Иван Любенко - Черновик беса
— Добрый день, господа, — проговорил полицейский. — Позвольте отрекомендоваться: пристав Закревский. А это мировой судья Дериглазов.
— Проходите, присаживайтесь, — засуетился Толстяков. — Быть может, откушаете чего-нибудь с нами? Я прикажу подать приборы…
— Нет надобности, Сергей Николаевич, — сухо заметил полицейский. — Мы пришли допросить вас в связи со смертью госпожи Бобрышевой. Вчера её доставили в местную больницу с тяжёлым отравлением, а несколько часов назад она скончалась. Мы считаем, что её убили с помощью цианистого калия.
— Как убили? — вставая, воскликнул хозяин. — Этого не может быть! Кто?
Пристав усмехнулся, но его глаза так и остались холодными.
— А вы не знаете? — лукаво справился он.
— Н-нет. А п-почему, собственно, я д-должен зн-наать? — заикаясь от волнения, задал вопрос издатель.
— А потому что именно вы подозреваетесь в этом преступлении, и от ваших ответов будет зависеть ваша дальнейшая судьба.
— Я? То есть как? — дрожа всем телом, возмутился Толстяков.
— А причём здесь мировой судья? — вмешался податной инспектор.
— Видите ли, согласно Уставу Уголовного Судопроизводства, в нашем городе обязанности судебных следователей по делам подсудным Окружному суду возлагаются на участковых мировых судей. Опытная станция относится к участку Арсения Ивановича. Итак, — он обернулся к владельцу имения, — я предлагаю уединиться и поговорить.
— Что ж, прошу в кабинет, — придя в себя, пролепетал Сергей Николаевич и, кивая на присяжного поверенного, добавил: — Я бы хотел, чтобы со мной находился присяжный поверенный Ардашев
— Ардашев? — пристав удивлённо повёл бровью. — Из Ставрополя?
Клим Пантелеевич поднялся.
— Очень приятно! Я ведь тоже из Ставрополя, — улыбнулся Закревский, и пожал адвокату руку. — Служба забросила меня в Новороссийск, а оттуда — в Сочи. Но я премного наслышан о вас. Ефим Андреевич Поляничко — мой старинный друг. Мы встречались с ним в прошлом году, и, чего греха таить, выпили по рюмочке. Он очень тепло о вас отзывался. Знаете, я отпуск всегда у родителей провожу. Там на Хопёрской, за аптекой Байгера, стоит отцовский особняк.
— Смею напомнить, Филипп Ерофеич, что присяжный поверенный не может присутствовать при проведении предварительного следствия, — недовольно пробубнил Дериглазов.
— Это любой другой не может, — подкручивая правый ус, возразил пристав, — а Климу Пантелеевичу сам Бог велел. Он уже стольких злодеев отыскал, что пора нашему родному министерству ему выдать награду. Вот и сейчас его присутствие не будет лишним.
Мировой судья пожал плечами, но уступил, не желая ссориться с полицейским.
Толстяков, Ардашев и двое визитеров под удивлёнными взглядами оставшихся проследовали в кабинет.
Владелец «Петербургской газеты» плотно закрыл дверь, и, указав на стулья и кресла, уселся за рабочий стол.
— Ну-с, господа, я готов ответить на все ваши вопросы, — с едва заметным волнением начал он.
Дериглазов вынул из портфеля открытое письмо и положил перед Толстяковым.
— Узнаёте?
Сергей Николаевич надел пенсне и взял карточку.
— Почерк вроде бы мой, — неуверенно вымолвил издатель, — только я не припомню, чтобы это писал.
— А подпись чья? — не унимался Дериглазов.
— Я бы сказал, что она похожа на мою.
— Что значит «похожа»? Ваша или нет?
— А то и есть, что именно «похожа», потому что последний завиток сильно уходит вверх, а я так не расписываюсь.
— А слова: «Тебе, милая»?
— Я же сказал, что я не помню, чтобы писал нечто подобное. — Он повертел в руках прямоугольник письма и заключил: — Нет. Заявляю официально: я никогда не покупал открытое письмо с рисунком, изображающим букет роз.
— Вы уверены? — вмешался Закревский.
— Абсолютно. Как филателист, всегда обращаю внимание на главную и оборотную сторону открыток.
— Позвольте полюбопытствовать, — Ардашев взял открытое письмо, зачем-то понюхал его, подошёл к окну и стал рассматривать на свет. Затем, повернулся и изрёк: — Я полагаю, госпоже Бобрышевой послали коробку шоколадных конфект, начинённых ядом, так?
— Ага! Милостивые государи! — мировой судья радостно поскрёб себя по правому бакенбарду. — Вот вы и попались! О том, что покойной прислали конфекты «Фабрики Абрикосова» знали только несколько человек: её муж, доктор и мы. Всё-с. Проговорились, голубчики!.. Вот видите, Филипп Ерофеич, — он окинул пристава победным взглядом — а вы говорили, что этому адвокату можно доверять. Да тут одна шайка-лейка!
— Послушайте, сударь, я попросил бы вас выбирать выражения, — присяжный поверенный пробуравил мирового судью острым взглядом. — Или я буду вынужден охладить ваш пыл. Не думаю, что вам это понравится.
— Что? Вы угрожаете мне при отправлении правосудия? — выпрямившись в кресле, прохрипел Дериглазов.
— Правосудие вы будете вершить в судебной камере, да и то по менее значительным делам. А пока вы всего лишь замещаете судебного следователя. Что касается моей догадки относительно коробки шоколада, то тут нет ничего сложного: открытка сохранила не только его запах, поскольку, лежала внутри, но и следы. Немудрено, что при такой жаре шоколад начал плавиться, попадая на открытое письмо. Но я больше скажу: Сергей Николаевич не писал её. Посмотрите на его настольный прибор: здесь два гусиных пера. Господин Толстяков человек старых привычек. Это известно многим. Он пишет только гусиными перьями, а они, как известно, не оставляют следов давления ни на почтовой бумаге, ни, тем более, на картоне, из которого изготавливаются открытые письма. Здесь же, — присяжный поверенный поднял вверх открытку, — явные следы давления, сиречь верный признак использования стального пера. Именно это я и заметил, когда подошёл к свету.
— Помилуйте, Клим Пантелеевич, — полицейский поднялся, заложил руки за спину и зашагал по кабинету. — А разве это обстоятельство его полностью оправдывает? А что, если он умышленно использовал стальное перо, чтобы отвести от себя подозрение?
— О да! — рассмеялся Ардашев. — Если придерживаться ваших рассуждений, то получается, что господин Толстяков, продумав даже такую ничтожную деталь, как использование стального пера при написании текста, вдруг вложил в коробку с отравленным конфетами открытку с собственноручной подписью, чтобы, тем самым, фактически подарить полиции доказательство своей причастности к смертоубийству Елены Никаноровны Бобрышевой, так? Где же логика?
— Но мотив? Мотив-то у Сергея Николаевича есть? Вы же не будете это отрицать? — продолжал спорить Закревский.
— Муж покойной нам рассказал про адюльтер, — вставил фразу Дериглазов.
— Да? А с чего вы взяли, что сии амуры и впрямь имели место? — возразил адвокат. — Надеюсь, господин Лесной кондуктор поведал вам об анониме, подбросившем ему послание? Ведь никаких доказательств этого любовного треугольника нет. Есть лишь некая безымянная машинопись, что между покойной и хозяином этого дома существовала тайная любовная связь. И ничего более.
— Так была связь или нет? Прошу вас ответьте, Сергей Николаевич, — не отводя взгляда от Толстякова, осведомился полицейский.
— Да, мы любили друг друга и были близки, — потупив взор, тихо вымолвил газетчик.
— Вот-вот! Quod erat demonstrandum![13] — обрадовано выпалил Дериглазов.
— Должен вас огорчить, сударь, — остудил его адвокат. — Наличие купидонов в данном случае никак не доказывает существование у господина Толстякова мотива на убийство жены Бобрышева.
— Это почему же? Потрудитесь объяснить!
— Хорошо. Но только прежде я задам вам всего один вопрос: рассказывал ли вам Артём Викторович об опасности, угрожавшей его жене? И сообщил ли он вам, что совсем недавно я просил его не оставлять жену в одиночестве?
— Ничего такого он нам не говорил, — покачал головой мировой судья. — Однако теперь я жду ваших толкований.
— Извольте. Дело в том, что с некоторых пор Сергей Николаевич получает по почте, главу за главой, роман неизвестного автора под названием «Черновик беса». Этот сочинитель, безуспешно пытавшийся издаться в «Петербургской газете», решил отомстить главному редактору. Как следует из первой главы под названием «Сгоревший труп», именно от его руки в столице погиб секретарь Сырокамский. Затем, в следующей главе, он пригрозил, что расправится с домашними питомцами господина Толстякова и уничтожит одно из его любимых растений. И это, к сожалению, ему удалось. В последней главе он обещал убить супругу Бобрышева таким образом, что подозрение падёт на Сергея Николаевича. Вот потому-то мы и предупредили господина Лесного кондуктора о возможной опасности, подстерегающей его жену. Как видно, преступник вновь нас опередил. Мало того, что он расправился с жертвой, не имеющей никакого отношения к «Петербургской газете», так ещё и сумел убедить вас, что в её смерти виноват собственник этого имения.