Артур Апфилд - Из собрания детективов «Радуги». Том 1.
12
Кимберли Брин
Горы лишили Кимберли Брин многого, но зато щедро одарили ее своими красками. Все, что рассказывали Бони о ее волосах, оказалось чистейшей правдой. Глаза у нее были большие, серые, с голубоватыми искорками. Мягкий овал лица радовал свежестью и здоровьем.
Во дворе фермы, на самом солнцепеке, было расстелено одеяло, на котором лежали три малыша — крохотных и черных как смоль. Агатовые бусины-глаза влажно поблескивали, подошвы дрыгающихся ножек были почти розовыми на солнце. Один довольно заворковал, когда Кимберли пощекотала ему животик. Другой старательно обсасывал ее большой палец, третий зевал, отчаянно тараща слипающиеся глаза.
Вокруг Кимберли и троих младенцев стояло несколько аборигенок и множество детей и собак. Женщины забавлялись, глядя, как Кимберли играет с их малышами, а остальная детвора явно завидовала трем карапузам. Дети поменьше были нагишом, как и младенцы на одеяле; подростки и женщины — в бесформенных балахонах из цветного ситца.
Дом Бринов был выстроен из глины с гравием и покрыт железом. Стены были в ярд толщиной. Беспорядочная планировка дома не позволяла с уверенностью сказать, сколько в нем комнат. Высокая крыша веранды защищала ее от жаркого солнца и летних ливней; на голом земляном полу стояли крашеные кадки с раскидистыми папоротниками. Крытый переход соединял жилое помещение с кухней и надворными постройками, а за ним тянулся огород, упиравшийся в невысокий, но почти отвесный утес из выветренного известняка. На вершине утеса стояли три ветряных двигателя, дававших ферме электричество. Два других, рядом с протекавшим невдалеке ручьем, качали воду из глубокой артезианской скважины. Все вместе производило впечатление добротности и основательности.
Стоявший у ручья абориген что-то прокричал, и женщины с детьми мгновенно умолкли и насторожились. Они замерли, точно куриный выводок, почуявший бесшумное приближение ястреба. Через мгновение женщины облегченно вздохнули, и одна крикнула Кимберли:
— Машина приехал, хозяйка!
Кимберли, стоявшая на коленях возле малышей, поднялась с одеяла и прислушалась. Но, кроме шума ветряков, ничего не услышала. Потом залаяла одинокая собака, и к ней, быстро свирепея, присоединилось с десяток других. Сотни две коз, пасшихся на пригорке, разом подняли головы… Абориген у ручья услышал машину на несколько секунд раньше, чем собаки.
Пикап подъехал к ферме. Собаки залаяли громче. Аборигенки и детвора куда-то исчезли, а вместе с ними — трое младенцев и одеяло.
Констебль Ирвин остановил машину, вылез из кабины и направился к Кимберли, которая ушла на веранду. Он пригладил рукой свои светлые волосы, поддернул брюки и широко улыбнулся, глядя в большие серо-голубые глаза девушки.
— Привет, Ким! Как дела?
— Понемногу, мистер Ирвин. Что поделываете в наших краях? — Она увидела второго мужчину около грузовика и отметила, что в кузове нет трекеров. Кимберли улыбнулась Ирвину, и тот вдруг заметил, что стоит прекрасный день и что вообще все вокруг прекрасно.
— Обычный объезд, Ким, — сказал он. — Ты уже слышала насчет констебля Стенхауза?
— Да, вчера вечером и сегодня утром по радио. Ужасный случай. Вы у нас задержитесь?
— С удовольствием. Со мной еще инспектор Бонапарт.
— Инспектор Бонапарт! — эхом откликнулась Ким, сделав особое ударение на звании. — Господи! Вы только посмотрите, в каком я виде. Он не подождет, пока я переоденусь?
— Конечно, подождет, но к чему переодеваться? — засмеялся Ирвин. — Ты и так хороша, Ким.
На ней была выгоревшая на солнце голубая рубашка, заправленная в старые голубые джинсы, более темные сзади. Смутившись и покраснев, она попятилась к дверям дома.
— Нет-нет, мистер Ирвин, я не могу встретить инспектора в таком виде. Вы проводите его в гостиную, а я тем временем переоденусь и скажу девушкам, чтобы приготовили чай. Я мигом.
Продолжая пятиться, она исчезла в дверях. Ирвин услышал, как она зовет Мэри, Джоан, Марту, и, улыбаясь, пошел обратно к пикапу.
— Нас приглашают на чай, — сообщил он Бони.
— И мы, разумеется, поблагодарим и не откажемся.
Ирвин провел Бони в просторную комнату, которую, казалось, обставили люди, жившие лет двести назад. Если, конечно, не обращать внимания на вполне современный радиопередатчик и две электрические лампочки, свисающие с перекрещенного балками потолка.
Бони присел на тяжелое резное кресло из красного дерева, набитое конским волосом. В центре комнаты стоял тиковый стол, за который можно было усадить человек двадцать. Земляной пол, представлявший собой несколько термитников, утрамбованных до каменной твердости, был застелен крашеными козьими шкурами. Зияющую топку большого камина заложили серебряной травой. На каминной полке стояли швейцарские часы с кукушкой, потрескавшиеся фигурки и подставка с набором трубок. На стене висели олеографии, изображавшие королеву Викторию, кардинала, ребенка в ванночке, тянущегося за куском мыла, и старинное аббатство. С ними соседствовали два раскрашенных фотопортрета. На одном был мужчина в бакенбардах, которого явно стеснял жесткий стоячий воротничок и пышный галстук. На другом — не очень молодая, но еще красивая женщина. Бони догадался, что перед ним родоначальники клана Бринов.
Отпечаток сурового характера этих двух людей лежал на всей обстановке комнаты. Он бросался в глаза всякому, кто туда входил. Длинный, набитый конским волосом диван, массивное кресло, огромный обеденный стол принадлежали этим двоим, их времени и совершенно не вязались с новенькой, поблескивающей черной рацией и полкой над ней, на которой стояло с десяток дорогих книг.
Ирвин с беззаботным видом полез в карман за сигаретами, а Бони встал и подошел к рации, чтобы рассмотреть ее получше.
— Изумительное изобретение, не правда ли, Ирвин? — проговорил он. — Конец изоляции и одиночеству. Даже в самой дремучей глуши человек больше не чувствует себя оторванным от мира. Произошел несчастный случай — можно связаться с врачом, который скажет тебе, что надо делать, или прилетит сам и при необходимости доставит пострадавшего в больницу на самолете.
Среди книг, стоявших над рацией, были «Химиотерапия» Мэллори, двухтомник «По Австралии» Спенсера и Гиллена и «Химические методы в медицине» Харрисона. Бони весьма удивился, увидев такие издания в доме, двое обитателей которого не имели никакого образования, в то время как у двоих других оно не выходило за пределы школьного курса. Он снял с полки «Химиотерапию». Открыв книгу, чтобы определить, насколько часто ее читали, он обнаружил неправильной формы углубление, вырезанное на всю толщину ее четырехсот с лишним страниц. Когда книга была закрыта, в углублении могло поместиться около фунта риса.
Бони взглянул на Ирвина, который листал какой-то журнал без обложки, и взял еще одну книгу. Это был первый том Спенсера и Гиллена. В нем тоже была дыра. Второй том и еще четыре книги претерпели такое же надругательство. Судя по всему, книги эти никто никогда не штудировал — они были совсем новыми.
Услышав голоса за дверью, Бони поставил книги на место и снова сел в кресло. Через мгновение, сразу забыв о книгах, он склонился в изящном поклоне перед Кимберли Брин. Впечатления хлынули на него разноцветным потоком: красноватое золото волос, прозрачная глубина серых глаз, загорелое лицо. Он пожал огрубевшую руку девушки и услышал ее голос: она сказала, что гости — большая редкость в их краях и что она очень рада ему и констеблю Ирвину.
Вошла чернокожая служанка с большим жестяным подносом, на котором стояли оббитый эмалированный чайник, эмалированный молочник и сахарница из чеканного серебра. Поставив поднос на стол, служанка удалилась. Кимберли опустилась на колени и вытащила из-под дивана две отличной работы шляпные коробки из свиной кожи. Ни слова не говоря, она поставила одну из коробок на стол и, сняв крышку, достала самый прекрасный чайный сервиз из всех, какие доводилось видеть Бони. Каждый предмет из тончайшего голубого фарфора с золотым ободком был завернут в квадратный кусочек шелка. С какой-то детской гордостью Кимберли расставила чашки с блюдцами и тарелочки перед гостями.
Хозяйка очаровала Бони. Близился вечер, и Кимберли появилась в платье из золотистого бархата и атласных, отделанных жемчугом туфлях на высоком каблуке. На шее у нее висел огромный черный опал на тонкой золотой цепочке. В темной его глубине вспыхивали и трепетали красноватые блики.
— Я слышал, двое ваших братьев сейчас гонят скот в Уиндем, — сказал Бони.
— Да, — коротко обронила Ким.
Она так волновалась, что почти бегом бросилась к вазе, стоявшей на каминной полке, и достала из нее маленький ключик. Держа ключик в зубах, она принесла и поставила на стол вторую шляпную коробку и открыла замок. Она извлекла из коробки фруктовый торт, еще завернутый в бумагу для выпечки, и вооружилась большим ножом с обломанной костяной ручкой. Бони посмотрел на изысканный фарфор, потом перевел глаза на кухонный нож и эмалированный чайник и еле сдержал улыбку.
