Нина Васина - Падчерица Синей Бороды
– Мазарини тебя найдут и убьют.
– Они совершенно безобидны, потому что непроходимо глупы, – самонадеянно заявляет отчим. – Когда наберешь пароль, возникнет табличка-запрос, ты вызовешь мою электронную подпись и нажмешь ОК, просто ОК, потому что адреса введены предварительно, а когда перегонка закончится, все сотрешь.
Я молчала и еле сдерживала бешенство.
– Утро какое тихое, – вздохнул кореец. – Ангелы крыльями машут, слышишь?
Я прислушалась, но не услышала ничего, кроме дыхания лошадей и стука моего сердца.
– Когда ты станешь взрослой…
– Не начинай, ладно?..
– Когда ты захочешь узнать, жив я или мертв…
– Зачем это мне узнавать?
– Однажды я поцеловал тебя в живот.
– Еще чего?.. – я дернулась, Маврушка подо мной фыркнула и переступила.
– Когда ты спала, я тебя везде целовал.
– Неправда!
– Ты просто не помнишь, это были хорошие поцелуи, отцовские. Если ты захочешь узнать, жив ли я, приложи левую ладонь к животу. Вот так, чуть пониже пупка.
– И не подумаю!
– Приложи и послушай, – не обращая внимания, продолжил кореец. – Если услышишь пульс вроде легкого сердцебиения, значит, я жив.
– А если мертв?
– Почувствуешь тишину и холодок.
Я расстегнула куртку, лихорадочно выдернула из джинсов рубашку, засунула за пояс руку и приложила ладонь к животу.
– Ты мертв, кореец! – злорадно объявила я после минуты напряженной тишины в его побледневшее лицо. – Ты уже мертв! Я ничего не слышу!
– Алиса!..
– Она пела тебе! Она пела тебе! – Я ударила Маврушку по крупу ногами, мы помчались вниз.
– Алиса-а-а!
– Она пела тебе и никогда не пела мне, – шептала я, не подпуская слезы к глазам. Задавленные внутри, они осели тяжелым комом и мешали дышать. – Она пела тебе, а теперь ты мертв!
Мне почудились впереди странные тени. Взлетая и падая, распластавшись по земле серыми призраками, тени неслись от хутора навстречу, и никак было не разглядеть, сколько их, пока они не пронеслись мимо, хрипя от напряжения, почти выпрямляя в одну линию гибкие длинные тела в прыжке. Три огромные собаки, выпущенные лесником, промчались, одарив на секунду близостью силы и красоты откормленных серебристо-серых натренированных тел. Где-то там, на холме, они добежали до корейца, бросились к нему с громким басовым лаем и прыгали от счастья, пугая его жеребца, и валялись на земле, обнажая голые животы, и носились кругами, пока он не слез с лошади и не дал себя повалить и облизать.
Проснувшаяся Рита бегала из комнаты в комнату, поправляя подушечки на креслах, сменила три кофточки, но ее все равно не устраивало то, что она видела в старом зеркале. Чайник закипал уже два раза. Нервничая, Рита становилась с напряженным лицом некрасивой, терялась, роняла посуду, и вот уже подступала к покрасневшим глазам, к напряженному горлу истерика – где же он, в конце концов, он приехал, почему не идет обнять жену?!
– Собак выгуливает, – зеваю я и иду досыпать.
А вечером, когда еще не включили фонарь над крыльцом и тени лесников-охранников растворялись в наступающей темноте между старыми деревьями в саду – обходы проводились раз по шесть в сутки, – я прокралась по лестнице так тихо, что Рита, застывшая в холле перед телевизором с выключенным звуком, ничего не заметила (звук мешал бы ей вслушиваться в себя и хранить память о теле и голосе корейца). С деревянной панелью пришлось повозиться, оказывается, она не сдвигалась в сторону, а поднималась вверх, в невидимую нишу, и закреплялась в поднятом положении рейкой. Дверца в потайную комнату была низкой, замок заело, ключ, выданный корейцем, не хотел поворачиваться, руки мои дрожали, а старый дом вздыхал и потрескивал своими внутренностями, как уставшее пугать дряхлое привидение.
Провозившись минут десять, я открыла замок и вошла в чулан Синей Бороды, согнувшись. Нащупала клавишу на стене справа, у самого пола, а свет не включился. Так, да? А у меня с собой фонарик! С новыми, только что вставленными батарейками. Отлично светит.
Комната оказалась совсем крошечной – два шага до поставленных друг на друга коробок у стены. Копаться в них некогда, да и кореец только что уехал, пяти дней еще не прошло, чтобы доставать ноутбук. Осветив все вокруг себя, я обнаружила, что не могу определить, где находится та самая перегородка, за которую нельзя заходить. Три сплошных стены, никаких зазоров. Ощупав все вокруг, я стала на колени и провела пальцами по соединениям стен и пола. Неужели он специально сказал о перегородке, зная, что я обязательно сунусь ее искать?! С него станет и пошутить, катит теперь по шоссе и смеется, представляя, как я в кромешной темноте, дрожа от страха, ощупываю каждый сантиметр его потайной комнаты! От отчаяния и злости я вспотела. Села на пол. Постаралась вспомнить, как выглядит эта часть мансарды снаружи. Посветила фонариком и вычертила пальцем в пыли приблизительный план второго этажа. Я – здесь, поставим крестик. Здесь – выступ, здесь – дверь в соседнюю комнату. Там – свалка старой мебели, и комната та метров пятнадцать, значит, стена, общая с нею, должна продолжиться еще не менее чем на три метра! Стоит продолжить ощупывание и простукивание стен. Я подергала, пытаясь расшатать, три розетки и сунула палец в подозрительное углубление, но от этого стена не двинулась с места, открывая вход, и не вывалился оскаленный череп, охраняющий сундук с кладом. Из углубления, однако, удалось выковырять странную бусину – молочно-белая, в свете фонаря она светилась матовым жемчужным блеском и имела две дырочки, как у пуговицы. Бусину-пуговицу я засунула в карман рубашки, вставая, пнула в сердцах ногой плинтус, и мне показалось, что он сдвинулся. Я присела, разглядела и потрогала плинтус в этом месте и обнаружила, что он пластиковый! У остальных трех стен – плинтус точно деревянный, прибитый гвоздями, а здесь – пластиковый и не закрепленный.
Тут решил вмешаться внутренний голос, он посоветовал мне уйти из комнаты и вернуться завтра, когда будет светло, и, открыв дверь, воспользоваться освещением из наклонных окон в коридоре. Конечно же, я его не послушала. Конечно же, я отодрала плинтус, просунула в щель, образовавшуюся между полом и перегородкой, пальцы и, наученная опытом с первой деревянной панелью, подняла вверх и эту, открывая перед собой еще один низкий вход в темное, пугающее пространство чулана. Мне вдруг показалось, что запахло духами. И не просто духами, а духами, которыми пользовалась мама! Перегородка – большой тяжелый лист фанеры – никак не закреплялась. Держа ее на весу правой рукой, я нащупала левой фонарик, присела, и желтый кружок заметался по чулану. Дыхание мое остановилось, я вся окаменела, только рука с фонариком, дрожа, резала и резала темное пространство на разноцветные полоски, выхватывая один за другим – крюки в стене, на которых!.. Закричав, я отшатнулась, бросив фанеру. Перегородка упала со страшным грохотом, я бросилась из комнаты, обрушив штабель коробок и не позаботившись закрыть после себя низкую дверь.
Слетела вниз по лестнице, забилась в нишу под последним пролетом и только тогда вспомнила, что нужно дышать.
– Алиса! Алиса! Ты что-то уронила? – голос Риты издалека нереальный, как призрак жизни. – Очень есть хочется, давай ужинать, давай пить вино, слушать музыку и веселиться!
И мы ели консервы, пили вино и слушали старые пластинки – радиола не работала, а диск проигрывателя крутился, и лапка шуршала по первым черным бороздкам вздохами подступающей музыки, и я впервые поняла, что оперное пение под красное полусухое – это лучшее успокоительное.
– А кто в твоей любимой сказке – восьмая жена или пастушка – был иницу… инаци… и-ни-ци-а-то-ром открывания двери в страшный чулан? – вдруг спросила Рита после того, как мы прикончили вторую бутылку грузинского красного.
– Жена, – выдохнула я, начав дрожать.
– И что?.. Что там такое было? Отрезанные головы предыдущих семи жен? – Она захихикала, потом, видя мое напряженное оцепенение, скорчила рожицу. – Ой, как страшно!..
– Там было… Там было восемь железных крюков, на которых… – я стала заикаться, – на которых висели семь мертвых жен Синей Бороды. Восьмой крюк был пустой. А может быть, на этих крюках висели только части жен.
– Как это – части?
– От одной жены – нога… От другой – почка, от третьей – сердце… От седьмой – глаз, – я решила не перечислять все подробно, но уточнила: – Внутренних женских органов, предназначенных для деторождения, не было, это точно.
– Почему? – опять захихикала Рита.
– Потому что Ираида оказалась бесплодна. Скорей всего, он повесил ее язык.
– Язык? – задумалась Рита. – Язык – это ничего, а вот как можно повесить глаз? – она растянула себе двумя пальцами веки и уставилась на меня веселым оголенным глазом. – Он к тебе приставал?
– Нет. Но оказывается, когда я была маленькая, он целовал меня в живот. Специально, чтобы живот это запомнил.
