Гиллиан Флинн - Темные тайны
Но как же иногда хотелось быть свежей, как роза. Несколько месяцев назад вернулся Раннер — неожиданно, как с неба свалился. Голубоглазый, загорелый, он возник на пороге в грязных джинсах, с рассказами о рыболовецких траулерах на Аляске и гонках во Флориде, не чувствуя никакой вины за то, что дети от него не получили ни цента за три года, когда о нем не было ни слуху ни духу, и спросил, нельзя ли ему у них перекантоваться, пока не устроится; денег, естественно, у него не было, но он протянул Дебби полбутылки теплой колы, как чудесный подарок. Он пообещал починить все, что сломалось, и сделать это просто так, раз она не хочет по-другому. Стояло лето, и она позволила ему спать на диване, а он по утрам, когда к нему прибегали девочки, лежал там развалившись, в засаленных и драных трусах, из которых чуть ли не наполовину вываливалось его хозяйство.
Но дочки были от него в восторге (он называл их куколками и ангелочками), и даже Бен внимательно за ним наблюдал, то общаясь с ним, то дичась. Раннер и не особенно старался завладеть его вниманием, но пробовал с ним шутить. Он говорил о себе и о нем как о мужчинах, что было хорошо. Например, скажет: «Это мужская работа» — и подмигнет Бену. Через три недели на своем грузовике он приволок откуда-то раскладной диван и попросил разрешения немного пожить у них в гараже. Это показалось ей приемлемым. Он помогал ей мыть посуду, открывал перед ней двери и вел себя так, чтобы она замечала, что он смотрит на ее попу, но тут же делал вид, что смущается. Однажды вечером, подавая ему чистое постельное белье, она позволила себя поцеловать. Он тут же сгреб ее, прижал к стене, залез под рубашку, начал лапать. Она оттолкнула его, сказала, что не готова, и слабо улыбнулась. Он зло пожал плечами, смерил ее взглядом, поджав губы. Раздевшись перед сном, она чувствовала запах никотина там, где он ее хватал.
Еще с месяц он болтался на ферме, то и дело бросая на нее похотливые взгляды, начинал что-то делать по хозяйству, да так и не доделывал. Когда однажды утром за завтраком она попросила его съехать, он обозвал ее сукой и швырнул в нее стаканом — вон на потолке до сих пор пятна от сока, а когда все же убрался, она не досчиталась шестидесяти долларов — он их стащил; прихватил еще и шкатулку для драгоценностей, но, очевидно, очень скоро убедился, что там нет ничего ценного. Он переехал в заброшенную халупу где-то в миле от фермы. Видимо, единственным источником тепла там была печь, потому что из трубы постоянно шел дым. Иногда она слышала звуки выстрелов в небо.
Это стало ее последним романом с отцом ее детей, но сейчас не время об этом думать — нужно возвращаться к действительности. Пэтти заправила за уши сухие, непослушные волосы и открыла дверь ванной. Мишель сидела на полу прямо перед дверью и делала вид, что изучает покрытие. Она пытливо глянула на мать из-за серых дымчатых стекол.
— У Бена неприятности? — спросила она. — Зачем он это сделал? С волосами?
— Наверное, болезнь роста, — сказала Пэтти, но как только Мишель глубоко вздохнула (а она всегда набирала в легкие побольше воздуха, прежде чем заговорить — короткими предложениями, почти не разделяя слов, которые просто цеплялись одно за другое, пока не заканчивался воздух), они услыхали звук свернувшей к ним с шоссе машины.
Подъездная дорога была длинной, и проходила еще пара минут, пока поворачивавшая машина останавливалась перед домом. И хотя дочки с радостными криками «Диана! Диана!» уже бежали к окну, Пэтти почему-то сразу поняла, что это не сестра. В конце концов, они печально повздыхают, и все. Пэтти почувствовала, что это Лен, представитель банка-кредитора. Даже в манере вести машину проявлялась его собственническая натура. Лен-прилипала. Лен-кровопийца. С восемьдесят первого года она ведет с ним бесконечный диалог. К тому времени Раннер, который поначалу смотрел на ферму как на свою собственность, а не на собственность, принадлежавшую ее деду и бабке, ее родителям, а потом и ей, уже сбежал, предварительно объявив, что подобная жизнь ему не по нутру.
Единственное, что он сделал, так это сначала на ней женился, а потом разорил ферму. Бедолага Раннер, он во всем разочаровался, а ведь в семидесятых у него были такие далеко идущие планы. Тогда люди наивно полагали, что можно разбогатеть, занимаясь фермерством. (Ха, можно подумать! И она громко хмыкнула при этой мысли.) Они с Раннером получили ферму от ее родителей в семьдесят четвертом. Это стало грандиозным событием, куда более значительным, чем ее замужество и рождение первенца. Ни свадьба дочери, ни рождение у нее сына так не взволновали ее тихих и милых родителей — от Раннера даже тогда за милю несло бедой, но (земля им пухом!) они ни разу не сказали о нем ни единого дурного слова. Когда в семнадцать лет она сообщила, что беременна и собирается замуж, они лишь выдохнули: «Ох», и все. Но это сказало о многом.
С того дня, когда папа и мама передавали ферму, у Пэтти осталась размытая фотография: смущенные и гордые, они улыбаются в объектив; рядом она с Раннером с улыбками победителей, у обоих шапка волос на голове, невероятно молодые, с шампанским в руках. Родители никогда прежде не пробовали шампанского, а тут специально по столь торжественному случаю съездили за ним в город. Шампанское наливали в банки из-под желатина.
Дела очень быстро пошли плохо, но она не может во всем винить только Раннера. В то время все кругом думали, что цена на землю продолжит расти, так почему бы в таком случае не взять больше? «Ни клочка неосвоенной земли!» — этот боевой клич тех лет многим кружил голову. Полный вперед! Проявляйте инициативу, действуйте смело! Раннер со своими безмерными амбициями и полным отсутствием знаний решительно отправлялся с ней в банк (по этому случаю он всегда надевал галстук густо-зеленого цвета из толстой-толстой ткани) и что-то мычал, выпрашивая ссуду. Поход обычно заканчивался тем, что им давали в два раза больше, чем они просили. Наверное, не следовало брать такие деньги, но в банке подбадривали: не беспокойтесь — экономический подъем.
«Они деньги даром раздают!» — возбужденно вопил Раннер, и на ферме вдруг появлялся новый трактор и шестирядная сеялка, хотя достаточно было бы и четырехрядной. Через год на ферме красовался блестящий вездеход «Краузе» и новенький комбайн знаменитой компании по производству сельскохозяйственной техники Джона Дира. Верн Ивли, с его впечатляющими пятьюстами акрами земли, непременно комментировал каждое новое приобретение Дэев, осуждающе приподнимая бровь. Раннер приобрел еще землю и рыбацкий катер, а когда Пэтти спрашивала, надо ли это делать, он злобно зыркал на нее и орал, как это больно, что она в него не верит. Потом все в одночасье рухнуло. Словно чья-то злая шутка — в восьмидесятом президент Картер ввел эмбарго на экспорт зерна в Советский Союз (не до фермеров сейчас — время бороться с коммунизмом!), банковские ставки выросли до восемнадцати процентов, цены на топливо сначала только ползли вверх, а потом взмыли, много банков обанкротилось, в конкуренцию на рынке вдруг вступили страны, о существовании которых она едва знала, какая-то там Аргентина. В конкуренцию с ней из крохотного Киннаки в штате Канзас. Несколько неудачных лет — и Раннер сломался. И зациклился на Картере — говорил о нем всегда. Сидит перед телевизором с пивом, смотрит плохие новости, но как только заметит, что где-то блеснут эти большие кроличьи зубы, взгляд у него стекленеет и в нем закипает такая ненависть, что кажется, он знаком с Картером лично.
Итак, во всех бедах Раннер обвинял Картера, а все остальные в их убогом городишке винили ее. Теперь при встрече Верн Ивли все время укоризненно щелкал языком: ай-я-яй. У фермеров, как-то умудрявшихся оставаться на плаву, она не вызывала сочувствия, они смотрели на нее, словно она сначала голышом кувыркалась в снегу, а потом решила утереть сопливый нос о них. Как раз прошлым летом у фермера недалеко от Арканзас-Сити что-то там сломалось в загрузочной воронке, и на него высыпались почти две тонны пшеницы. Здоровенный мужик, он попросту утонул в зерне. Задохнулся, прежде чем его успели вытащить. В Киннаки все так горевали, так переживали из-за этого столь невероятного происшествия, пока не узнали, что фермер не мог выплачивать долги. Тогда вокруг заговорили: «Надо быть осторожней» — и пускались в рассуждения о том, как заботиться о технике, и о соблюдении правил безопасности. И тут же все ополчились на бедолагу, которого погубил собственный урожай.
В дверь позвонили, и (ее опасения оправдались) на пороге появился Лен, тут же вручил Мишель свою шерстяную шапку, а Дебби — несуразно большое пальто и начал тщательно очищать от снега новехонькие, чересчур блестящие туфли. Бен не одобрил бы такие, подумала она. Бен мог часами осматривать свои новые кроссовки и даже давал сестрам по очереди в них походить, но это было в то время, когда он еще допускал их к себе. Либби сердито зыркнула на Лена с дивана и снова отвернулась к телевизору. Она обожала Диану, а этот дядька обманул ее, потому что вошел в дверь вместо Дианы.