Дик Фрэнсис - Банкир
— Если потребуется, всегда есть вакансия, — обнадежил он. — Вы хотите послать ко мне лошадь?
— У одной моей клиентки есть жеребчик-двухлетка, который едва на ногах стоит, и тренер уже отчаялся понять, в чем дело. Она — в смысле клиентка — вспомнила о вас.
— Я хорошо справляюсь с общей слабостью такого вида.
Урсула нерешительно наморщила лоб.
— Она переживает, что Ян Паргеттер сочтет ее вероломной, если она отошлет вам своего жеребенка. Паргеттер уже несколько недель его лечит, да, видно, безуспешно.
Кальдер увещевающе улыбнулся.
— Мы с Яном Паргеттером в хороших отношениях, уверяю вас. Он иногда даже уговаривает владельцев посылать ко мне лошадей. Очень мило с его стороны. Понимаете, мы совместно обсуждаем каждый случай и приходим к соглашению. В конце концов, мы оба считаем, что первоочередная наша цель — выздоровление пациента. — Снова мелькнуло впечатление, что он повторяет заученные слова.
— Ян Паргеттер — ветеринар? — без особого любопытства спросил я.
Оба посмотрели на меня.
— Э-э... да, — сказал Кальдер.
— Он один из тех, кто обслуживает Ньюмаркет, — добавила Урсула. Очень прогрессивен, не боится пробовать новые средства. Десятки тренеров на него молятся.
— Вы просто спросите его, Урсула, — вмешался Кальдер. — Ян подтвердит, что не возражает, когда владельцы посылают ко мне своих лошадей.
Даже если широта его кругозора не распространяется на лечение руками, он по крайней мере верит, что я не сделаю пациентам хуже. — Это прозвучало как самокритичная шутка, и мы все улыбнулись. Мы с Урсулой Янг еще минуты две слонялись по бару, а за нашими спинами Кальдер вежливо отвечал на очередной бессмертный вопрос.
— Да, — говорил он, — всем средствам против хронического кашля у лошадей я предпочитаю отвар лакричного корня, куда добавлено немного инжира. Вы процеживаете микстуру и подмешиваете ее в обычный корм лошади...
Дверь за нами закрылась, и голос смолк.
— А ведь он, должно быть, устает, все время объясняя свои методы, сказали я. — Удивительно, что он никогда не огрызается.
Женщина рассудительно заметила:
— Кальдер зависит от телевизионной популярности, хорошего отношения публики и врачебных успехов, именно в таком порядке. Ему принадлежит конюшня в предместье Ньюмаркета, там около тридцати денников. До того, как Кальдер ее купил, конюшня была постоянным местом тренировок — и сейчас она почти всегда полна. Только что заболевшие или давно заезженные клячи всех посылают к нему либо от искренней веры, либо в качестве последней надежды. Я не претендую, что разбираюсь в лечении травами, а что до их сверхъестественной целительной силы... — Она покачала головой. — Одно несомненно: каковы бы ни были его методы, у лошадей, покидающих его двор, обычно куда более здоровый вид, чем у поступающих туда.
— Кто-то в Аскоте говорил, что он возвращает умирающих лошадей к жизни.
— Гм...
— Вы в это не верите?
Она посмотрела мне прямо в глаза, мудрая деловая женщина, всю свою жизнь посвятившая чистокровным животным.
— Умирающие, — сказала она, — термин относительный, когда дело не заканчивается смертью.
Я оценил это по достоинству и слегка поклонился.
— Но если быть справедливой, — добавила она, — я знаю, наверное, что он полностью и навсегда вылечил десятилетнюю племенную кобылу от колита, который обыкновенно приводит к смертельному исходу.
— Он обихаживает только скаковых лошадей?
— О нет, он возьмет всякую животинку, от пони до случайной лошади.
Но это все ценные лошади, для хозяев, я имею в виду. Не думаю, что лечебница Кальдера слишком уж дешевая.
— Непомерные цены?
— И этого я не слышала. Справедливые, полагаю, если считаться с результатами.
Мне показалось, что о Кальдере Джексоне я узнал чуть ли не больше, чем о паях на жеребцов, но у меня, в конце концов, был к нему обоснованный интерес. Отчего-то хочется, чтобы жизнь, которую ты спас, приносила реальную пользу миру. Не могу сказать, что это логично, но так оно и есть. Я был рад, когда оказалось, что Кальдер действительно лечит лошадей, пусть даже его собственными неортодоксальными способами; но если я желал при этом теплее отнестись к нему как к личности, у меня мало что вышло.
Урсула Янг отправилась по своим делам, и хотя мне в этот день еще попадались на глаза и она, и Кальдер, я не подошел к ним поговорить. Я вернулся в Лондон поездом, утром в воскресенье просидел два часа на телефоне и в полдень того же воскресенья выехал в Хартфордшир на поиски Оливера Нолеса.
Столетней постройки кубический особняк из красного кирпича имел нежилой вид. На мой вкус, его могли бы оживить вьющиеся растения, но Оливеру Нолесу были не по душе смазанные контуры: бескомпромиссная аккуратность и чистота обнаженных линий отличали решительно каждый уголок его владений.
Его земля была поделена на множество загонов различных размеров, и каждый окружен безукоризненно ровной оградой из белых перекладин. Содержание их, как я прикинул, затормозив перед крыльцом на дорожке из гравия, сквозь который не пробивалось ни единой травинки, должно было обходиться в целое состояние. Несколько кобыл с жеребятами паслись в дальних загонах, склонив головы к траве, вынюхивая последние ломкие стебельки умирающего года. День сегодня был холодный, пасмурное солнце уже опускалось за отдаленные холмы, под застывшим небом сгущались зимние сумерки, в сыром воздухе пахло прелью, дымом горящих поленьев и палой листвой.
Никаких опавших листьев как таковых не наблюдалось. Ни цветочных клумб, ни декоративных живых изгородей, ни деревьев окрест. Бесплодный ум, подумал я, стоит за делом, цель которого — плодотворение жизни.
Оливер Нолес, собственной персоной отворивший на мой стук парадную дверь, оказался приятным худощавым мужчиной, по виду образованным, быстрым в движениях, с манерами одновременно властными и учтивыми. Привык командовать, определил я; это у него в крови. Положительный, прямодушный, владеет собой. К тому же в его сдержанности есть своеобразное обаяние.
— Мистер Эктрин? — Улыбаясь, он пожал мне руку. — Должен признаться, я ожидал кого-нибудь... постарше.
На это есть несколько ответов, к примеру, «время об этом позаботится» или «завтра стану постарше», но они не показались мне уместными. Вместо этого я сказал: «Я представлю отчет». Это должно было его успокоить и в самом деле успокоило, и он пригласил меня в дом.
Можно было предсказать, что интерьер будет таким же тягостно опрятным. Просмотренные газеты и журналы складывались стопкой в отведенное место. Мебель старинная, хорошо отполированная, латунные ручки сияют, персидские ковры вызывают почтение. Хозяин провел меня в гостиную, которая служила ему и кабинетом; стены в ней были густо увешаны фотографиями жеребцов, кобыл и жеребят, и из окна, за широкой площадкой, посыпанной гравием, была видна арка, выходящая на обширный конюшенный двор.
— Денники кобыл, — сказал он, проследив за моим взглядом. — За ними денники жеребят. 3а ними площадка для случки, а в дальнем ее краю еще денники жеребцов. Коттедж моего старшего конюха, затем общежитие для работников, вон те крыши в низине. — Он остановился. — Может быть, вы хотите осмотреть?
— Очень хочу, — сказал я.
— Тогда пойдемте. — Он повел меня к заднею двери, захватив по пути пальто и свистнув черную охотничью собаку. — Ну-ка, Сквибс, пойдем, старина, — сказал он, с нежностью глядя, как его пес в экстазе скребет лапами порог. — Глоток свежего воздуха тебе не повредит.
Мы пошли к конюшенной арке втроем. Сквибс носился кругами и зигзагами, уткнувшись носом в гравий.
— Это у нас самое тихое время года, — сказан Оливер Нолес. — У нас, разумеется, есть здесь свои кобылы, и еще несколько на содержании. Он посмотрел на мое лицо, проверяя, понял ли я, и решил все равно объяснить. — Они принадлежат владельцам, которым негде их держать. Нам платят за их содержание.
Я кивнул.
— Потом у нас есть жеребята, которых кобылы родили прошлой весной, и, разумеется, три жеребца. Общее число на данный момент семьдесят восемь.
— А следующей весной, — спросил я, — к вашим жеребцам будут прибывать кобылы?
— Правильно. — Он кивнул. — Их привозят сюда за месяц или за пять недель до того, как должны появиться на свет те жеребята, которых они уже вынашивают, чтобы они оставались около жеребцов в течение следующего месяца. Они рожают жеребят здесь, ведь жеребята слишком нежны, чтобы сразу после рождения отправляться в путь.
— И... как долго они остаются здесь?
— Около трех месяцев, а дальше мы надеемся, что кобыла с жеребенком вне опасности.
— Так что пауза небольшая, — заметил я. — Между... ээ... беременностями?
Он взглянул на меня с вежливой насмешкой.
— Кобылы могут забеременеть уже через девять дней после того, как ожеребятся, но мы обычно считаем, что это рановато для случки. Половая охота — течка, как вы бы назвали — длится шесть дней, потом наступает интервал в пятнадцать дней, затем опять шестидневная течка, и на этот раз мы их случаем. — Он добавил:
