделайте несколько шагов назад, если вы не намерены отравить меня вашим одеколоном. Простите, я не запомнила, как вас зовут. – Брезгливо поморщившись, Аньес отвела взгляд от незнакомца и обернулась к сыну: – Это что-то новое – обсуждать финансовые вопросы в присутствии посторонних, – или я ошибаюсь? Мне казалось, что прежде твои просьбы о материальной помощи не сопровождались публичным аутодафе.
– C’ est alors de la Berezina…[36] – прошептал Филипп и замолчал.
По большому счету, он вовсе не рассчитывал на теплый материнский прием и менее всего на немедленный результат от встречи с ней. Наивно было полагать, что Аньес сразу поддастся его уговорам. Он предполагал, он знал, наверное, что разговор предстоит тяжелейший, но попробовать стоило. Rien ‘a faire.[37] И где-то глубоко, в самом потаенном уголке его души, все же теплилась последняя надежда. Филипп также полагал, что, явившись к ней со спутником, несколько собьет мать с толку. И она выслушает его, пусть не сразу, неохотно, с едкими замечаниями, но выслушает… А уж он постарается, чтоб история прозвучала. Он расскажет ей о своем отчаянном положении, о разрушенной жизни, он сумеет… и тогда мать, возможно, проникнется его болью, испугается, сердце ее смягчится, и она уступит. Так уже бывало, и не раз.
Но сегодня блеснуть ораторским искусством Филиппу не пришлось – Аньес не стала его слушать.
А когда в разговор попытался вступить приехавший вместе с сыном незнакомец сомнительного вида, который к тому же скверно и с сильным акцентом говорил по-французски, графиня, обдав просителей холодом, просто поднялась со своего кресла, давая понять, что беседа окончена.
– К счастью, я не имею к этому более никакого отношения, – сказала она и, улыбнувшись, прибавила: – Думаю, тебе и твоему висельнику уже пора.
Висельник не обиделся – в лексическом минимуме у него не имелось такого слова – и вышел.
Филипп медлил. Он как будто еще не осознал, отказывался поверить в то, что на этот раз ничего не добьется от матери, что она больше не даст ему денег. На короткий миг в нем проснулось чувство стыда, но не потому, что он унижался и просил, а потому что ему отказали.
«Хорошо, что Железного Шарля нет рядом, – Филипп почему-то вспомнил о Сорделе, – иначе сцена получилась бы еще более унизительной. Железный Шарль… с его тупой собачьей преданностью… Нелепый привратник, лакей, приемыш».
Одно упоминание о материном воспитаннике вызывало у Филиппа нервную дрожь, почему-то в своей сегодняшней неудаче он винил именно его. Вспомнилась их давняя ссора, произошедшая лет двадцать с лишним назад после похорон отца. Аньес в это время была в Париже, в тот раз она согласилась ему помочь и, продав квартиру на рю де Варэн, погасила долг сына. Тогда Сорделе едва не ударил его. «Я тебя уничтожу! Я тебя уничтожу, если ты снова заставишь ее страдать!» – прошипел он, глядя в глаза Филиппу, и замахнулся. Но не ударил.
«Подумать только, какая многозначительность! Как любит наш Шарль все эти эффектные театральные жесты!»
Очнувшись от мыслей, Филипп услышал голос матери:
– Как жаль, что после взятия Бастилии мы лишены возможности вершить суд на своей земле!
Хотя голос Аньес звучал вполне обычно, Филипп заметил, как дрожат ее губы и как трудно ей дышать.
– Я благодарю Бога, что ты теперь не единственный, о ком мне надо заботиться.
– Рад за вас, матушка. – Филипп распахнул стеклянные двери и, пробормотав «до свидания», поспешно вышел из дома.
Возможно, он прибавил еще что-то вроде «прости» – впрочем, в последнее время извинения сыпались из него почти непроизвольно.
Графиня села в кресло и, откинувшись на спинку, прикрыла глаза рукой.
Почти бегом Филипп преодолел лужайку и, рванув дверь автомобиля, плюхнулся на пассажирское место.
– Зачем? Не понимаю, зачем вы… Кто вас просил влезать! – прошипел он в ярости. – Неужели нельзя было просто постоять молча! Вы все только испортили!
«Висельник» (это словечко так подходило ему, что Филипп мысленно именно так его и назвал), сидевший за рулем, с безмятежным видом достал пачку сигарет и закурил:
– Не надо так горячиться. Я ж хотел тебе помочь.
– Попрошу мне не «тыкать»! – сквозь зубы процедил Филипп.
– Ну, хорошо – вам, только это ничего не меняет.
– Помолчите хоть минуту!
И рой мыслей мгновенно закружил в голове Филиппа:
Мать сказала, что он теперь не единственный, о ком она будет заботиться, и он знает, кого она имела в виду. Действовать надо быстро. Времени совсем не осталось. Может, все-таки удастся получить отсрочку? Надо просто объяснить им, как он намерен действовать…
– Думаю, я нашел выход, – все больше и больше воодушевляясь своим планом, сказал Филипп.
Спутник его равнодушно пожал плечами:
– Решаю не я.
– Ладно, поехали, только прошу, откройте пошире окно. Здесь невозможно дышать. Чем вы себя окатили?
– А что? Дорогая вещь, между прочим… – откликнулся водитель и нажал педаль акселератора.
Мощный внедорожник, взметнув в воздух облако серебристой пыли, рванул вперед. Быстро набрав скорость, он пронесся по гаревой дороге через аллею и скрылся за поворотом. Пыль, поднятая джипом, еще не успела осесть, как в ворота въехал старый черный «Ситроен».
Спустя несколько минут перед домом с пакетами в руках показался Шарль. По-хозяйски оглядывая самшитовую изгородь, давно требующую стрижки, он прошел в торец дома к боковой двери, ведущей прямо на кухню.
Вечерние сумерки окутали сад. Воздух наполнился влагой. Последние неяркие лучи закатного солнца, пробежав по оконным стеклам, вспыхнули и погасли.
Шарль разобрал сумки с продуктами и прошел в комнаты. В доме царил полумрак, но свет нигде не горел. Он заглянул в гостиную и окликнул графиню. Обычно в это время она читала. Вот и сейчас она сидела в своем кресле, за спинкой которого едва угадывался ее хрупкий силуэт. На столике рядом с ней стоял нетронутый бокал с виски. Кусочки льда в нем полностью растворились. На другом столе перед диваном стояли еще два бокала, оба были пусты.
