Стелла Трофимова - Стяжатели
— Ваша. Это подтвердила графическая экспертиза. Можете ознакомиться с ее заключением. А также с описью вещей и денег, которые вы сдали в камеру хранения Белорусского вокзала.
— Нет! Нет! Нет! — крик Никодимова переходит в истерику. Он сползает со стула, судорожно бьется на полу.
«Гад. Ползучий гад!» — с отвращением думает Кирилл.
Истерика продолжается.
«Сейчас не сможет давать показания, допрошу завтра, — решает Кирилл. — Теперь он сознается».
Вызывает надзирателя:
— Уведите Никодимова. Давайте сюда Павлова.
Если б Кирилл позволял себе поддаваться настроениям, он, наверно, старался бы, по мере возможности, не принимать к своему производству дела о взятках. Не потому, что это трудные дела, хотя они действительно трудные, а потому, что взяточники вызывали у него чувство физического отвращения. Как в детстве, когда он случайно наступил на лягушку и раздавил ее. Противно до дрожи… «Есть куда более страшные преступления, но подлее, трусливее, гнуснее взяточничества нет ничего», — думает Кирилл, поджидая Павлова. Впрочем, Павлов не вызывает у него такого чувства омерзения, как Никодимов. Мальчишка! Дал втянуть себя в эту гнусную компанию! Раскаивается он искренне и чистосердечно. Если б не боялся, ничего бы не утаил, Кирилл это понимает. Конвоир приводит Павлова.
— Садитесь, — говорит Дегтярев. — Я хочу вас ознакомить с показаниями Астафьева, Исаевой, Зискинда, Власова. В прошлый раз вы говорили, что они давали вам и Никодимову взятки.
— Да.
— Они подтвердили названную вами сумму. Исаева — тысячу рублей…
— Девятьсот девяносто, — робко поправляет Павлов.
— Десять рублей Никодимов выронил, передавая вам деньги. Астафьев и Зискинд дали по три тысячи, — продолжал Кирилл, — Власов пять тысяч рублей. Где эти деньги?
Молчит. Сцепил руки так, что кажется их клещами не оторвать одну от другой.
— Почему вы молчите, Павлов? Потратили на женщин?
— Нет. — Очень тихо. — Я люблю свою жену…
Господи! Если б он мог сказать правду! Может быть, никому он так не хотел сказать правду, как этому следователю с умными, серьезными глазами. И все-таки он молчит. Из-за нее. Из-за Клавы. Видит, как синие глаза следователя сереют, становятся жестче.
— Значит, из любви к жене вы перевели Марине Сокольской девятьсот рублей?
«И это известно… Как они быстро все узнают», — с тоской подумал Павлов. Все в нем застыло от горя, от отчаяния. Но он молчит.
«Говори же. Говори! — думает Кирилл. — Перестань бояться. Не трусь!»
Этот молчаливый призыв, казалось, дошел до самой глубины души Павлова. Он разжал руки, выпрямился, сказал:
— Нельзя всю жизнь прожить трусом. Если б я понял это раньше, не сидел бы теперь здесь. Не знаю чем, но чем-то вы помогли мне это понять, гражданин следователь. Не знаю… Уверен, что, вернувшись в камеру, я не раскаюсь в своей откровенности. Хотя Мещерский и может поступить с Клавой так, как в свое время грозился поступить со мной… — Павлов перевел дыхание и, будто освободившись от тяжести, которая его угнетала, продолжал спокойнее. — Да, я отправил деньги Марине Сокольской. Впрочем, это вы и без меня знаете. Но вы, возможно, не знаете, что Марина любовница Мещерского… А Мещерский страшный человек. Он уже не первый год вымогает у людей взятки за предоставление им квартир. Нередко обходится без посредников. Особенно в тех случаях, когда он с кем-либо в «дружеских» отношениях, как, например, с Сидоренко. С ним он договаривался сам, хотя за деньгами послал меня. Но об этом после… Мещерскому ничего не стоит отказать в квартире людям, которые живут в чрезвычайно тяжелых условиях, только бы положить себе в карман лишние несколько сотен. А как же? Жена, любовница, дача. Машину задумал купить. Где взять деньги? Воровать? Страшновато. А тут вроде по доброму согласию — ему дали, он взял. Мещерский ради денег самого близкого человека и купит и продаст! Как Аглаю…
— Какую Аглаю?
Это что-то новое. Об Аглае Дегтярев еще не слышал.
— Была у него такая до Марины. Бережнов увидел и влюбился. Мещерский из кожи вон лез, чтобы способствовать их сближению. Бережнов ему нужен. Все его подлости только потому и удавались, что Бережнов ему верит, ценит, уважает. А после знакомства с Аглаей Николай Николаевич и вовсе души не чает в Мещерском… Но это к делу не относится!
«Еще как относится», — думает Дегтярев.
— У нас в тресте давно уже полная бесконтрольность в распределении квартир. Обычно Мещерский сам докладывает, кому дать. Комиссия чаще всего соглашается — умеет доказать. Иногда Бережнов возражал, но редко. Бывало, и без всякого заседания комиссии начальство предлагало подписать список. Я попробовал навести порядок… И вскоре, придравшись к пустяку, Мещерский вкатил мне выговор. За короткое время я получил три выговора. Последний — со строгим предупреждением. Вдруг нежданно-негаданно мне говорят — получай квартиру. А я даже заявления не подавал! Клава моя обрадовалась… Ведь жили мы с ее замужней сестрой в одной комнате. А тут — отдельная квартира. И еще денег дали, чтобы приобрести кое-что из обстановки. Я говорю Клаве — за что? У меня сплошные выговоры. Отвечает: «Выговоры дело рук Мещерского, все в тресте считают, что он незаслуженно с тобой так обошелся. Теперь вернулся из Чехословакии Бережнов, он твою работу ценит. Решил, наверно, таким путем исправить несправедливость». И я в это поверил…
Павлов остановился. Дальше шло самое страшное, говорить об этом было тяжело. Но он расскажет. Он все расскажет.
— Недолго мне пришлось радоваться. Вызвал меня Мещерский и с обычной своей снисходительно-барской манерой усадил в кресло, предложил папиросу, спросил о том, о сем. Подошел к двери,-приоткрыл, убедился, что никого нет, и говорит: «Пожил в свое удовольствие, теперь изволь расплачиваться». «Как расплачиваться? За что?» «Ни придуривайся. Слушай внимательно. Ты теперь председатель постройкома. Лицо вполне подходящее, чтобы мне помогать. Согласишься — в обиде не будешь. Откажешься — вылетишь из треста в два счета, хоть ты и профсоюзный деятель. Можешь не сомневаться. И такую характеристику получишь, что нигде не сможешь устроиться. Разве только разнорабочим на стройке. И квартиру отнимем… Не перебивай!» Тут он объяснил, что ему от меня надо. «Разговор у нас с тобой с глазу на глаз. Жаловаться побежишь — никто не поверит. Еще засажу тебя за клевету». Так вот все и произошло…
Павлов замолчал.
— Бережнов тоже берет взятки? — спросил Дегтярев.
— Что вы! Он даже ничего не подозревает.
— Без ведома управляющего трестом Мещерскому вряд ли удавалось бы всегда предоставлять квартиры тем, кому он находит нужным.
— У него не раз и срывались «выгодные ситуации». Но привлечь Николая Николаевича к своим делишкам он даже не пытался. Бережнов — не я, — с горечью сказал Павлов. — Его не запугаешь.
— Почему вы на первом допросе не рассказали о Мещерском?
— Боялся. Не за себя, я уже человек конченый. За жену… Клава работает у Мещерского секретарем.
— Отчего же сейчас все рассказали?
— Трусость и беспринципность — не лучшие черты человека, — грустно усмехнулся Павлов. — Это ваши слова, гражданин следователь. Я их хорошо запомнил. На всю жизнь.
* * *— Ты что-то похудел, Валерка! — сказал Верезов, насмешливо поблескивая глазами. — Совсем загонял тебя Кирилл Михайлович. Честное-пречестное.
— Без толку он не гоняет.
Верезова хлебом не корми, дай только возможность подразнить кого-нибудь. Не сморгнув глазом, заявил:
— Педант твой Дегтярев.
— Если ты не в ладах с русским языком, не суйся с определениями, — рассердился Карпов. — По-видимому, тебе не известно, что такое педант. Могу объяснить…
— Не трудись! — рассмеялся Верезов, довольный, что вывел из себя практиканта. И хотя сам любил и уважал Дегтярева не меньше, чем Валерий, его словно черт подзуживал продолжать игру в «дразнилки». — Больно он нянчится с преступниками. На кой ляд сдалась Дегтяреву их личная жизнь, семья, прежняя деятельность?
— Когда напоминаешь человеку о семье, о гражданском долге, у него может проснуться совесть. Надо…
— В тюрьму его надо посадить, — смеясь перебил Верезов. — И как можно скорее. И подольше там продержать.
— Конечно, если это опасный рецидивист… А, да что с тобой говорить!
Чем больше сердился Валерий, тем веселее спорил Верезов:
— Каждый преступник в потенции опасный рецидивист.
— Бывает, человек споткнулся. Как Павлов, например…
— Порядочный не споткнется. Мы с тобой не спотыкаемся.
— Удивительная узость мышления! — окончательно взъярился Карпов. — Порядочный, непорядочный! А если слабохарактерный? Если поддался влиянию? Если обстановка толкнула его на этот путь? Разве не наше дело помочь человеку стать на ноги? Начать новую жизнь?
