Эдуард Хруцкий - Четвертый эшелон
— Ключи от дачи есть? — повернулся к Красикову.
— Никак нет.
— Я уже открыл, товарищ майор, там замки простые, английские, — сказал лейтенант Гаврилов.
— Ну пошли. Будем «академика» дожидаться.
Ковалев
Телефон звонил все время. Люди вызывали грузовики, технички, легковые машины. Был обычный рабочий день. Девушка-диспетчер, опасливо косясь на Ковалева, снимала трубку, отвечала, вызывала шоферов.
Калинин сидел здесь же, взмокший, взъерошенный, растерянный. Но страх ушел. Он не был обвиняемым. Свидетель — и все дело.
Телефон звонил, диспетчер брала трубку, на стене большие часы отсчитывали время. Полковник не звонил.
Никитин
— Ну, борода, — спросил он швейцара, — ты этого летуна, что с вашей артисткой крутит, знаешь?
— Всегда. — Швейцар покосился на молчаливых оперативников.
Он с давних пор усвоил непоколебимую истину, что с милицией лучше не связываться. И если дело не касается лично тебя, то уж надо говорить правду. Черт их знает, вдруг в тумбочку залезут? А там у него и аптека и магазин. Каждый ведь жить-то хочет.
— Если он зайдет, ты его нашему товарищу покажи. Только втихаря. Понял? — Никитин положил руку на тумбочку.
«Господи, пронеси, — подумал швейцар, — спаси и помилуй, царица небесная».
— Не сомневайтесь, товарищ начальник. Сполню.
— Смотри, дед, а то я из тебя душу выну. — Никитин повернулся к сотрудникам: — Пошли.
По лестнице, покрытой истертым, когда-то вишневого цвета ковром, они поднялись на второй этаж. Зеркальный зал ресторана поразил Никитина своей показной роскошью. Он разглядывал белые лепные стены, на которых каждый завиток, покрытый сусальным золотом, трижды отражался в огромных зеркалах.
Ресторан только что открыли: народу почти не было, за столом, в глубине зала, сидела компания офицеров в черных флотских кителях.
— Вы кого ищете? — подошел к ним официант. — Если закусить, то прошу ко мне, сам обслужу, в лучшем виде. Командированные?
— Мы из МУРа. — Никитин взял его за лацкан фрака. — Ну-ка нам метра, живенько.
Официант исчез, словно растворился. Через несколько минут к ним подплыл кругленький, толстенький человечек.
— Такие гости. Сахаров, метр.
Никитин неприязненно взглянул на него:
— Ты этого летуна, что с Ларисой крутит, знаешь?
— Как же, как же, такой солидный гость. — Сахаров развел руками.
— Так вот что, посади нас за стол у входа, но чтобы мы в глаза не бросались. Пива прикажи подать. А как тот самый «солидный» гость придет, дай нам знак.
— Сделаем в лучшем виде.
— Да запомни. Если ты или официант скажут кому, что мы из милиции, пеняй на себя.
— Понимаю. Не первый год на этом посту. — Сахаров прижал руку к сердцу.
Данилов
Корпус А оказался маленьким трехэтажным домиком, стоящим в глубине двора. К нему вела вытоптанная в снегу дорожка. В подъезде было темно, скупой январский день с трудом пробивался сквозь давно не мытые стекла окон на лестничной клетке. Данилов уверенно поднялся на второй этаж. Рядом с дверью сиротливо висела выдранная кнопка электрического звонка. Данилов попробовал соединить провода. Тихо. Тогда он постучал в филенку. Стук гулко раскатился по подъезду. Иван Александрович прислушался. В квартире по-прежнему было тихо.
— Вы сильнее стучите. — За его спиной открылась дверь третьей квартиры, и из нее высунулась женская голова, в папильотках. — Лариса поздно ложится.
Дверь захлопнулась, и Данилов так саданул по филенке, что у него заныл кулак.
За дверью послышались торопливые шаги.
— Кто? — спросил заспанный женский голос.
— Милиция.
Дверь распахнулась, на пороге стояла женщина, рукой она придерживала полы халата.
— Вот это мило, — проговорила она низким, чуть хрипловатым голосом. — Ну что же вы стоите, милиция? Заходите, а то вы мне квартиру всю выстудите.
Она пошарила рукой по стене, щелкнула выключателем. Прихожую залил тусклый свет горящей вполнакала лампы.
— Ну, — спросила хозяйка, — документы покажете или как?
Данилов раскрыл удостоверение.
— О, начальник отдела! Да еще с таким громким названием. — Хозяйка с любопытством взглянула на Данилова. — Ну и что же дальше?
— Может быть, вы нас в комнату пригласите? Неловко как-то, знаете, в коридоре разговаривать, Лариса Евгеньевна.
— И имя мое известно. Значит, разговор пойдет серьезный. Вы проходите сюда. — она открыла дверь, — а я пока себя немного в порядок приведу.
Оставив сотрудников в коридоре, Данилов вошел в небольшую, скромно обставленную комнату и автоматически подумал, что в окно Алфимова ничего выбросить не сможет: во дворе дежурят его люди.
Он сел на старый, потертый кожаный диван и огляделся. В углу стояло такое же кресло, кое-где из него торчали клочья обивки, круглый стол, четыре стула, пестрый абажур, металлическая печка-буржуйка у самого окна, труба выведена в форточку. На стене фотографии. Данилов встал, подошел ближе. Семь снимков хозяйки в различных, явно театральных костюмах. С восьмого на него смотрел большеглазый мужчина с гордо вскинутой головой.
«Артист, — подумал Иван Александрович, — нормальный человек не станет фотографироваться в такой неудобной позе».
— Любуетесь? — в комнату вошла Алфимова. — Это я в ролях. Я же когда-то в драматическом театре служила. Пошла на эстраду ради хлебушка.
Только теперь Данилов разглядел ее как следует. На ней тот же халат, туго перетянутый в талии широким кушаком, короткие рукава обнажали чуть полнеющие, но не потерявшие еще своей формы руки, золотистые волосы падали на лоб. Даже в тусклом свете зимнего дня она была ярка и красива.
— Садитесь, начальник отдела, — Алфимова опустилась в кресло, взяла с тумбочки пачку «Казбека», — курите.
— Спасибо. — Данилов встал, взял папиросу, чиркнул спичкой, давая прикурить хозяйке.
— Вы весьма любезны, — Лариса глубоко затянулась. — Теперь давайте начистоту. Я понимаю, что начальник отдела из милиции пришел ко мне не из-за вчерашней драки в нашем кабаке, свидетелем которой была ваша покорная слуга. Я угадала?
— Угадали.
— Тогда начинайте, меня никогда не допрашивали.
— Это не так любопытно, как вам кажется.
— Смотря для кого. Вам-то наверняка интересно, что я расскажу. — Лариса по-мужски ткнула папиросу в пепельницу. — Давайте же.
— Я хочу спросить об одном вашем, ну как бы это сформулировать...
— Говорите как есть. Или знакомом, или любовнике. Знакомых у меня много, а любовник один...
— Я хотел мягче — поклоннике.
— Эта формулировка обтекаемая. У меня поклонников ежевечерне больше сотни. Напьются, ну и поклоняются вовсю. Ваша служба просто обязана предполагать конкретность.
— Меня интересует полковник...
— Вадим Чистяков, так это мой любовник. Я почему-то так и знала, что вы о нем спросите.
Лариса потянулась за новой папиросой.
— Не беспокойтесь, я сама. — Прикурила, сделала несколько глубоких затяжек. — А потому, что он не тот, за кого себя выдает. Подождите, не перебивайте. Сначала я ему верила как дура, увлеклась. Герой воздуха, ас, ордена, красив, широк. Потом, когда угар проходить начал, я на него посмотрела как из зала...
— Как посмотрели? — переспросил Данилов.
— Каждая профессия имеет свой специфический язык, — улыбнулась Лариса. — Как там у вас — «по фене ботаешь».
— Это не у нас.
— Бросьте. Мне один умный человек сказал: охотник и дичь — одно и то же. Но мы не об этом. Я о специфике языка. В театре, когда говорят «из зала», подразумевают «со стороны». Ну так вот, поглядела я на него и вдруг поняла: он же играет. Причем плохо. Лжет, завирается, а все равно играет, через силу. Он же только на людях «полковник», — в голосе ее внезапно послышалась непонятная жалость, — а когда один, сам с собой... Я за ним наблюдала. Он если не выпьет, то спать не может, а как выпил, просыпается рано, бежит в комнату, сюда, бутылку вина хватает и стакан за стаканом. А руки трясутся. Сидит и смотрит в одну точку. Мучается, боится чего-то. А чего — я не знаю. Правда, спьяну он болтал кое-что... Ничего конкретного, так, общо очень. Мол, подлец я, негодяй, прощенья мне нет. Нет. Вы не подумайте, он не трус. Тут на нас в переулке трое с ножами налетели. Их тогда еле откачали, а он убежал, чтобы в милицию не попасть. Вот тогда я начала догадываться. Играет он, придумал себя, издерганный он, нервный. Жалкий. Мне его жалко. Да. Что вы так смотрите? Такой вот парадокс. Высокий, красивый, начитанный, умница необыкновенный, храбрый и трус одновременно. Что он сделал, скажите честно?
— Он вам не безразличен?
— Нет. Все равно Вадим дорог мне.
— Видите ли, Лариса Евгеньевна, для того чтобы узнать обо всем, я должен увидеть его.
