Лев Альтмарк - Я — стукач
Я сижу в закутке с множительной техникой, доступ в который посторонним запрещён. Ключи от закутка хранятся у начальника конструкторского бюро, но мне он даёт их без разговоров. Едва ли комсорг станет использовать множительную технику для чего-то противозаконного.
— От кого прячемся? — спрашивает Ленка.
Мне не хочется распространяться о своих бедах, но и молчать не могу. Слово за словом она вытягивает из меня всё, что накипело на душе, и лицо её постепенно бледнеет, а голос начинает подрагивать, что очень на неё не похоже.
— Ты действительно собираешься гнать Филимонову из комсомола? — забыв прикурить, Ленка нервно посасывает кончик сигаретного фильтра. — Это не шутка?
— Да. И этот вопрос больше не обсуждается!
— Как знаешь… Только, — она осторожно касается моего рукава, — может, не стоит? Они же тебя съедят после этого. Ты даже не представляешь, какая эта публика злопамятная!
— Я не из их числа. Но тоже кое-что не забываю. А ты, видно, забыла, как тебя посылали!
Ленка на мгновение задумывается, потом встряхивает чёлкой:
— Выходит, ты ещё хуже их всех! Чего стоит твоё правдолюбие, если ты нашёл крайнего и собираешься на нём отыграться? Не дают в начальника поиграть, да? И за это ты обиделся на весь мир?!
От удивления я даже роняю сигарету на пол:
— Ленок, что ты говоришь?! С кем ты меня на одну доску ставишь?! Нинку пожалела? Ой, какая она несчастная, мать-одиночка, в общаге прозябает, мужика у неё нет… А то, что меня по её милости в дерьмо с головой сунули и высовываться не велят, это пустяк?
— Мне противно, — сквозь слёзы выкрикивает Ленка, — что ты становишься одним из них! Тебе, кроме карьеры, ничего не надо! Чувствую, ты другим быть и не собирался…
Она вскакивает, рывком распахивает дверь и убегает. Некоторое время я вслушиваюсь в дробный цокот её каблучков и никак не могу унять противную дрожь. И голова просто раскалывается от боли. Чёртовы нервы, так можно и в психа превратиться.
Когда это всё кончится?! Нужно выпить таблетку. Срочно выпить таблетку и ни в коем случае не возвращаться в комитет комсомола, где меня дожидается Ромашкин…
А идти надо… С ума бы не сойти от головной боли!
Мой адрес не дом и не улица,
Мой адрес Советский Союз… —
вопит репродуктор в комитете комсомола. Сам-то я его почти не включаю, но сегодня мои владения оккупировал Ромашкин, а этот парень и шага не ступит без грохота фанфар. Впрочем, он, даже помимо желания, копирует своего босса — Галину Павловну. Куда ниточка, туда и иголочка…
— Где тебя носит? — недовольно ворчит он, и его бритое до синевы плоское лицо изображает недовольство, хотя настроение у зама парторга, по всему видать, отменное.
— Носился по цехам, предупреждал комсомольцев о собрании, — вру я и пытаюсь нащупать в столе коробочку с таблетками.
— Я к тебе по этому вопросу и зашёл. Что это за персональное дело Филимоновой ты задумал? Почему партком в известность не поставил?
Если сейчас выдам, что собираюсь гнать Нинку из комсомола, то Ромашкин, чего доброго, сорвёт собрание. Значит, будем изворачиваться и обманывать. Верно всё-таки заметила Ленка, что становлюсь одним из них…
— Хочу выписать ей пилюлю за неуплату взносов, — принимаюсь сочинять я, — а там как народ решит. У будущего кандидата в члены партии и народного депутата всё должно быть в ажуре. А то всплывёт в райкоме, и нам же неприятности будут.
— А почему ты с нами не посоветовался? — недоумевает Ромашкин. — И почему затеял это как раз на пороге избирательной компании? Мог бы всё оформить как-нибудь потом… задним числом. — Он напряжённо размышляет, но доверять мне пока не собирается. — Что-то ты крутишь!
— На икону перекреститься, что ли?
Ромашкин подозрительно рассматривает меня, но ответ, видимо, его удовлетворяет.
— И всё равно, что это за партизанщина? Мы, значит, должны узнавать о собрании из третьих рук? Между прочим, мог бы пригласить на собрание Галину Павловну или меня. А вдруг мы в этот день не сможем.
— Считайте, что уже пригласил. Так вы и без приглашения придёте…
— Разговорчики! — сразу же надувается Ромашкин и грозит пальцем. — У нас не частная лавочка — что хочу, то и делаю. Тебя выбрали в комсорги, оказали доверие, будь добр согласовывать каждый свой шаг с парткомом. Для того мы и существуем. А то получай потом из-за тебя по шапке.
По шапке из-за меня в парткоме ещё никто не получал, и Ромашкин это прекрасно знает. Просто он такой забубённый: если завёлся на какую-то тему, то не успокоится, пока не выложит всё, что знает. Главное, дать ему выговориться. А потом он с сознанием выполненного долга сам уберётся.
— Ну ладно, это пока оставим, я пришёл по другому вопросу. — Ромашкин делает загадочное лицо и глубокомысленно выжидает. Но я молчу, лишь морщусь от нестихающей головной боли. — Галина Павловна сказала, что ты должен выступать на собрании, где будут разбирать аморальное поведение Полынникова. Был такой разговор?
— Был.
— Ну, и что ты собираешься говорить?
— Пока не знаю.
— Вот тебе и раз! — возмущённо хлопает он в ладоши. — До собрания всего-то ничего осталось, а он не знает, о чём говорить! Нет, братец, так дело не пойдёт. Или сам речь пиши, а перед выступлением занеси в партком на утверждение, или возьми тезисы моей речи, если не знаешь, что говорить.
— Может, вы как-нибудь без меня обойдётесь? Зачем повторять одно и то же?
— А ты смекалку прояви. Для чего тебе высшее образование?
— Причём здесь высшее образование?!
Ромашкин брезгливо отодвигает от себя пепельницу с окурками. Тон нашего разговора его явно не устраивает. К возражениям во время выполнения своей высокой партийной миссии он не привык:
— Ты своими комсомольцами объясняй, для чего нужно высшее образование. А мне за день до собрания положи на стол тезисы своего выступления, а ещё лучше — полную речь. И никакой отсебятины. — Двумя пальцами он стряхивает с рукава пепел, в который ненароком угодил. — Превратили, понимаешь ли, комитет комсомола в курилку! Некурящему человеку зайти невозможно.
После его ухода в воздухе долго держится запах «Шипра», от которого меня тошнит уже потому, что это любимый одеколон Ромашкина. Но головная боль, как ни странно, стихает. И нам том спасибо доблестному заму.
Лезу в сейф, где среди папок с комсомольскими документами припрятаны кофеварка и пачка кофе. Спустя пару минут по кабинету распространяется упоительный кофейный запах, и я с наслаждением прихлёбываю обжигающий крепкий кофе. После головной боли в висках всё ещё осталась чугунная тяжесть, но кофе скоро её прогонит.
Ох, как я устал, а по радио, которое я забыл выключить после ухода Ромашкина, звучит очередной музыкальный шедевр:
И вновь продолжается бой,
И сердцу тревожно в груди.
И Ленин такой молодой…
Подскакиваю, как ошпаренный, и выдёргиваю провод репродуктора из розетки. Боже, какое наслаждение тишина! За стеной в бухгалтерии кто-то объясняется на повышенных оборотах. За окном — монотонный металлический грохот завода, и ещё масса каких-то непонятных звуков отовсюду. Но всё равно это для меня тишина. Живительная тишина, от которой я оживаю скорее, чем от кофе. Тишина без репродукторных маршей…
В день комсомольского собрания с утра стараюсь накрутить себя и завестись, чтобы энергичней драконить Нинку Филимонову. Какая-то отчаянная злая решимость овладела мной. Пускай и перегну палку — я на всё согласен, лишь бы до конца не увязнуть в э том болоте.
Ленка ходит за мной, как привязанная, и пытается вразумить, но я отмалчиваюсь.
Раньше я всегда перед собраниями являлся в партком и подробно докладывал повестку, а то и проект решения, которое будет принято, но сегодня решил обойтись без этого. Хватит и того, что Ромашкин от меня услышал. Комсомольцы давно привыкли сонно отсиживать собрания, ничего не слышать, а при словах «кто за?» исправно тянуть руки, не вдумываясь в суть вопроса. Именно на этом я и сыграю сегодня. Даже Филимонова, если сподобится придти на собрание, проголосует за своё исключение автоматически, а уж потом до неё дойдёт, какую злую шутку я сотворил.
Решение нашей первички в райкоме тоже утвердят на полном автомате. Про это, конечно же, скоро узнает наш партком, и там поднимут шум. Меня обвинят во всех смертных грехах, телега на зарвавшегося комсорга покатится в райком комсомола, и там тоже ударят в набат, вызовут вражину на ковёр. Даже знаю, что мне там скажут: такого скандала у нас ещё не было, ты воспользовался доверием, и так далее, и тому подобное… Только мне уже будет всё равно. Абсолютно всё равно.
Никакого второго и третьего Шустрикова слоя мне больше не надо, и ни в чём я разбираться больше не собираюсь. Не хочу больше играть ни в какие игры. Устал…
