Николай Зорин - Окрась все в черный
Глава 6. Пришел по ошибке
(Станислав Иващенко)
Приглашение пришло по почте. На смешной открытке, которую он сначала принял за рекламный проспект и чуть не выбросил. Это было три дня назад. Он шел на работу. Спускался по лестнице, мимоходом открыл ящик, а там открытка с хохочущим зайцем, уже собрался швырнуть ее на пол, но тут услышал, как внизу просигналила дверь подъезда. Ему стало совестно за свой жест, и он сдержал порыв, перевернул открытку, сделал вид, что внимательно читает (тот, кто вошел, протиснулся мимо него, тяжело, одышливо стал подниматься выше), и в самом деле прочитал первую строчку — и еле сдержался, чтобы не закричать. Заломило затылок, рука, сжимающая приглашение, затряслась, как при болезни Паркинсона, и невозможно было ничем унять эту дрожь…
«Дорогой Стась!»
Вот что было в этой первой строчке. «Дорогой Стась!» Он сошел с ума и не мог двинуться дальше. «Дорогой Стась!»… Стась. Так звала его только Инга, только она одна так звала его, а больше никто никогда. Инга… Черт возьми! Инга прислала ему открытку, Инга как ни в чем не бывало пишет ему: дорогой. Да кто в наше время посылает по почте открытки? И… как вообще такое может быть:
«Дорогой Стась!»
Никак этого не может быть. Это ошибка. И все же — Стась… Надо набраться… чего: сил? мужества? храбрости? — и прочитать дальше. Сейчас. Только сначала перевести дух.
Он провел пальцем по буквам, легко и нежно, словно касался ее губ. Надо с разбега, не останавливаясь. Инга… Он резко выдохнул и бросился в строчки, как в омут:
«Дорогой Стась!
Приглашаю тебя на день рождения нашего малыша (полгода — первый юбилей) в пять часов 4 июня.
Инга».
А ниже адрес и приписка, что звонить ей не нужно, поэтому номера телефона не сообщает. Так просто, и так в этой капризной приказной простоте это похоже на его Ингу, что он прямо-таки осел на ступеньки.
Дорогой Стась… нашего малыша… Нашего малыша — вот что главное. У них с Ингой малыш. Значит, та больная, угарная встреча закончилась их с Ингой малышом. Такого подарка он никак не ожидал, на такое счастье не мог и надеяться. Их с Ингой малыш, ребенок. От этого можно сойти с ума, от этого можно умереть, прямо вот так, на этих грязных ступеньках — от инфаркта, инсульта — от счастья.
Внизу опять просигналила дверь, но Станислав даже не шевельнулся: ему было совершенно наплевать, что его может кто-то увидеть из соседей в таком сумасшедшем виде, сидящим на лестнице. Ребенок… да, у них с Ингой ребенок — у него ребенок от женщины, которую он любил всю жизнь. От женщины, которая… из-за которой… Черт, черт, черт! Из-за которой он в конце концов женился. Да, у него есть жена. Галя. Как хорошо, что не она открыла почтовый ящик! Как ужасно, что она есть! И какой он дурак!.. И что же теперь делать? И…
Новая мысль его поразила. Он снова перечитал открытку, чтобы проверить свою догадку — а вернее, опровергнуть. Но она не опроверглась. «Нашего малыша» — могло означать совсем не то, что он подумал. У него есть жена, но ведь и у Инги может быть муж, и, значит, ребенок не его, а этого мужа. Потому и звонить нельзя, потому и номер телефона не был оставлен, потому и молчала она столько времени, потому и…
Он не пойдет! С какой стати ему идти на день рождения чужого ребенка?! И как жестоко было с ее стороны его приглашать! И почему, почему, почему она так поступила?
Потому что этот ребенок их. И все равно, есть муж или нет, — ребенок их с Ингой. Их малыш, только их. Сын, конечно.
Станислав сидел на ступеньках, снова и снова перечитывал это короткое приглашение и плакал. На работу он давно опоздал.
На работу он вообще не пошел. Примерно через час вернувшись домой, позвонил в свою фирму и выпросил три дня за свой счет. Почему три дня, он и сам не мог бы объяснить, ведь день рождения их сына был завтра.
Весь день он мечтал — сочинял их жизнь на троих: он, Инга и маленький Алешка (или, может быть, маленький Стась? — грезы его с каждым часом приобретали все более нескромную форму) поселились в загородном домике, небольшом, но уютном, с видом на лес — ребенку нужен свежий воздух и простор, и им с Ингой тоже нужен свежий воздух и много-много простора, чтобы не задохнуться от счастья. По вечерам они сидят на веранде или отправляются на прогулку — вместе, втроем, а потом сонного Стася он относит в кроватку (это будет только его обязанностью — укладывать ребенка спать), Инга заваривает чай и встречает его осторожной улыбкой: уснул? Он целует ее в плечо, пока только в плечо, осторожно, потому что их шаловливый малыш, возможно, только притворился спящим… И наступит зима, пушистая, белоснежная, как в сказке, и подросшего Стаську он впервые поставит на коньки, а еще через год научит играть в хоккей. А на Новый год они будут наряжать живую елку у дома…
Он так замечтался, что не заметил, что наступил вечер, и не услышал, как пришла жена, и даже в первую секунду ее не узнал: в его мечтах ей не было места.
— Ты дома? — заговорила она резким, неприятным голосом. — Почему так рано?
— Короткий день, — соврал Станислав — он не мог ей признаться, что на работе вообще не был.
— В честь чего это? — Галина посмотрела на него с подозрением.
— День рождения у шефа, — выхватил он из воздуха первую попавшуюся причину, не очень-то убедительную, и подумал: сколько еще будет вопросов, господи, сколько? И вскочил с дивана, встряхнулся, прогнал грезы: надо взять себя в руки, а то она все поймет. Улыбнулся, заискивая, поцеловал ее в плечо — осторожно: вдруг уже что-нибудь заподозрила?
— Голодный? — примирительно спросила она.
— Очень! — подыграл он ей. — Просто умираю от голода.
— Я купила котлеты, сейчас поджарю, и будем ужинать.
Зачем он женился? Все могло быть так прекрасно и просто, а он взял и женился. С отчаяния, словно застрелился.
Станислав снова сел на диван. Было слышно, как в ванной шумит вода — Галя моет руки. Ну что ж, как-нибудь он переживет этот вечер, а завтра… завтра встретится с Ингой и их сыном. А с женой он разведется. Найдет в себе силы и скажет:
«Прости, я тебя не люблю, у меня есть другая женщина, у меня есть ребенок». Она, конечно, устроит жуткий скандал, а потом заплачет, но он и это переживет. Сколько мужчин проходят через это — и ничего, вполне счастливы. Только бы хватило сил.
Не хватит! Он никогда от нее не уйдет. Инга потому и молчала так долго, что знала об этом. Да что там знала! Он сам ей сказал в ту угарную ночь: «Понимаешь, Галя не переживет мой уход, я не могу…»
А Инга нежно погладила его по щеке и ничего не ответила.
Врал он все! Галя прекрасно все переживет. Конечно, ей будет обидно и больно, но… Совсем не потому он не сможет развестись, совсем не потому. Он трус и слюнтяй — в этом все дело. Он никогда не решится. И никакого загородного домика с видом на лес у них с Ингой не будет, а с сыном он станет встречаться как вор, украдкой, отпрашиваясь с работы на пару часов, чтобы Галя ничего не заподозрила. А Галя все-таки заподозрит, выследит, узнает, разразится дикий скандал… и сама подаст на развод. Нет, нет, нет! Нельзя этого допустить! Не вынесет он развода. Потому что развод — это суд, это ужасный позор. У него будут спрашивать… у Гали будут спрашивать… Судья, надменный и черствый, и куча народу в зале…
Он не только не решится сказать Гале об Инге, он не решится завтра пойти на день рождения к сыну. Вот он какой трус и подлец. Замрет, затаится, сделает вид, что не получал никакой открытки.
— Слава, иди ужинать! — крикнула из кухни жена.
Станислав, словно это был приказ, а не приглашение, вскочил с дивана и побежал в кухню. Выбросить из головы всякие глупости и просто жить.
— Помидорчики? Здорово! — Он положил себе в тарелку салату, наигранно потер руки: — Обожаю помидоры.
— Астраханские, — важно и немного хвастливо сказала Галя. — Наверное, все же тепличные, но солнца перепало им побольше, я так думаю.
Он подцепил на вилку кусок помидора, медленно прожевал, будто дегустируя.
— Вкусно! Сладкие, не то что наши.
— Вот и я о том: южные есть южные. Положить тебе котлетку?
— Три.
— Ах ты обжора! — Она засмеялась, перегнулась через стол и легонько стукнула его по лбу.
Ужин прошел вполне безболезненно. А потом они смотрели телевизор — и тоже было ничего. Но наступила ночь.
Они спали на отдельных кроватях — наверное, только это и спасло его от убийства. Инга, загорелая (и когда успела, ведь весь месяц они сдавали экзамены?), в выпускном платье, сидела на скамейке в дальнем конце их школьного стадиона и тихонько наигрывала на гитаре «Пару гнедых», а он, полупьяный, снова и снова признавался ей в любви:
— Я, наверное, дурак, но я тебя люблю.
Да, именно эту фразу произнес он тогда, а она рассмеялась: не поверила или это действительно было смешно? — он и вдруг любит ее, Ингу, лучшую девушку на свете.
