Эллери Куин - Чудо десяти дней. Две возможности.
— По-моему, я знаю, как много для тебя значит отец, — отозвался Эллери.
— Нет, ты еще не до конца меня понял. Я обязан ему всем. Всем, чем я обладаю. Каким я стал. И даже моим именем. Ведь я ношу его имя. Он окружил меня заботой и порой жертвовал для меня самым необходимым. А Уолферт всегда подстрекал его и внушал ему, что я ничтожество и бездельник. Отец дал мне образование. Он поощрял мое детское увлечение, когда я лепил из глины крохотные фи гурки. Он отправил меня за границу учиться скульптурному мастерству. И принял меня, когда я вернулся. Он позволил мне продолжать работу и ни в чем меня не стеснял. Я — один из трех его наследников. И он никогда не утверждал, будто я не в силах создать что-нибудь выдающееся и прославиться. Не упрекал меня в лени, когда я, бывало… Да ты и сам видел, что он сделал прошлым вечером — купил мне музей. Так что вскоре у меня возникнет «площадка» для реализации таланта, если он, конечно, имеется. Да будь я Иудой, то все равно не смог бы его обидеть или оттолкнуть. А вернее, ни за что не захотел бы. Он — смысл моего существования, и я перед ним в вечном долгу.
— Иными словами, он вел себя как твой родной отец, — с улыбкой перебил его Эллери. — Ты ведь это имел в виду?
— Я и не рассчитывал, что ты меня поймешь, — огрызнулся Говард. Он выпрыгнул из машины, приблизился к валуну, сел на его мшистую верхушку, нащупал под ногами камешек, неловко пнул его, потом поднял и швырнул в корягу.
Птицы опять вспорхнули и улетели.
— Говард рассказал свою историю, но это лишь одна часть, — заключила Салли. — А теперь позвольте мне рассказать мою.
* * *Эллери передвинулся на сиденье, а Салли обернулась к нему и поджала ноги. На этот раз она взяла сигарету и закурила. Ее левая рука покоилась на руле. Похоже, что она искала главное слово — сезам, способное передать всю суть ее истории.
— Меня зовут Сара Мэсон, — неуверенно начала она. — Сара, без буквы «эйч». Мама особенно настаивала на этом, она знала, что так принято писать в «Архиве», и решила — без «эйч» имя будет звучать элегантнее. А Дидс стал звать меня Салли, — она слабо улыбнулась, — помимо всех прочих имен.
Мой отец работал на джутовой мельнице. Там перемалывали джут и шодди.[8] Не знаю, известно ли вам, что такое джутовая мельница. Пока Дидс не купил ее, это была жуткая дыра. А Дидс превратил ее в достойное предприятие, и оно теперь процветает. Джут используют в самых разных случаях, по-моему, даже в пластинках фонографов, или там применяют шодди? Никогда не могла запомнить. Так вот, Дидс купил эту мельницу и все на ней реорганизовал. Одним из первых он уволил моего отца.
Салли подняла голову.
— От папы и впрямь не было проку. На мельнице он делал то, что обычно поручают девчонкам-неумехам, то есть совсем несложную работу. Но не справлялся даже с ней. Он многое перепробовал, как-никак получил неплохое образование, — и у него ничего не получалось. Он пил, а когда напивался, бил маму. Однако меня он и пальцем не тронул, — у него просто не было такой возможности. Я очень рано научилась не попадаться ему под руку. — Она улыбнулась той же слабой улыбкой. — Я — отличный пример теории Дарвина. У меня был целый выводок сестер и братьев, но выжила только я одна. Остальные умерли в раннем детстве. Наверное, и меня бы тоже не стало, но папа умер первым. А вслед за ним мама.
— О! — откликнулся Эллери.
— Они умерли через несколько месяцев после того, как папа лишился работы. Он так и не смог никуда устроиться. Однажды утром его нашли в реке Уиллоу. Говорили, будто он оступился еще вечером, напившись допьяна. Упал и утонул. А спустя два дня маму отвезли в больницу Райтсвилла — у нее начались преждевременные родовые схватки. Ребенок родился мертвым, и мама тоже умерла. Мне тогда было девять лет.
«Да, типичная история для Полли-стрит», — подумал Эллери. Однако что-то в ней его не на шутку озадачило. А точнее, происхождение сидящей рядом с ним Салли. Если рассуждать строго социологически, на свете мало чудес. Как же маленькой замарашке Саре Мэсон удалось стать Салли Ван Хорн?
Она опять улыбнулась:
— Эллери, здесь нет никакой тайны.
— Вы совершенно несносная женщина, Салли, — возмутился Эллери. — Ну и как же?..
— Это все Дидс. Я была маленькой девчонкой, без единого пенни в кармане. Да, по сути, и без родственников, хотя мамина кузина жила с семьей в Нью-Джерси, а папин брат — в Цинциннати. И они меня к себе не взяли. Что же, их можно понять — обе семьи были очень бедные и многодетные, зачем им лишний рот? Меня отправили в приют в Слоукем, его опекало графство, и тогда-то Дидс услышал обо мне. Он был попечителем городской больницы, там ему рассказали о маминой смерти и об оставшейся сироте…
Он меня никогда не видел. Но когда выяснил, кто я такая — дочка Мэтта Мэсона, которого он уволил… Я не раз спрашивала, почему его встревожила моя судьба. А Дидс в ответ лишь смеялся и говорил, что это была любовь с первого взгляда. И родилась она в тот день, когда он увидел меня на Полли-стрит, в доме миссис Пласкоу, нашей соседки, у которой я какое-то время жила. Я хорошо помню миссис Пласкоу — крупную, полную женщину, этакую «мамашу» в очках в золотой оправе. Это случилось вечером, и миссис Пласкоу зажгла свечи. Они были евреями, и я запомнила, как она объяснила мне, что евреи зажигают свечи в пятницу вечером: ведь закат в пятницу — начало еврейской субботы. И так продолжается уже тысячи лет. Не успела она закончить фразу, как в дверь постучали, не могу забыть свое сильнейшее впечатление. Маленький Филли Пласкоу открыл ее — на пороге стоял какой-то огромный человек. Он посмотрел на свечи, на детей и сказал: «Где здесь девочка, у которой умерла мама?» Любовь с первого взгляда! — Салли снова улыбнулась своей загадочной улыбкой — Я была грязной, напуганной сиротой с костлявыми руками и тощей грудной клеткой, мои ребра можно было пересчитать. Настоящим оборвышем. И до того испугалась, что набросилась на этого дядю. Как приблудная кошка! — Тут она громко засмеялась. — Думала, что так ему и надо. А он попытался усадить меня к себе на колени. Я стала сопротивляться, расцарапала ему лицо, ударила по ногам. Миссис Пласкоу прикрикнула на меня и чуть не заплакала, а ее дети скакали вокруг меня и визжали. — Выражение лица Салли изменилось. — Какой он был сильный, какой большой и теплый и как от него замечательно пахло, еще лучше, чем от свежевыпеченного хлеба на кухонном столе. Я еще долго кричала, пытаясь вырваться. Окунула его галстук в воду, когда он попробовал пригладить мне волосы. Он на меня не сердился и говорил со мной очень ласково. Дидс — борец по натуре. И любит борцов.
Говард встал, вернулся к машине и хрипло произнес:
— Давай продолжай, Салли.
— Да, Говард, — отозвалась Салли, а затем разъяснила: — Что же, он заключил договор с властями графства. Создал для меня какой-то фонд, я не стану сейчас описывать подробности. Но благодаря этим пожертвованиям меня приняли в частную школу с добрыми, понимающими, современно мыслящими учителями, а потом еще в одну. Это были настоящие частные школы. На деньги Дидса. Я училась и в других штатах. И завершила образование за границей. У Сары Лоуренс. Меня заинтересовала социология. — Она беспечно добавила: — У меня несколько дипломов. Я получила хорошую работу в Нью-Йорке и в Чикаго. Мне это нравилось. Но меня всегда тянуло назад, в Райтсвилл, и я хотела здесь работать.
— На Полли-стрит.
— На всей Полли-стрит. Этим я и занялась. Да и до сих пор кое-что делаю. Теперь у нас собралась команда хорошо образованных людей и мы разработали полную социальную программу для школ и клиник. В основном на средства Дидса. Естественно, что во время моей работы мы постоянно встречались.
— Он, должно быть, вами очень гордится, — пробормотал Эллери.
— Полагаю, что с этого все и началось, но… затем он в меня влюбился. Вряд ли мне удастся передать, что я почувствовала, когда он признался в любви. Дидс всегда общался со мной. Он прилетал на самолете, чтобы повидать меня, когда я училась в школе. Я никогда не воспринимала его как отца… скорее как большого и сильного ангела-хранителя, но очень мужественного типа. Наверное, вы сочтете меня восторженной дурой, но я бы даже сказала — «как бога».
— Нет, я вас понимаю, — ответил Эллери.
— Я сохранила все его письма ко мне. И прятала его фотографии в разных тайниках. На Рождество он присылал мне огромные коробки с замечательными подарками. А в дни рождения всякий раз дарил мне что-нибудь необыкновенное. У Дидса фантастически хороший вкус и почти женское чутье ко всему исключительному. И на Пасху — груды цветов, целое море букетов. Он был для меня всем — олицетворением добра, силы и, конечно, утешением, надежным плечом, на которое ты кладешь голову в минуты одиночества и тоски. Даже когда он куда-нибудь уезжал.
