Элла Никольская - Уходят не простившись (Русский десант на Майорку - 2)
- А не могло быть у Тамары Геннадьевны на стороне кого-нибудь? Ну, вы понимаете... Простите, но приходится такими вещами интересоваться...
- Муж, правда, узнает о "таких вещах", как вы изволили выразиться, последним, так что мои показания, может, и недостоверны, - кисло пошутил хозяин, - Но не думаю, не думаю, что могло иметь место преступление по страсти, crime de passion, так сказать. Наш с нею брак, не скрою, далек был от идеального в последнее время, катился, можно сказать, к финалу. И она это воспринимала болезненно. Но главное, знаете, было даже не в этом...
- А в чем же? - удивился следователь Пальников.
- Я и сам все время об этом думаю, - признался старший из собеседников, - Можно друг другу изменять, разлюбить даже и все же оставаться вместе, супругов многое связывает и помимо любви. Привычка, привязанность, близость если не физическая, то душевная - это иной раз покрепче любви, она-то как раз понятие относительное...
Он рассуждал с видимым удовольствием, рад был представившейся возможности поговорить... Одичал совсем на даче, - подумал Павел, продолжая внимательно слушать.
- ...Мы с Тамарой Геннадьевной перестали друг другу верить. Она в каждом моем слове сомневалась, и то же самое происходило со мной. Вот что с нами случилось, молодой человек.
- А рыжая секретарша не в счет, что ли? - вертелось на языке у Павла, но вслух произнести не посмел. Похоже, старый греховодник говорит искренне. Наверно, он и прав: секретарши приходят и уходят, а семья может и сохраниться. Но действительно, если не веришь тому, кто рядом с тобой дышит, по утрам кофе варит... Если подозреваешь, что этот человек за твоей спиной тайные планы строит и поминутно их корректирует, все обстоятельства принимая в расчет: и твою привязанность, и боязнь одиночества, даже здоровье. Вглядывается в спящее лицо - присматривается, как бы заботится, а сам проясняет для себя, скоро ли Бог супруга (супругу) приберет...
Нарисовав мысленно такую картину, Паша даже вздрогнул...
Сиамская кошка, вольно расположившаяся на столе, за которым сидели гость и хозяин, настойчиво толкнула лбом Пашину руку: погладь, мол, немедленно и за ухом почеши. Паша послушно исполнил все требования и только что круглые и строгие голубые глаза красавицы удовлетворенно сощурились.
- Скучает, - грустно заметил хозяин, - Кто придумал этакую глупость, будто кошки только к дому привыкают? Они нас любят не меньше, чем собаки. Вот эту я котенком на улице подобрал, думаете, она не помнит? А вторую - у нас две было - Тамара принесла с помойки зимой. Отмыла, вылечила, Майка за ней хвостом ходила. А потом пропала...
Точно, вспомнил Павел, кошек было две.
- Вы её искали?
- А как же! Все подвалы обошел... Если вы на станцию, юноша, я вас провожу, мне в магазин надо.
После столь недвусмысленного намека ничего не оставалось, как вслед за хозяином подняться и топать на выход.
...Возле станции кипела жизнь: в Малаховке от века по выходным существовала толкучка, блошиный рынок. Теперь же старьем почти не торговали - в основном, гонконгская, турецкая продукция, пестрая завлекательная дешевка, продавцы - что молодые, что старые - все в неё наряжены и смотрятся неплохо, не бедно, не то, что в прежнее время. И покупает народ, но без недавнего азарта: напокупались. Вот худая глазастая женщина даже цветами торгует нездешними, в малаховских да удельнинских садах такие не произрастают: эти куда крупнее, пышнее, вполне живые, но смахивают на искусственные, больно уж безупречны...
Они вдвоем продирались сквозь толпу к гастроному.
- Как бы не закрылся, - беспокоился Юрий Анатольевич, - Воскресенье...
Но тут его остановила вдруг женщина - та самая глазастая цветочница. Догнала, за рукав поймала.
- Извините, не знаю, как вас зовут. Если что не так, снова извините, спросить хочу...
Голос гортанный, акцент грузинский, что ли?
- Может, Тамаре Геннадьевне неудобно заниматься с Гоги бесплатно? Я бы платила... Немного. Много не могу...
Павел не стал дожидаться ответа Юрия Анатольевича, круто повернул назад. Не бросила же цветочница свой товар без присмотра. Гоги - её сын, конечно, мальчик-кавказец, его ни с кем не спутаешь. Так и есть - вот он возле ярких, пестрых букетов, рассованных по высоким вазам, - ишь какая культура торговли - загляденье, заморская красота. Мальчонка глазастый, в мать, кудрявый, смуглый, и за цыганенка бы сошел, Лиза права.
- Ты Гоги?
- Ну! А вы кто?
- Сейчас объясню. Только сначала расскажи, чему тебя Тамара Геннадьевна учила - плавать?
- Почему плавать? - удивился мальчик, - Я хорошо плавать умею. Английскому языку учила и русскому - я в школе отстаю. Пропустил много...
Павел не сдался:
- Ты на озеро с ней ходил когда-нибудь?
- Один раз ходил. Мама меня с местными ребятами не пускает, а с тетей Тамарой отпустила. Жарко было...
- А она хорошо плавает?
- Для женщины прилично, - рассудительно ответил Гоги, - Я ей настоящий кроль показал, я в Сухуми в спортшколу ходил.
- Выходит, ты её учил...
- У неё неплохо получалось, - со скромной гордостью сказал Гоги, Дыхание бы ещё отладить...
- Помнишь, Гоги, когда ты с ней на озеро ходил, там женщина одна утонула...
- Не-а, - покачал головой мальчик, - Никто не тонул. Хотя потом, может. Мы рано ушли, дождь начался, гроза.
- Расскажи, как было? Вы вместе ушли с тетей Тамарой? И ещё спросить хочу - близко от вас машина какая-нибудь стояла?
- А вы кто - сыщик?
- Ага. По особо важным преступлениям, - прибавил себе значимости Паша, - И ты мог бы мне помочь, Гоги. Припомни-ка тот день. Так какая машина там поблизости стояла?
- "Мерседес" черный, - не колеблясь отрапортовал Гоги. - А ушли мы вместе. Ну не совсем. Тетя Тамара говорит: беги, Гоги, под дерево, а я искупаюсь напоследок. Я тоже хотел, а она не велела, говорит: беги вон туда. Но она быстро искупалась, тут как раз дождь сильный-сильный пошел и мы домой бегом.
- Ты случайно не помнишь - она волосы вытирала полотенцем? (Вспомнил-таки Паша наставления Конькова).
Гоги задумался, вспомнил:
- Когда бежали, у неё полотенце на голове было, дождь же шел...
К ним уже спешила сквозь толпу мать Гоги, и по лицу её Павел понял, что ей известно о смерти жены Юрия Анатольевича. Самого же его видно не было, должно быть, успел-таки в магазин до закрытия.
Цветочница потрепала, взлохматила жесткие кудри сынишки, произнесла несколько слов по-грузински. Мальчик сразу сник. Павел кивнул женщине, коснулся плеча мальчика:
- Спасибо, Гоги, ты мне помог.
Тот поднял глаза - огромные какие, черные, как ночь, и в них вопрос:
- Мама говорит, тетя Тамара умерла. Убили, да?
Мать вмешалась испуганно, заговорила по-русски, как бы отмазываясь от опасных речей сына:
- Что ты, Гоги, что ты, бичо, заболела тетя Тамара, врачи не вылечили...
- Всех убивают, - сказал мальчик, не обращая на неё внимания, - Зураба убили, и Отари, и Валико...
- Кто это - Зураб, Отари? - тихонько спросил Павел у женщины.
- Друзья его, соседи наши, в Сухуми в одной школе учились...
...Юрий Анатольевич показался в дверях гастроном с пластиковым пакетом в руках. При виде Павла, явно его поджидавшего, удивился:
- Я думал, вы уехали.
- Юрий Анатольевич, я бы хотел ещё немного времени у вас отнять. Вы сказали, на даче есть старый альбом с фотографиями...
- Ну-ну! Есть такой. Что ж, пошли, не представляю, правда, что вы из него выудите...
По дороге Паша рассказал о Гоги.
- Бедный мальчуган, - посочувствовал Юрий Анатольевич, - Жестокое время. Вроде бы без войны живем, а убивают. Хотя в Абхазии настоящая война. Мы с Тамарой любили отдыхать в Сухуми. Казалось, самое мирное место на земле. Люди там славные, кофейни на набережной. Бывали?
- Не бывал, - с сожалением сказал Паша, - И не побываю, наверно, теперь проще в Турцию поехать или на Кипр.
...Альбом велся аккуратно, с соблюдением хронологии, но по тому, что попали в него снимки старые, выцветшие, иной раз поломанные, даже с оборванными углами, Павел догадался, что вели его не с начала, а собрали однажды старые фотографии и тщательно, по порядку наклеили. Хотя альбом сам - старомодный, в плюшевом красном переплете.
- Тамара на Тишинке купила, искала именно такой. Дней пять сидела, не разгибаясь, - клеила...
Были тут в самом начале и дореволюционные фотографии, эти сохранились на диво. Дамы со взбитыми челками, мужчины в мундирах, пожелтевшие групповые снимки: кто-то в котелке верхом, лошадь со звездочкой во лбу, лица всадника не разобрать уже...
- Это все её родня, - пояснил Юрий Анатольевич, - Деды, бабки, тетки какие-то, она и сама уже толком не знала. Но хранила, как видите. Гордилась.
В голосе его Павлу почудилось неодобрение: мол, было бы чем гордиться, подумаешь... Дальше шли фотографии тамариных родителей: мать в надвинутом на один глаз плоском берете, из-под берета косая челка, и отец в кителе с ромбами. А вот и сама она - толстощекая девочка в матроске. Много групповых школьных снимков - из года в год, одни девчонки: раздельное обучение. И только после школы мальчики появились. Морской берег на любительском черно-белом снимке выглядит малопривлекательно, сбежались под фотоаппарат редкость в те годы - купальщики-подростки, девочки в целомудренных купальниках, а мужские плавки меньше нынешних. Сколотились кое-как в кучу, сбились покомпактнее, лица почти неразличимы, но понятно, что все смеются. И надпись в углу: Евпатория 1948. Сколько ей здесь пятнадцать-шестнадцать? Да которая тут она? Юрий Анатольевич только плечами пожал:
