Сергей Высоцкий - Увольнение на сутки. Рассказы
— О черт! — выругался Егупин. Попросил — Посвети-ка сюда. Куда она завалилась, зараза… А, наконец-то.
— Вы чего с ракетницей ходите? Ну как патруль задержит?
— Да это я так… Просил тут один человек достать. Почему же не достать — золотыми платит. А у нас на складе чего только нет!
— Человек просил, — проворчал Чалый. Голос у него был недовольный. — Это вам не сгущенкой торговать. К стенке поставят и как звать не спросят.
— Да ведь и я так, случайно. Попросил один на толкучке… — Егупин вдруг заюлил. От его спесивого тона и следа не осталось.
— Где в следующий раз? — спросил Чалый.
— Здесь же… Не могу я в квартире, — ответил Егупин. — У меня уже с обыском были…
— С обыском? — испугался Чалый. — Что же вы молчите?
— Ну? — требовательно спросил Чалый.
— «Ну-ну» — не нукай. Что я, маленький. Нашли кое- что по мелочи — три банки сгущенки, муку. Милиционеры-то еле ноги волочили. Им не до обыска! Одному даже дурно стало. От хлебного запаха…
— Эх, вот некстати!.. А если опять придут?
— Позвать некому… Подохли почти все. Одна баба с заморышем осталась, да и те на ладан дышат…
«Гадина, гадина, — шептал Гаврилов. — Это он про нас так, про меня… — Он так стиснул зубы, что у него вдруг свело мышцы на лице. Сильно закружилась голова. — Ну что ж это я? — подумал Гаврилов. — Неужели не встану?.. Замерзну ведь…» И еще подумал он, что не сумеет предупредить мать, они могут убить ее, когда вернется.
Гаврилов замерзал.
Он чувствовал, как холод подбирается к нему все глубже и глубже, сковывая руки и ноги, сковывая мысли. Тупой, изнуряющий холод.
А Егупин и другой, незнакомый Гаврилову человек по имени Чалый все говорили и говорили за стеной, переходя на шепот, который сливался с шелестом ветра, и тогда Гаврилов ничего не мог услышать, то начинали кричать друг на друга, и голоса их глухо бубнили в пустом промерзшем доме, словно в бочке, и тогда Гаврилову все было слышно.
— Я отдал за эти монеты всю свою сгущенку, почти все, — каркал Егупин. — А ты хочешь присвоить их себе. Так не поступают с друзьями…
— А вы мне и не друг, — ответил Чалый. — И благотворительностью я не занимаюсь. И сгущенку помогал доставать я. Без меня вы пустое место, ноль. Можете только воровать карточки у соседей…
Что он сказал дальше, Гаврилов не расслышал. «Воровать карточки у соседей», — гудели у него в голове и повторялись слова. «Воровать карточки у соседей, воровать карточки…» Вот, значит, кто украл карточки у Ольги Ивановны! Она их не теряла, их Егупин украл. Он украл карточки. А Ольга Ивановна повесилась…
…Столько золота вам, Егупин, ни к чему, — уже спокойно говорил за стеной Чалый, — я вам отдам только половину… Это ведь и так очень много. А? Как вы считаете? Я даже мог и не говорить вам, что столько получил?
Егупин прорычал что-то нечленораздельное.
— И потом, Егупин, переезжайте на другую квартиру. Не будем хоть мерзнуть встречаясь. Я вам подкину адресок…
— Я не буду переезжать, — буркнул Егупин, — Это исключено. Смешно я буду выглядеть, перевозя на саночках свои вещи…
— Ну да, я ведь забыл про ваше барахло. Все скупаете за пайки?
— Ну вот что, — вдруг твердо, каким-то изменившимся, звонким голосом сказал Егупин. — Мы торчим здесь, Чалый, уже не один час. Обо всем условились, встречаемся через неделю. Теперь отдавай мои монеты— и расходимся… Все монеты… — В его голосе слышалась угроза.
— Идите вы к черту со своими монетами! — заорал Чалый. — Можете подавиться ими. Но больше я не имею с вами никаких личных дел. Только здрасьте и до свидания…
Видимо, Чалый пошел к выходу. И в это время Егупин крикнул:
— Здесь только сорок! Ты что?..
Чалый выругался грязно, и Гаврилов услышал, как в стену глухо ударились кинутые им монеты. Одна звякнула обо что-то, а несколько монет влетели через дверной проем, упали в комнате, где сидел Гаврилов.
За стенкой слышались какая-то возня, шорох. Похоже, что Егупин ползал на коленях, искал монеты.
«Почему не идет мама? — подумал с тоской Гаврилов. — Что-то с ней случилось. Что-то случилось…»
Гаврилов очнулся от резкого света.
— Кто? Кто здесь? — истерически взвизгнул Егупин.
Видно, руки у него очень сильно дрожали, потому что
луч фонарика прыгал все время и никак не мог остановиться на лице Гаврилова.
— Я здесь случайно. Забрел дровишек поискать… Да уже темно, ночь… Боюсь идти, — стал бормотать Егупин, подползая на коленях. Видно, он все еще собирал свои монеты.
Гаврилов сидел молча, оцепеневший от холода. «Егупин меня не узнает, — только и подумал он, — испугался, думает, что его поймали». И оттого, что Егупин стоял перед ним на коленях, бормоча оправдания, Гаврилову стало приятно. Но эта мысль мелькнула и пропала. И остались только холод и оцепенение.
Егупин наконец сообразил, что ему никто не угрожает, а человек, сидящий на вязанке дров, — полуживой мальчишка. Он медленно поднялся с коленей и подошел к Гаврилову. Фонарик все еще дрожал в его руке, но Егупин все же сумел направить луч в лицо Гаврилову.
— Ты… ублюдок! —В голосе у Егупина было столько злости, что Гаврилов съежился еще больше. — Ты здесь подслушивал?! Откуда взялся?
Он схватил Гаврилова за грудь и стал трясти. Перед глазами Гаврилова снова все стало кружиться, и он закрыл глаза.
Егупин начал бить его по лицу. Может быть, это и спасло Гаврилова от смерти. От замерзания…
Так н не добившись ничего, Егупин бросил Гаврилова на пол, потушил фонарик. Последним усилием воли Гаврилов попытался встать, но тупой удар обрушился ему на голову.
Пришел в себя Гаврилов только через несколько недель в эвакогоспитале Кирова. Он смутно помнил все, что происходило с ним. Мерный стук колес сменялся тишиной, в которой время от времени слышался чей-то шепот. Боль от уколов… Снова перестук колес, и все время неотступно следовавший за ним острый запах больницы. Когда он окончательно пришел в себя, то уже точно знал, что у него нет матери, хотя ему никто об этом не говорил. Он знал, что мать нашли мертвой на улице, у саночек с дровами, недалеко от дома, в подвале которого нашли и его самого. Видимо, сквозь пелену забытья мозг Гаврилова впитал в себя эти вскользь оброненные при нем фразы.
О том, что его нашли в подвале дома почти без признаков жизни, было написано в лечебной карточке. Нашел ночью патруль, прочесывавший пустые дома.
Гаврилов попросил, чтобы к нему пригласили следователя.
— Парень, тебе нужен покой, тебе нельзя волноваться, — сказала ему врач, глядя на Гаврилова с состраданием, глазами, полными слез. — Тебе нужно окрепнуть…
Гаврилов перестал есть. Тогда к нему пришел пожилой вежливый мужчина в халате, наброшенном поверх милицейской формы. По тому, как мягко и предупредительно следователь разговаривал с ним, во всем поддакивая и соглашаясь, Гаврилов понял, что ему не верят.
Следователь ласково погладил Гаврилова по обритой голове, сказал:
— Разберемся, сынок. Ты только поправляйся.
Он ушел и больше не появлялся.
Когда Гаврилов дошел до четвертого этажа, на пятом хлопнула дверь. Кто-то медленно спускался по лестнице навстречу ему. Гаврилов остановился, напружившись, крепче сжал пистолет в кармане — на пятом этаже была только одна дверь, из нее мог выйти Егупин. На лестнице стояла гулкая тишина. Слышались лишь шаги, да из-за обшарпанной двери, около которой остановился Гаврилов, вдруг раздался детский плач. Гаврилов вздрогнул от неожиданности и подумал: «Вот переполошатся там, в квартире, когда услышат стрельбу. И ребенок перепугается». Он поднял голову. Тяжело опираясь на перила, осторожно ставя ноги на ступеньки, по лестнице спускался человек в черных очках. Гаврилов понял, что человек этот ослеп недавно. Слишком неуверенно он шел, даже, держась за перила. Поравнявшись с Гавриловым, слепой задержался на миг, повернув лицо к нему, словно пытаясь что-то разглядеть. Гаврилов увидел на лице шрамы от ожогов. «Наверное, артист или летчик!» Человек пошел дальше, покачивая головой, словно беседовал сам с собой.
Дождавшись, когда хлопнула внизу входная дверь, Гаврилов стал подниматься. «Ну вот, ну вот, — повторял он себе, словно хотел в чем-то убедить себя и успокоить, — сейчас все кончится. Все, все! Только бы он был дома! Только бы не откладывать, не искать в другом месте! Тогда все сорвется. Только бы он был дома!»
