Мила Бояджиева - Дар полночного святого
— Я балдею, — сказала Аня. — К метро подкинешь? Кажется, ещё успеваю.
— Новости. Не знал, что московский метрополитен работает до двух.
— Ну, тогда на такси. Я у Центрального рынка живу.
— Знаю. Мы почти соседи. Суворовский бульвар заметила?
— Смеешься? Я ж — невылазная москвичка. Во всех песочницах на бульварном кольце копалась. Разок была в Питере, разок в Таллине. Еще на школьные каникулы.
— Давненько… Слушай, а ведь мы с тобой знакомы уже семь лет. Половину из них я тебя безнадежно кадрил…
— Ты все делаешь как-то понарошку. Уж если ты меня кадрил, то целенаправленно безнадежно. Понимаешь? Заведомо обреченно, — как строительство коммунизма.
— Не заметил. Я старался… Но, может, правда, метался в неразрешимых противоречиях. Грешно соблазнять девочку.
— И сейчас все те же проблемы? — Аня напряглась. — Ты играешь со мной, как мячиком. Раньше такие самоделки продавали на рынках инвалиды — тонкая резиночка и на ней блестящий шарик, — то притянется в ладонь, то отскочит… Бывает больно.
— Гад! — Ларсик сжал зубы. — Веду себя как настоящий подонок.
— А я уже не девочка… И давно не кукла…
— Если мы остановимся, ты меня поцелуешь?
— Возможно, буду сопротивляться и звать милицию. Рискни. — Аня изумленно покачала головой — уж никак не ожидала от этого женолюба и соблазнителя такой неуместной деликатности. — Может, все же попробуешь, Карлос?
Резко затормозив, «порше» врезался носом в сугроб. Преодолевая сопротивление ремней, они потянулись друг к другу.
— Поедем ко мне. — Переведя дух после затянувшегося поцелуя решил Карлос. Не предложил, а констатировал неизбежный факт.
15
Оставив машину во дворе восьмиэтажного старого дома, Карлос вернулся в арку и распахнул небольшую обшарпанную дверь. — Извольте, синьорита.
Войдя в пахнущую кошками и гнилью полутьму, Аня задрала голову высоко вверх уходила каменная винтовая лестница, образуя посередине колодец. Кое-где на площадках горели мутные лампочки, не давая сомкнуться наступавшему со всех сторон мраку.
— Это черный ход. Раньше прислуга выносила по этой лестнице помои. Иди вперед. — Карлос пропустил Аню.
— А дамы из общества выталкивали сюда застигнутых врасплох любовников. Вероятно, офицеров.
— И артистов. Светские красавицы обожали богему. Напрягись, козочка, наша остановка последняя — чердак.
За восьмым этажом каменная лестница кончалась — вверх к узенькой площадке вели металлические ступени. Карлос достал зажигалку и загремел ключами. В низкой, обитой драным дерматином двери оказалось множество запоров. Наконец, он махнул Ане: — Заходи! — И щелкнул выключателем.
Запах масляной краски, узкая, с лампочкой на голом шнуре, комната без окон. Немыслимо грязная газовая плита, какие-то полки с кастрюлями и посудой, штабеля пустых бутылок на полу.
— Не задерживайся на кухне. Для ужина слишком поздно. Прошу… Карлос распахнул дверь.
— Что это?! — Аня застыла на пороге.
— Никогда не была в мастерских? Ну, ты даешь! Весь столичный андерграунд прорастал в подвалах и на чердаках.
— Похоже на корабль!
— На королевскую яхту. Прежний владелец апартаментов — он давно уже в Америке — сделал все эти балки, перекрытия, деревянную обшивку и даже печку — притащил изразцы из старого дома, предназначенного на снос. В заброшенных домах подобрана так же меблировка, детали интерьера и вон тот витраж.
— От двери старой парикмахерской! Какие чудесные головки! Особенно привлекателен господин с бакенбардами.
— Здесь, конечно, здорово работать. Смотри — спящие дома внизу, эти дворы, крыши… Можно часами разглядывать. — Обняв Аню за плечи, Карлос подвел её к большому — от пола до потолка — окну.
— Хочется рисовать все это… Ага! Я права, — оглядевшись, Аня заметила среди стоящих вдоль стены картин на подрамниках синее полотно. Квадратный дворик, вымощенный булыжником, виден сверху, замкнутый в кольцо безглазых, темнооконных домов. Лишь в одном из них горит свет, притягивая взгляд. Но ничего, кроме света в окне нет — пустой желтый квадрат.
— Ерунда! — Карлос повернул раму к стене. — Я иногда балуюсь красками, но никогда не сделаю ничего стоящего. Как в музыке или танце. Человек с множеством мелкокалиберных дарований.
— Но ведь это просто здорово! — Обойдя мольберт, Аня остановилась перед большим, почти завершенным полотном.
— Похоже на портрет Иды Рубинштейн, сделанный Серовым.
— Просто потому что сидящий мужчина изображен с голой спиной и явно танцовщик. Хоть и без перстней на ногах. — Усмехнулся Карлос, легонько отталкивая Аню от картины.
— Автопортрет?
— Что? — Карлос засмеялся. — Вилли рисовал Нижинского в роли Фавна. Я только позировал. Вилли — хороший художник. У него много заказчиков, особенно в Европе. Этот Нижинский — для частной галереи в Париже. Вилли Гордон — не слышала?
— Англичанин?
— Российский еврей с прибалтийскими кровями.
— Мастерская его?
— Не совсем… Садись-ка вот сюда. Я сейчас вернусь…
Аня послушно опустилась в очень низкое, покрытое цветным полосатым ковриком кресло.
Чужая комната, высокий, скошенный потолок с темными деревянными балками, на балках — обломки скульптур, старая медная посуда, велосипедные колеса, обвешанные радужно переливающейся металлической стружкой, граммофон с раструбом, чудесная печка в потрескавшихся изразцах, изображавших наивно-лубочные пейзажи. Горка колотых чурок на жестяном фартуке перед распахнутой дверцей и огромный, толстый, когда-то очень шикарный, а ныне нещадно вытоптанный и вылинявший ковер. Зазвучала музыка — что-то электронно-космическое.
— Это «техно». Вил пишет под неё фантазии на темы Босха… Послышался голос Карлоса. — А нам, пожалуй, лучше послушать это, правда? Медленно зазвучал барабанчик равелевского «Болеро».
Он появился с подносом и поставил его на столик за спиной Ани.
— Погоди, не смотри, следи только за моими руками. Раз! — Чиркнула спичка, в печке вспыхнул огонь. — Не буду закрывать дверцу, люблю смотреть, как танцует пламя… Два! — погас ряд ярких лампочек, освещавших центр мастерской. — Три!
Карлос сдернул лиловую косынку — на чеканном круглом подносе оказалась бутылка вермута, два бокала и апельсин.
— Еще есть сыр и коробка шпрот. Но к лиловому они не идут. Скажешь, когда захочешь.
— А что я ещё должна сказать?
Он сел на ковер у её ног. Достав перочинный нож, вонзил его в апельсин.
— Скажи, что волновалась, пока я был в парикмахерской. А я скажу, что сделал это ради тебя. — Тогда ты скажешь, что догадалась, и поэтому назвала меня Карлосом… А я признаюсь, что… Тсс… Молчок. — Палец прижался к её губам. — Выпьем за диалог без слов.
Они чокнулись со звоном, не глядя друг на друга, выпили. Он чего-то боялся, этот Карлос. Аня чувствовала, как излишне бойко звучит его голос.
— Ты хочешь забыть Ларсена? — Догадалась она и положила ладонь на его жесткие, кудрявые волосы.
— Очень хочу. — Он прижался щекой к её коленям. — Помоги мне — ты мне так нужна…
И тут лавина сорвалась с места — торопливые руки, снимающие одежду, горькие от вермута губы, апельсиновый дух, жар из открытой печи — все вплелось в ускоряющийся ритм болеро. Дрожащий отсвет пламени ласкал два тела, слившиеся в любовном танце.
«Может, ради этого и в самом деле стоит жить?» — промелькнуло в сознании Ани, не испытывавшей до сих пор ничего подобного. — «Это и есть близость. Блаженство. Страсть… Это значит — быть женщиной…»
— Я люблю тебя, — прошептала она. — Я — твоя женщина.
Карлос замер, вздохнул, закинул словно в мольбе голову и вдруг разомкнул объятия. Он лежал рядом с ней на ковре, глядя в огонь широко раскрытыми, ничего не выражающими глазами.
— Что-то случилось? Что? — Она прижалась к его груди, накрыв плащом длинных волос, золотисто-медных в отсвете пламени.
— Полежи спокойно, детка… Давай, не будем торопиться. Я так долго ждал этого. Семь лет… Оказывается, это много.
— Хочешь сказать, слишком много? У тебя есть другая?
— Тсс! — Карлос закрыл нежным поцелуем её губы. — Помолчим… Только не плачь. Мы устали — скоро утро. Там, в маленькой комнате, есть чудесный скрипучий диван. Поспи… А мне… мне надо порисовать…
Аня не могла уснуть — в мастерской горел свет и приглушенно звучала музыка — тот самый «тяжелый рок», которым когда-то увлекался Карлос. В узкой комнате с полукруглым окном у самого потолка было тепло. Очевидно, где-то рядом проходили трубы отопления. Громко тикали невидимые часы.
«Сумасшедший, таинственный Карлос… Что с тобой, что? Наркотики, нервы, пресыщенность любовными играми?» — спрашивала себя Аня. — «Дура, неопытная дура! Он в прекрасной физической форме, просто ему нужна не ты. Не ты! Какая-то роковая стерва заморочила ему голову и заставляет мучаться, ревновать. Он схватился за тебя, как за спасательный круг. Он так надеялся, что ты сумеешь заставить его забыть обо всем… Эх… Алина бы сумела», подумала почему-то Аня, жалея сейчас о том, что не получила достаточного сексуального опыта. — Начала бы обучение с пятнадцати лет, вместо того, чтобы читать до утра Тургенева и Ахматову. А теперь мужчина, которого ты любишь, рисует портрет своей возлюбленной, утоляя страсть… — Аня хотела встать и посмотреть, чье лицо появилось под рукой Карлоса. Но, наконец, уснула.
![Мила Бояджиева - Ядовитый цветок [= Маски любви]](/uploads/posts/books/156849/156849.jpg)