Галина Романова - Большие проблемы маленькой блондинки
Чтобы Жанка — его законная жена, мать его детей, женщина, которая ставила перед ним на стол тарелки со щами, картошкой и кашами, — и вдруг с кем-то спала, кроме него?
Этого не могло быть! Он и представить себе не мог, что это когда-нибудь будет!
Но это было, было, было, черт побери!!!
Она ему изменила.
— Ты мне изменила? — Вопрос казался глупым, особенно в свете последних событий, но не задать его он не имел права. — Ты мне изменила с этим мудаком?! Со своим бывшим женихом?! Ну почему? Почему, Жанка? Почему ты это сделала?! И он тебя… Вот прямо по этой груди… Руками… Тварь!
К кому относилось последнее ругательство Масютина, было непонятно. Но от нее он отскочил, как от навозной кучи, и даже руки о штаны вытер. И все косился и косился на ее голую грудь с аккуратным синяком возле соска.
Жанна одернула костюмную распашонку и скрестила руки перед собой. Несколько минут с неподдельным изумлением наблюдала за театральными художествами Масютина, а потом неожиданно рассмеялась. Горечи в ее смехе было ровно на море слез, но плакать она не стала.
— А чего бы ты хотел, дорогой? — произнесла она, отсмеявшись. — Ты бросил меня. Ушел, собрав вещи. Он позвонил спустя какое-то время, пригласил пообедать.
— А ты вместо обеда затащила его в кровать! — фыркнул Масютин почти по-кошачьи, не признать справедливости ее упрека он тоже не мог. — Так, что ли?!
— Почти.
— Я же говорю, что шлюха! — обрадовался Женька непонятно чему и снова потащил резинку со своего пижонского хвоста. — Понравилось? Понравилось с ним?
— Нет, если это так важно.
Жанна отступила от стены и хотела пройти мимо мужа в спальню. Лечь там под одеяло и закрыть глаза, чтобы не видеть, чтобы не вспоминать и чтобы не мучиться так.
Мучилась и без его упреков. Еще как мучилась, а тут он со своими расспросами! Будто имеет право ее допрашивать. Будто виновата только она, а с него за давностью все списано…
Но Женька не пустил, снова пригвоздив к стене. Припечатал свои ладони рядом с ее головой почти вплотную, и едва снова не задев ее по лицу. Привалился своим животом к ее, надавил с силой и зашипел прямо в лицо, занавесив их обоих своими растрепанными волосами.
— Ты спала с Виталькой, Жанка… Тебе же противно было наверняка. И не хотела ты его, так ведь? Не хотела, а отдавалась, дрянь! А меня хочешь, а не даешь… Так я и спрашивать не стану, сука. Ты моя законная жена, и у меня на тебя законные права…
Он имел ее прямо там, в прихожей. В простенке между дверью их спальни и коридором, ведущим в кухню. Имел, даже не раздев и не раздевшись, с явным отвращением, стянув с нее и с себя брюки до колен. Он методично и грубо брал ее, выплевывая оскорбления. До тех пор, пока не выдохся и не застонал…
— Я не прощу тебя никогда, Жанка, так и знай. — Это было первое, что он сказал, натягивая на себя штаны и застегиваясь. — А если я еще узнаю, что ты вступила с этой гнидой в преступный сговор, чтобы погубить меня… Я тебя просто-напросто раздавлю, как змею!!!
Глава 8
Великая сила материнской любви заставила ее проулыбаться два последующих дня.
Улыбаться, усаживаясь за один стол с мужем, который теперь уже точно перестал быть ей мужем. Теперь и он, и она это признали.
Улыбаться, заходя в их спальню, чтобы мальчишки, не дай бог, чего не заподозрили странного в поведении предков.
Улыбаться, собирая детей в дорогу.
С последним было попроще, но вот со спальней…
Со спальней была просто беда.
Стоило двери за ней и за Женькой закрыться — он, кстати, все же соизволил починить шпингалет, — как они тут же отпрыгивали друг от друга, словно две шаровые молнии.
Масютин молча отходил к окну и принимался с похвальной аккуратностью занавешивать его. Расправлял все складочки на шторах, одергивал, стряхивал несуществующую пыль, ну просто горничная, а не муж. Потом, не поворачиваясь к Жанне лицом, он раздевался, забываясь на минуту и с привычной небрежностью стаскивая с себя одежду. Ей ведь всегда нравилось, как он раздевался. Потом, словно опомнившись, с такой же тщательностью все укладывал на стул, за который она его постоянно гоняла. Ну, имеется же пара шкафов, чего же еще из стульев делать раздевалку?.. И укладывался к ней спиной.
Жанна почти в точности повторяла все его действия, кроме окна, разумеется, и тоже ложилась в постель к нему спиной. Одеялами они укрывались разными. Мало того, третье одеяло, из верблюжьей шерсти, было скатано тугим валиком и уложено между ними. Это чтобы во сне не забыться и не обнять друг друга по нелепой, пугающей случайности.
Они же теперь были чужими. Совершенно, безнадежно чужими людьми, без права вычеркнуть из памяти собственные грехи.
Да, да, тут не было никакой ошибки. Они оба мучались куда больше от собственной грязи, чем от чужой.
Жанна, к примеру, без тошноты не могла вспоминать напряженное лицо Виталика с перекошенным от стона тонкогубым ртом. Стоило ей закрыть глаза, как его лицо, словно дождавшись урочного часа, выплывало из ниоткуда и нависало над ней, и напоминало, и терзало молчаливым упреком.
Совсем рядом, прямо за ее левым плечом лежал Женька и так же, как и она, не спал, пялясь остановившимися глазами в темный проем окна.
Он был тем, кого она полюбила когда-то. Полюбила раз и навсегда. Он был тем, с кем ей было хорошо всегда. И лицо она его любила, и руки, и плечи. И ждала она его с нетерпением, даже мучаясь от подозрений, что он может быть в этот момент с кем-то еще. А она все равно ждала, и он ведь возвращался. Почти всегда возвращался. Ну, скандалили они, ну не понимали друг друга, но потом-то мирились. Спали вместе, целовались, она обнимала его, смотрела на него, любовалась…
Никогда еще не было между ними такой вот пропасти, границы которой они очертили скатанным валиком шерстяным одеялом.
Хотя глупость какая! При чем тут одеяло?! Разве в нем все дело?!
Дело в ней, в нем, в Виталике, который самым странным образом вдруг возник откуда-то столько лет спустя. Дело в юной Светлане, погибшей в огне с мерзким человеком, который годился ей в отцы.
Дело было в страшном ожидании возможного разоблачения, о чем они больше так и не говорили, но ждали каждый с замиранием сердца.
А вдруг?! Вдруг вот именно сейчас, в этот самый момент, когда они все вчетвером только-только расселись за столом, чтобы попить чаю с ее печеньем «розочкой», раздастся оглушительный звонок в дверь, и в их квартиру зайдут Женькины коллеги и, тщательно пряча глаза, попросят собраться и проехать с ними.
Каждому из них двоих хотелось и верилось, что этого не произойдет. И что в отпуск неурочный его отправили по какой-то другой причине, а не потому, что кому-то пришла в голову идея вдруг начать подозревать Масютина в чем-то.
Вериться-то верилось, но визита ждали оба…
— Ма, я буду звонить! — Счастливый Антоша глядел на нее огромными и самыми прекрасными в мире глазищами, точно такими же, как у его отца. — Па, спасибо за подарок!
Масютин то ли от великого гнета вины перед детьми, то ли еще по какой причине, но пошел и купил ребятам по мобильнику. Не дорогие, нет, но каждому свой.
— Чтобы постоянно были в зоне действия, братцы, — проговорил он, вручая мальчишкам телефоны. — Чтобы ни я, ни мать за вас не беспокоились. Понятно?
Ребята от счастья просто ошалели. Бросились к отцу на шею, едва не свалив его с ног, облапили с двух сторон, заорали наперебой что-то прямо ему в уши. Витяню Женька еще сумел подхватить на руки, тот все-таки был помельче старшего брата, хотя тоже ноги уже болтались в воздухе ниже уровня отцовых коленей. Антоша на руки уже не полез, взрослый же. Да и девчонки из окна автобуса постреливали глазенками в его сторону.
Стильный мальчик, верещали наперебой их девичьи взгляды. Точная копия отца. Высокий, почти отцу до подбородка. Еще не очень крепкий и сильный, но бугорки мышц уже выглядывают из коротких рукавов футболки. И хвост у него, прямо как у отца. И усики уже над верхней губой угадываются.
Стильный мальчик, симпатичный…
Женька обнимался с сыновьями, что-то говорил им вполголоса и скуповато улыбался, а Жанна едва сдерживалась, чтобы не разреветься в голос.
Господи!!!
Господи, за что?! За что ей боль эта?! Все же корчится и переворачивается внутри!
Они вот обнимают его, треплют по плечам, орут что-то в оба голоса ему на уши. Он улыбается им в ответ, да? И все вроде бы славно, все так, как и должно быть, а ведь все неправда! Неправда! Это все не по-настоящему! И закончится все почти сразу, как глазастый заморский автобус скроется за поворотом. Не любовь Женькина к сыновьям, нет, а безмятежность, которую он из себя цедит по капле, пытаясь занавеситься от беды, что стоит уже на пороге их дома и тщательно шаркает своими гадкими когтистыми лапками коврик.
Он внимателен, весел, заботлив, настойчив в нравоучениях. Он скармливает им порцию за порцией свою отцовскую любовь, а они ее, как глупые галчата, хватают раскрытыми от восторга клювами, не представляя совсем, что гнездо уже давно разорено. И что, вернувшись, они просто-напросто могут не застать своего отца. А мать…
