Анна и Сергей Литвиновы - Бойтесь данайцев, дары приносящих
Но, на беду Рыжову, был он в военной форме. А тут встретился ему замначальника полигона, подполковник. Чин высокий, особенно в сравнении с лейтенантиком, вчерашним «пиджаком». (Выпускников гражданских вузов, надевших погоны, в армии тогда звали «пиджаками», в противовес питомцам военных училищ, именуемым «сапогами».) Видать, у «подполкана» было неважное настроение – он и нашел, на ком сорвать. Вдобавок непорядок вопиющий: на площадке, где царит строгий сухой закон, шатается расхристанный офицер. И началось: «Да вы пьяны! Да как вы стоите! Да какой вы пример подаете солдатам?!» А потом: «Да я вызываю патруль!» Хорошо, у Рыжова хватило ума (и трезвости) уговорить подполковника патруль не беспокоить, официального хода делу не давать. «Ну, хорошо. Тогда завтра в восемь ноль-ноль явитесь в штаб, в мой кабинет, будем разбираться».
Утренний разбор кончился просто: Рыжов прямо в кабинете «подполкана» написал рапорт с просьбой перевести его в Куру. «Ничего, парень, – похлопал его по плечу начальник, – прослужишь там годик, третью звездочку получишь (то есть станешь старлеем), и я лично тебя не забуду, переведу сюда, с повышением в должности». Видать, в Куре образовался недокомплект, и замкомандира части пополнял его таким образом – штрафниками.
В Куре, на далекой Камчатке, базировалось подразделение полигона. Туда летели ГЧ – головные части – баллистических ракет, стартующих из Тюратама. И каждую следовало в тайге найти, раскопать, описать. На Камчатке создали также измерительные пункты, откуда передавали информацию на космические корабли. А вообще, конечно, Кура была краем диким: никаких дорог, никаких развлечений и даже со спиртягой проблемы. Почту завозят вертолетом два раза в месяц, если погода позволяет. На точке все трутся на пятачке полкилометра в диаметре: два десятка офицеров, их жены да рота солдат. Живут, как правило, в так называемых санитарных палатках или землянках.
Однако Рыжов, собираясь, пребывал в воодушевлении: «Ты не понимаешь, Владька! Океан! Тайга! В реках рыбы до черта! Говорят, ее руками ловят! О грибах-ягодах вообще молчу! Правильно говорят: путешествовать надо по молодости и за казенный счет. Полстраны пролечу, проеду! А ты будешь здесь, в пустыне, жариться!»
И уехал, а Владик остался на полигоне совсем без друзей. С новыми людьми он сходился трудно.
Впрочем, не до дружества было. Работы хватало. Полигон НИИП‑5, который впоследствии назовут «космодромом» и «Байконуром», принадлежал военным. Они здесь всем заправляли. И теперь, после впечатляющих достижений пилотируемой космонавтики – полета (в апреле) Юры Первого и (в августе) Геры Второго, – генералы и маршалы потребовали у главного конструктора Королева возвращать долги. С запусками в космос людей советское министерство обороны, морщась и кривясь, мирилось – поскольку настоящим фанатом этих пропагандистских полетов стал первый человек в стране – Хрущев. Но подлинный смысл ракет и полигона военные видели не в этом. Он должен служить повышению обороноспособности страны. Точка. В том числе – разведке.
Еще когда в пятьдесят восьмом году принимали решение о том, как будет развиваться советская космонавтика, Королев задурил министерству обороны голову. Сказал: «Космический корабль для разведывательных целей, по сути, не будет ничем отличаться от того, на котором полетит человек. Поэтому давайте объединим усилия и сделаем одновременно два изделия: одно для человека, другое – для разведывательной аппаратуры». Сергей Павлович, безусловно, был человеком красноречивым, и ВПК, а впоследствии Президиум ЦК на его сладкие посулы повелись. И чем дело кончилось? Людей в космос закинули – честь и хвала, конечно. Громадный успех, подтверждающий всю мощь социализма. Но где, задали резонный вопрос военные, наш советский спутник-разведчик? Американские шпионы по программе «Корона» – они ведь (как сообщает агентурная разведка) над нами уже летают, и давно! А где советский ответ?!
Так или примерно так говорили советские генералы. Ропот их к лету шестьдесят первого стал слышен особо. Что оставалось делать Королеву? Только отдавать долги. Тем более что и вправду разведка из космоса являлась чрезвычайно перспективным направлением, и ракетчикам следовало доказать, что освоение околоземного пространства, помимо пропагандистского значения, может иметь огромный военный смысл.
Поэтому всю осень на полигоне Владик доводил в МИКе до ума первый корабль-разведчик по программе «Зенит-два». Об этом спутнике вообще не должен был знать никто – равно как и о том, что в Советском Союзе тоже мастерят спутники-шпионы. Даже само название «Зенит-два» было совсекретным, что говорить о целях программы. Кстати, даже имя это возникло удивительным образом.
Когда Королев провозгласил (а в ЦК и ВПК его поддержали), что спутник-разведчик и корабль для полета человека – по сути, одно изделие, общий корабль-прототип назвали «Восток-один». Потом из него в королевском КБ стали изготавливать спутник-шпион, названный «Востоком-два», а также изделие, предназначенное для полета человека, под именем «Восток-три».
Но затем это имя, как тогда говорили, открыли. В печати объявили, что корабль, на котором полетел Юра Первый, называется «Восток». Герман Второй, согласно сообщению ТАСС, отправился в полет на «Востоке-два». И тогда, чтобы не морочить самим себе голову, проект разведывательного спутника переименовали в «Зенит-два».
Внешне корабль этот был похож на тот, на котором летали люди, один к одному: цилиндр агрегатного отсека, шар спускаемого аппарата. Усики антенн, сопла тормозной двигательной установки. Только иллюминаторы по-иному расположены. Однако с точки зрения технической начинки «Зенит-два» оказался неизмеримо сложнее – и Владик почувствовал это на собственной шкуре. Для начала: корабль, что летал с космонавтом, требовалось сориентировать в космосе лишь один раз, перед возвращением на родную планету. Спутник-шпион должен был оставаться сориентированным все время. Так, чтобы его камеры смотрели на Землю строго перпендикулярно, достаточно одного углового градуса отклонения, и изображение необратимо ухудшится. Фотокамеры внутри отсека оказались гораздо более чувствительными к перепадам температуры, чем живой космонавт: значит, никаких отклонений даже на один градус тепла или холода допускать нельзя. На спутнике установили систему, которая должна была прямо на орбите проявлять пленку (в просторечии «банно-прачечный аппарат»). Затем автомат протягивал пленку перед объективом телекамеры: таким образом, изображение могло передаваться на Землю в режиме (как сказали бы сейчас) онлайн. Имелась также радиоперехватывающая аппаратура. Оснастили спутник и системой автоматического подрыва. С пилотируемых кораблей ее, слава богу, сняли – а на спутнике-шпионе она должна была распознать: где садится спускаемый аппарат, на своей территории или за границей, и в случае чего подорвать себя и ценный груз!
И много иных-прочих переделок-изменений потребовалось, которые отражались и на логических, и на электрических, и на прочих схемах. Все понадобилось перерабатывать, перебирать – и, как часто бывало, не в Подлипках, где корабль делался, а уже на техпозиции – то есть в пустыне, на полигоне.
После ноябрьских праздников шестьдесят первого года из ОКБ прибыл для доводки целый десант инженеров‑конструкторов‑специалистов, в том числе один из королевских заместителей – Борис Евсеевич Черток. Появился и Жора из Бауманки, с которым Владик еще три года назад работал в отделе расчетчиков. Иноземцев вновь прибывшим сверстникам-новичкам постарался оказать радушную встречу: рассказал, где жить, как питаться, где мыться и постирушки устраивать. Вечером собрались, выпили спиртяшки за встречу – где доставать алкоголь, Иноземцев тоже, широкая душа, постарался довести до коллектива, не утаил.
На сон грядущий вышли прогуляться вокруг общаги. Летняя безумная жара после короткого бархатного сезона успела смениться полной своей противоположностью – морозищем. Хотя настоящая тюратамская холодина, которой Владик сполна хлебнул прошлой зимой, еще не наступила. С ума сойти, он здесь уже вторую зиму безвылазно, и непонятно, когда его отсюда демобилизуют. Тут шедший рядом Жора, изрядно захмелевший от непривычного спирта, хлопнул Владика по плечу и пробормотал: «Совсем забыл – тут тебе письмо».
Корреспонденция оказалась от неожиданного человека – от Нины, последней жены Флоринского.
Иноземцев ни в мыслях, ни в разговорах с матерью никогда не называл Флоринского «отцом». Трудно было ему к этому привыкнуть. Как старшего товарища и умнейшего человека он знал Юрия Васильевича почти два года. Как отца – всего лишь два дня до его смерти в госпитале Бурденко. И Нину он совершенно не воспринимал как мачеху. Такая же, как он сам, молодая, веселая и слегка бесшабашная девушка, простой техник (то есть специалист, стоящий на ступень ниже его, инженера) в королевском конструкторском бюро.
