Дик Фрэнсис - В мышеловке
Я сразу его узнал. Темные редкие волосы, зачесанные назад, серые глаза, вислые усы, загорелая кожа — все, как и тридцать дней назад в Англии, когда он рыскал по пожарищу. Мистер Грин. Через «и» долгое.
А через мгновение и он узнал меня. Он напряженно переводил взгляд с меня на картину и вдруг вспомнил, где видел меня, и это его ошеломило. Он резко отступил назад и дотронулся рукой до стены позади себя.
Я уже направился к двери, но не успел. В дверном проеме мгновенно опустилась стальная решетка и, лязгнув, замкнулась на полу. Мистер Грин остался по ту сторону, и в каждой черте его лица запечатлелось неверие в происходящее. Я пересмотрел свои простодушные теории об опасности, полезной для души, и ощутил страх, какого не знал никогда в жизни.
— В чем дело? — спросил глубокий голос.
Грин не мог произнести ни звука. Рядом с ним оказался мужчина из конторы и уставился на меня через решетку.
— Воришка? — спросил он досадливо.
Грин покачал головой. Подошел третий мужчина, его молодое лицо светилось любопытством, а прыщ на подбородке был виден даже с середины комнаты.
— Ого! — произнес он с чисто австралийским изумлением. — Это тип из Художественного центра. Это он меня преследовал. Клянусь, он не мог выследить! Клянусь!
— Заткни пасть! — коротко бросил мужчина из конторы, внимательно глядя на меня.
А я смотрел на него.
Я стоял посреди ярко освещенной комнаты приблизительно пятнадцать на пятнадцать футов, без окон. Выход — только через зарешеченные двери, спрятаться — негде, оружия — никакого. Я давно уже мчусь по трамплину, и никакой гарантии мягкого приземления.
— Послушайте, что происходит? — Я подошел к стальной решетке и постучал по прутьям. — Откройте, я хочу выйти!
— Что вы здесь делаете? — спросил мужчина из конторы. Он был крупнее Грина и явно старше его по должности в галерее. Неприязненные глаза за стеклами очков в массивной оправе. Галстук-бабочка под двойным подбородком. Маленький рот и толстая нижняя губа. Поредевшие волосы.
— Смотрю… — Я старался, чтобы голос мой звучал ошеломленно. — Смотрю на картины.
«Вполне невинно, — подумал я, — и достаточно невнятно».
— Он гнался за мной в Художественном центре, — повторил парень с прыщом.
— Вы плеснули что-то в глаза тому мужчине, — возмутился я. — Он же мог ослепнуть!
— Он ваш друг? — подозрительно спросил мужчина.
— Нет. Я просто смотрел там картины. Так же как и здесь. Что в этом плохого? Я часто посещаю галереи.
Наконец Грин обрел дар речи:
— Я видел его в Англии. — Он перевел взгляд на Маннинга, а потом взял мужчину под руку и отвел в коридор, чтобы я не мог их видеть.
— Открой дверь! — обратился я к парню, который молча таращился на меня.
— Я не знаю как, — ответил он, — да и боюсь, что меня не поймут.
Те двое вернулись, и теперь все трое смотрели на меня, явно не зная, как со мной поступить. Я начал сочувствовать живым существам, которых сажают в клетки.
— Кто вы? — спросил мужчина.
— То есть как кто? Я приехал сюда на скачки и матч крикетистов.
— Ваше имя?
— Чарльз Нил. Чарльз Нил Тодд.
— А в Англии что вы делали?
— Я там живу! Послушайте, — я сделал вид, будто, несмотря на раздражение, стараюсь быть рассудительным, — того человека, — я кивнул на Грина, — я видел в Суссексе возле дома женщины, с которой немного знаком. Она подвозила меня со скачек. Случилось так, что я не попал на свой поезд до Уортинга и голосовал на дороге. Ну, она остановилась и подобрала меня, а потом захотела взглянуть на свой дом, который недавно сгорел, и когда мы приехали, этот человек был там. Он сказал, что его фамилия Грин и он страховой агент… Это все, что я о нем знаю. Так вот, что здесь происходит?
— Значит, просто совпадение, что вы снова встретились, и притом так быстро?
— Конечно, — поспешил согласиться я. — Однако совпадение вовсе не причина, чтобы запирать меня в клетку!
Они колебались, а я молил Бога, чтобы они не заметили, как пот течет у меня по лицу.
Я в раздражении пожал плечами.
— Ну что ж, если вы считаете, что тут что-то не так, позвоните в полицию.
Мужчина из конторы положил руку на какое-то устройство с той стороны стены, щелкнул им, и стальные прутья поднялись вверх и исчезли — гораздо медленнее, чем опускались.
— Извините, — произнес он небрежно, — но необходимы меры предосторожности, когда в помещениях столько ценных картин.
— Конечно, понимаю, — сказал я, делая шаг вперед и подавляя в себе жгучее желание рвануть со всех ног. — И все-таки… Ну, ладно, полагаю, ничего страшного не произошло! — добавил я великодушно.
Они втроем шли за мной по коридору, по лестнице и по верхнему залу, что нисколько не улучшало мое нервное состояние. Все посетители, кажется, уже ушли. Женщина-контролер закрывала парадные двери.
В горле у меня так пересохло, что я не мог даже глотнуть. Она подарила мне дежурную улыбку и открыла дверь. Шесть шагов — и наконец я на свежем воздухе. Бог мой, как пахнет свежий воздух!
Я оглянулся. Все четверо стояли за порогом галереи и следили, как я иду. Я мотнул головой и поплелся, чувствуя себя полевкой, которую отпустила сова.
На ходу я вскочил в трамвай и долго катался по незнакомым улицам огромного города, ощущая одно неодолимое желание — отъехать подальше от подвальной тюрьмы. Ведь они могли передумать. Им нужно было узнать больше, прежде чем выпустить меня. Они не были до конца убеждены, так ли уж случайно мое появление именно в их галерее, хотя, с другой стороны, случаются поразительные совпадения. Например, у Линкольна, во время покушения на него, был секретарь по фамилии Кеннеди, а у Кеннеди, в момент трагедии в Далласе, был секретарь по фамилии Линкольн. Однако чем больше они будут размышлять, тем меньше станут верить в случайность.
Где они будут искать меня, если захотят найти? Не в «Хилтоне», решил я с удовлетворением. Значит, на ипподроме. Я ведь сказал им, что приехал на скачки. Конечно, было бы лучше этого не говорить.
На конечной остановке трамвая я вышел и остановился против любопытного на вид ресторанчика, на дверях которого виднелись три большие буквы — ПСС. Во мне уже пробудился здоровый аппетит, я вошел, заказал бифштекс и попросил принести карту вин.
Официантка была удивлена.
— У нас ПСС, — попыталась объяснить она.
— А что это такое?
Она удивилась еще больше:
— Так вы не австралиец? Приносите с собой. Мы напитки не продаем, у нас только еда.
— О-о-о!
— Если вы хотите выпить, то в сотне ярдов по дороге есть лавка, торгующая навынос. А бифштекс я могу сохранить до вашего возвращения.
Я отказался и принялся за свой обед. Наслаждаясь хорошим кофе, я прочитал объявление на стене: «У нас договоренность с банком. Они не жарят бифштексы, а мы не отовариваем чеки».
Возвращаясь трамваем в центр, я проехал мимо лавки, работающей навынос. На первый взгляд она была похожа на гараж, а если бы я не знал уже, в чем дело, то подумал бы, что все машины стоят за бензином. И я понял, почему Джику понравились австралийские обычаи: и разумно, и смешно.
Дождь утих. Я вышел из трамвая и пошел пешком по ярко освещенным улицам и темным паркам, размышляя о случившемся.
Общий план казался необычно простым: картины продаются в Австралии, а затем их выкрадывают в Англии вместе со всем, что подвернется под руку. А коль скоро я на протяжении трех недель столкнулся с двумя такими случаями, то, наверное, их много больше, ибо невозможно, чтобы я столкнулся с двумя исключительными случаями, да еще с учетом двойного совпадения: скачки и картины. После встречи с супругами Минчлес и Петрович мои прежние представления, что ограбления случаются только в Англии, следовало считать ошибочными. А почему не в Америке? Почему не где-нибудь еще, если ради того стоило рисковать?
Разве не может существовать какая-то мобильная банда преступников, которая перевозит с континента на континент целые контейнеры с антиквариатом и быстро распродает все на ненасытном рынке? Инспектор Фрост говорил, что из пропавшего очень немногое удается обнаружить. Спрос большой, а предложения весьма ограниченны.
Скажем, я злоумышленник, рассуждал я, и не хочу тратить целые недели в чужих странах на то, чтобы выведать, какие именно дома следует ограбить. Можно тихонько сидеть в Мельбурне и продавать картины состоятельным посетителям, которые могут позволить себе купить что-нибудь тысяч на десять фунтов. Я мог бы заговорить с ними об их коллекциях картин дома и легко перевести разговор на серебро, фарфор и другие произведения искусства.
Разумеется, мне не нужны покупатели, у которых есть Рембрандт, Фаберже или еще что-нибудь общеизвестное, что нельзя просто продать. Лучше всего менее заметные вещи — например, серебро эпохи короля Георга, малоизвестные картины Гогена или чиппендейловские стулья и кресла. Покупая мои картины, они сами дадут мне свой адрес. Просто и хорошо.
