Ури Шахар - Мессианский Квадрат
– Неизвестные буквы неизвестного языка. Установлено лишь, что это осмысленный текст. Существуют лингвистические критерии, позволяющие это утверждать. Но никто до сих пор не смог его расшифровать! При всех современных возможностях, при всех современных знаниях! Никто! Я, конечно, всерьез не рассчитываю это сделать. Тут надо быть лингвистом, нужно знать десятки языков. Но рассматривать эти страницы могу часами. Эти загадочные буквы, эти странные детские рисунки… Душа просто куда-то улетает.
Я вспомнил, как пару дней назад, лежа в постели, я сквозь дрему видел, что Андрей зажег свечи и над чем-то склонился. Видимо, это был манускрипт...
Я просмотрел еще несколько папок: в некоторых были математические вычисления, в некоторых таблицы с датами. Поначалу мне показалось все это довольно странным и несерьезным. Но в первую очередь странным.
– Как можно быть специалистом во всем? Какая может быть наука вне академического мира? – спросил я Андрея.
– А по-моему, только такая наука и бывает. Настоящий ученый – всегда кустарь.
Этот ответ еще более усилил мои сомнения в доброкачественности научных занятий моего друга. Я всегда испытывал неприязнь к дилетантству, и было досадно, что Андрей, поначалу показавшийся мне ищущим и основательным, на деле был человеком этой породы. Похоже, что его фантазии на тему древних рукописей в районе Мертвого моря не были чем-то случайным, чем-то спровоцированным стрессом и сотрясением мозга, а вытекали из его общего характера, из пристрастия к поверхностной «научной деятельности».
Я скептически пожал плечами.
– Настоящий ученый всегда кустарь? Это, мягко говоря, как бы это сказать... оригинально.
– А что говорил Эйнштейн, ты знаешь? Он говорил, что идеальная работа для ученого – это надзирать за маяком. Это Эйнштейн сказал. Не Геккельбери Финн, не Портос. Эйнштейн!.. А я почти на такую самую работу устроился. Я это и родителям своим объясняю.
– А они что?
– А что они могут сказать? Они говорят: все лучше, чем пить. Довольны мною, короче.
Андрей потянул меня на кухню и, извлекая из буфета стаканы в мельхиоровых подстаканниках, сказал:
– Я тебе рассказывал, что поехал тогда в Израиль отчасти для того, чтобы развеяться. Ну, то есть, для того, чтобы отвлечься от одной особы?
– И, как я вижу, поездка тебе действительно пошла на пользу. Ты в лучшую сторону изменился. Бодро выглядишь.
– Но все же по-настоящему помогла не поездка... Видишь ли, я и по приезде в Россию иногда очень страдал. Любая радость была мучительна, потому что я не мог разделить ее с ней… До конца никакие молитвы не помогали, никакие впечатления. Жизнь моя была совершенно отравлена… Такое чувство, как будто в душе твоей дырку проели… Словом, «и понял я, что горше смерти женщина»…
– Так как же ты исцелился? Ты действительно другой стал, – заинтересовался я.
– Ты не поверишь... Я случайно узнал, что всякое четное число является суммой двух простых чисел, то есть тех, что делятся только на самих себя...
Связь между этими двумя фактами – неизлечимой любовью и четными числами – была такой невероятной и неожиданной, что я едва не охнул от такого сюрприза, инстинктивно посмотрел сперва на дверь, высчитывая пути бегства, а потом с опаской на Андрея, в чьей голове такая связь стала возможной. Но виду не подал.
– Неужели? - сказал я, стараясь не улыбаться и не моргать. – Давай посмотрим, например, 36...
– 36 можно представить как сумму 13 и 23, как 17 и 19 или еще как-нибудь.
Я задумался, выходило вроде все правильно.
– И что, так действительно любое четное число раскладывается?
– В том-то и дело, что это экспериментально так установлено, но никто не доказал. Как это выходит из природы самих чисел никому не известно.
– Ну, хорошо. И какая связь с любовью? – осторожно сказал я, на всякий случай широко и дружественно улыбаясь.
– Меня, понимаешь, это так поразило, так заинтриговало, что я все на свете позабыл… Я стал проверять, составлять таблицы.. Ну что мы вообще знаем о числах, если не понимаем природы связи простых чисел с четными? Где формула этого чуда? Как все это подстраивается? Все показалось мне тогда таким загадочным, как будто я к тайне мира напрямую приблизился, минуя ту мою сказочную девушку. Тогда я впервые и почувствовал, что знание – это такая же могущественная захватывающая сила, как и любовь... В тот момент, поверь, я впервые за эти годы стал самодостаточен, впервые смог ликовать и поражаться, не отравляясь сознанием, что лишен возможности делиться этими чувствами с ней. С той минуты меня как будто прорвало, я повсюду вижу загадки и загораюсь желанием их разрешить…
– Многим, наверно, знакомо это изумление, – согласился я, но как это мешает учебе в институте?
– Ах, университет, – усмехнулся Андрей. – Я понимаю, конечно. Сейчас высшее образование – это что-то вроде того, чем когда-то было римское гражданство. С дипломом, тем более со степенью, ты повсюду встречаешь уважительное отношение. Ты – человек с большой буквы… Но мне на все это времени жалко.
– Недавно я слышал по радио передачу о теореме Ферма, – вспомнил я вдруг. – В ней рассказали историю прямо такую, как у тебя случилась. Один состоятельный человек по имени Пауль Вольскель захотел покончить с собой из-за несчастной любви, он уже приступил к последним этапам своего замысла: то ли прощальное письмо пошел писать, то ли пистолет заряжать. Не помню. Но вот перед самым роковым этим шагом он вошел в свою библиотеку взял случайно с полки одну из книг, в которой как раз про теорему Ферма говорилось, и так увлекся задачей, что обо всем забыл. Теоремы он так и не доказал, но жив остался. Кстати, он так загорелся желанием найти решение, что назначил премию тому, кто теорему эту докажет. В той передаче говорилось, что учрежденная им комиссия рассмотрела сотни, если не тысячи решений, которые были признаны неверными. И вот как раз сейчас, представляешь, один математик заявил, что доказал теорему и обратился в эту комиссию. Но я так и не понял, приняла ли комиссия его доказательство.
– Неужели доказал? У меня, лично, эта теорема не очень продвигается.
– Ты и ее пытаешься?.. – улыбнулся я. – Ну а как, кстати, с этими четными числами? Тебе удалось что-нибудь выяснить?
– Это один из вопросов, над которыми я продолжаю биться. Пока результатов нет.
– А вообще какие-то успехи бывали?
– Смотря что понимать под успехом.
– Ну хорошо, а что ты вчера ночью вычислял?
– А! – обрадовался Андрей. – Это очень интересное исследование, я назвал его «Научная эсхатология».
– Эсхатология? Это что-то про конец света? Высчитываешь, когда солнце погаснет, что ли?
– Нет, так далеко я не заглядываю... Но по моим расчетам, что-то не менее знаменательное стрясется гораздо раньше, между 2030 и 2400 годами... Я, видишь ли, ищу нулевое время, точку «омега», к которым стремится история. Ты, наверное, обращал внимание на то, что темпы прогресса все время ускоряются?
– Ну, обращал. Это, по-моему, ясно всем.
– Так вот, я заметил, что ускорение это нарастает порядками. Иначе говоря, историю надо мерить, как мерят силу землетрясения по шкале Рихтера или как кислотность по рН. Причем это касается не только технического прогресса, но и биологической эволюции. Кстати, как иудаизм к теории эволюции относится?
– Некоторые отрицают, но рав Кук воспринимал ее очень положительно. Он говорил, что благодаря Дарвину человечество приняло Божественную идею развития.
– Ясно. Так вот, на смену биологической эволюции, завершившейся возникновением человека, приходит культурный и технический прогресс, ускоряющийся в той же прогрессии.
– Подожди, что значит «в той же прогрессии»? Как можно измерять эволюцию и технический прогресс в одних и тех же единицах?
– Я тебе сейчас все покажу.
Андрей подошел к шкафу, вытащил оттуда папку, раскрыл свои таблицы и графики, исписанные разными датами, и выбрал какой-то лист.
– Вот смотри, по оси Х у нас течет время, а по оси У растет прогресс. Функция, как говорится, элементарная: У = 1/X. Вот эта ветвь гиперболы, которая еле-еле ползет по координате Х, – эволюция, а эта, которая взлетает вверх по координате У, – технический прогресс.
– Что за вздор?! – я уже не боялся, что Андрей безумец, и потому, когда его «заносило», я выражал свое удивление вполне открыто. – Как можно представить в виде одной функции два совершенно разных процесса, основывающихся на совершенно разных принципах?
– Ну почему же на разных? Оба эти процесса делают живое существо более автономным. Биологическая жизнь и разумная жизнь в рамках действующих законов природы добиваются от этой природы все большей и большей независимости. Эволюция органов и прогресс орудий в конечном счете ведут к одной и той же цели – к наращиванию автономности, свободы.
