Марина Серова - Хорошее время, чтобы умереть
– Так как насчет моего вопроса? – напомнила я. – По какой дороге вы ездите на дачу?
– Я не езжу дорогой, которая идет мимо дома Ахолии, – сказал Валерий Павлович тихо, – я езжу по улице Комбайнеров-Трактористов, потом по улице Муравьева-Амурского…
– Но ведь вы знаете, где жила ваша родственница, не так ли?
– Знаю, разумеется, и что из того? Мы с супругой не видели ее лет пятнадцать, а может, и больше. Да и зачем бы нам видеться с ней? Что хорошего она могла сказать или сделать? Разве что какую-нибудь гадость. У этой дамочки был жизненный лозунг: «Хорошими делами прославиться нельзя!», как у старушки Шапокляк в мультфильме про Чебурашку, знаете? Да, я не питал к ней родственных чувств, как, впрочем, и все остальные в нашей семье. Но покажите мне того, кто питал к ней хоть какие-то добрые чувства!
– Ваш внук Роман, – сказала я.
– Ромка? – Валерий Павлович рассмеялся. – А кто вам сказал, что он питал к ней такие чувства? Может, он общался с ней из жалости или ему нужны были деньги?
– А может, и то наследство, которое добрая бабушка Холя оставила ему? Об этом, кстати, я могу сама спросить вашего внука, когда завтра увижу его, – сказала я.
– Завтра вы увидите Ромочку? – ахнула Элла Ивановна. – Где?
– В следственном изоляторе, разумеется.
– Но кто вас туда пустит?
– У меня там знакомства, – ответила я уклончиво.
Супруги Белохвостиковы переглянулись.
– Простите, Татьяна, – сказала хозяйка вкрадчивым голосом, – а вы можете передать ему от нас кое-что?
– Смотря что.
– Что-нибудь из еды и одежду, ведь его забрали так внезапно! У него там нет даже сменного белья, а он сидит уже дней пять.
– Хорошо, я попробую, – сказала я. – Соберите сумку, но предупреждаю: ничего запрещенного, все вещи там проверяют.
– А запрещенное – это что?
– Оружие – холодное и огнестрельное, наркотики, спиртное…
– Боже! Откуда это у нас?!
– Ну, если ничего такого не будет, остальное можно.
– Да, да, я сейчас…
Элла Ивановна встала и быстро вышла из комнаты. Мы с Валерием Ивановичем остались одни. Он, кажется, совсем забыл про свой чай.
– Татьяна, – сказал мужчина негромко, – давайте напрямоту. Я знаю, чувствую, что вы подозреваете меня. Но уверяю вас, если хотите, клянусь всем святым: сестру моей супруги я не убивал! Я же не идиот, чтобы остаток жизни провести в тюряге. Да, я не любил Ахолию, но оставить мою Эллу Ивановну на старости лет одну…
– А ваш внук?
– Он тоже не убивал!
– Но кто-то же сделал это?
– Это не мы, я имею в виду, не наша семья. Может, она еще кому-то насолила? Вы даже не представляете, какой у нее был поганый характер!
– Охотно верю.
– Что значит «верю»? Вы проверьте, соседей ее поспрашивайте, сослуживцев…
– Ахолия Ивановна давно на пенсии, если вы не в курсе.
– Ахолия Ивановна могла так насолить, что и спустя десять лет у человека не прошла бы обида!
– По себе знаете? – я внимательно посмотрела в глаза мужчине.
– А хоть бы и так! Вы не представляете, на какие гадости был способен этот человек. Не женщина – баба Яга! Я, помню, сыну сказку в детстве читал. Там рассказывалось, как эта старуха набрасывалась на тех, кто забрел в ее избушку. Меня сын спрашивает: «Папа, это сказка про нашу тетю Холю?» Ну и как вам? Мальчишке года четыре тогда было…
– Валерий Павлович, не сомневайтесь, я обязательно расспрошу всех соседей Ахолии Ивановны и ее бывших сослуживцев, причем самым подробнейшим образом. Ответьте мне только на один вопрос: вы ведь сильно расстроились, когда узнали, что ваша свояченица помогла вашему внуку Роману жениться на девушке из неблагополучной семьи?
Хозяин внимательно посмотрел мне в глаза.
– Хороший вопрос. И я вам на него отвечу. Да, вы правы, я очень сильно расстроился, впрочем, как все мы – моя супруга, сын, его жена. Даже их дочка – все! Да и как было не расстроиться?! Это же такая семейка – врагу не пожелаешь в такую попасть. Ведь именно тогда наш Ромка и начал пить, а раньше-то – ни-ни! Спортом занимался, соревнования у него там всякие были, тренировки, режим… Но никто из нас ее не убивал, запомните! Мы не такие! Мы – люди честные, мы всегда… своим трудом… никаких воров и убийц в нашем роду не было! М-мы… М-мы…
Я заметила, что хозяин как-то уж чересчур разволновался, начал даже заикаться, и я поспешила успокоить Валерия Павловича.
– Да, я вижу, что у вас – хорошая семья, вы не волнуйтесь так. Внука вашего я обязательно вытащу из беды, разумеется, при условии, что он действительно не убивал Ахолию Ивановну. Но если вдруг окажется…
– Он не убивал! – почти закричал хозяин.
Тут в комнату вбежала его супруга, кинула на меня гневный взгляд и бросилась к мужу:
– Валерий, немедленно перестань волноваться, тебе нельзя: у тебя может подскочить давление. Я тебе полчаса назад укол сделала…
– Все в порядке, я держу себя в руках.
Элла Ивановна повернулась ко мне:
– Татьяна, Валерия Павловича нельзя расстраивать… Если вам нетрудно будет передать Ромочке посылочку… Тут вот носки, теплая рубашка, печенье, баночка варенья…
– Хорошо, – сказала я, вставая, – все передам, не волнуйтесь, я же обещала.
Я взяла из рук хозяйки пакет и направилась к выходу.
По дороге домой я все думала о Валерии Павловиче. В общем-то, он, если честно, тоже мало похож на убийцу. Конечно, скорее всего мне придется прокатиться на его дачу и поговорить там со сторожем, любителем приложиться к бутылке. Возможно, сторож и не вспомнит, был ли старик в тот день в поселке, но… За Валерия Павловича был один большой плюс: он сам сказал, что он не идиот проводить свои последние годы в тюрьме, оставив супругу доживать на воле одну. Да, свояченица подгадила им, помогая их внуку с женитьбой, но, в конце концов, это же не смертельно. Она никого не убила, не сделала инвалидом! Хотя… тот факт, что Роман стал алкоголиком, тоже может быть довольно веской причиной для мести. Но не тыкать же ей за это железкой в глаз! Не Ахолия Ивановна самолично спаивала его, а родители Насти. Тогда уж скорее нужно было пришить их! То-то было бы радости их соседке Пелагее Петровне!
* * *Утром около девяти я остановила машину возле дома, где жила Ахолия Ивановна. Андрея еще не было. Я вышла из машины. Был прохладный пасмурный денек, шел мелкий снежок, который, правда, быстро таял, потому что температура была все-таки плюсовая. Я подняла воротник куртки. Если Андрюша опоздает, а это он может, мне придется какое-то время торчать здесь одной. И, пожалуй, сяду все-таки в салон: неприятно, когда на непокрытую голову падает мокрый снег.
Я уже собралась действительно сесть в машину, чтобы дожидаться моего друга там, в тепле и под музыку, как вдруг заметила знакомую высокую фигуру. Человек шел вдоль дома Ахолии Ивановны. Это был некто Кузякин Григорий Аполлонович, продюсер и музыкант, фигура в нашем Тарасове довольно известная. Не скажу, кто, когда и на какой тусовке нас познакомил, но, помню, однажды я была представлена этому гению эстрадного искусства, и гений даже сделал попытку немного поухлестывать за мной. Однако господину продюсеру не повезло: я по природе не любительница завязывать романы с людьми на двадцать лет старше себя, и я вежливо дала понять Григорию Аполлоновичу, что продюсерство и частный сыск – вещи практически несовместимые. Кузякин осведомился на всякий случай, есть ли у него надежда хоть когда-нибудь быть, так сказать, допущенным к телу, к моему телу, но я избавила его от всяких иллюзий на мой счет. После этого мы, как принято говорить в таких случаях, остались друзьями и, встречаясь изредка в компании общих знакомых, общались исключительно в рамках этой категории. Григорий, как он сам просил называть его, продолжал оказывать мне некоторые знаки внимания, я принимала их несколько сдержанно, не давая дистанции между нами уменьшиться ни на миллиметр, и на этом наши отношения и заканчивались.
Я решила окликнуть Кузякина: если уж мне предстоит торчать здесь в ожидании Мельникова, так пусть хоть первый скрасит мое гордое одиночество.
– Григорий!
Продюсер повернул голову в мою сторону, на его лице с аккуратной профессорской бородкой и усами отразилось крайнее удивление. Он подошел ко мне и театрально раскланялся:
– Бон матен, мадемуазель.
Говорят, Кузякину уже стукнул «полтинник». Хотя он это тщательно скрывал, ни под каким предлогом не позволял касаться вопроса его возраста и всегда говорил о себе с загадочной улыбкой Моны Лизы, что он мужчина в полном расцвете сил, как человеческих, так и творческих. Он носил модные твидовые пиджаки и джинсы, экстравагантные джемпера и яркие шейные платки, а также ботинки на платформе или высоком каблуке. Многие считали его щеголем, и не без основания. У продюсера были длинные черные волосы, чуть тронутые на висках сединой, правда, кое-кто уверял, что эта седина – результат искусной работы стилиста. Впрочем, седина Кузякину шла, и вообще, многие находили его мужчиной довольно интересным, его темно-карие выразительные глаза контрастировали с бледностью его кожи, орлиный нос делал его похожим на горца, и если бы он задался целью завести себе жену, я думаю, это ему вполне удалось бы. Но господин продюсер ухаживал исключительно за молоденькими девушками, про которых сам говорил, что замуж им еще рано, а злые языки разносили по городу слухи, что он долго не задерживается ни на одной кандидатуре и ни одной из своих пассий еще не сделал официального предложения руки и сердца. Так это или нет, утверждать не берусь, поскольку вообще не интересуюсь подобными типами, но тот факт, что Кузякин в свои «далеко за сорок» все еще оставался интересным состоятельным холостяком, как говорится, имел место быть.
