Анна Данилова - Хроники Розмари
Она сказала – и сама испугалась. Посмотрела на Дину опасливо.
– Татьяна, вам бы романы писать, – устало прошептала Дина, чувствуя, как тают ее силы. – Мы же с вами ничего не знаем. А координаты второй сестры, Маши, можно узнать? От той же тетки, с которой вы вчера говорили по телефону?
– Можно, конечно. Я узнаю ее телефон, вы договоритесь о встрече. Но это уже когда поправишься. Ты как себя чувствуешь-то?
– Ужасно. Все болит. И голова, и горло, и тело ломит…
Она закрыла глаза.
Нет. Никто и ничего никогда не узнает. И я здесь абсолютно ни при чем. Приду в себя, вернусь в Москву и отключу телефон. Не хочу никого ни видеть, ни слышать… И мне никто не нужен. Господи, что же я наделала?!
12
С билетом в кармане Чагин дремал в зале ожидания Павелецкого вокзала и представлял себе свой приезд в Саратов. Как он приедет на улицу Рахова, в квартиру, где жили сестры, где, главное, жила Маша и откуда он увез ее в Москву… Возможно, Маши там нет, она в больнице, но дома наверняка будет Алевтина, во всяком случае, он ее непременно дождется. Он был уверен, что Алевтина будет только рада его приезду – как же, ведь это может означать только одно: его желание снова сблизиться с Машей, а значит, и с Машиной семьей. Он спросил себя, готов ли он к этому, готов ли забыть Машино предательство и снова быть с ней, но ответа на этот вопрос так и не получил – внутри его словно все вымерзло, выстудилось, очистилось не только от собственной лжи, в которой он захлебывался, живя с Катей, но и от любви, страданий, переживаний, надежд… Он был девственно чист и готов к новой жизни. Но только не с Машей. Тогда зачем же он едет к ней? Из человеколюбия или (зачем обманывать себя?) чтобы убедиться самому, увидеть собственными глазами ту пропасть, в которую она скатилась, бросив его и предпочтя ему легкомысленного португальца? Неужели он еще не успокоился и его мужское самолюбие жаждет крови, лимфы, оборванных нервных проводов больной женщины? Какая мерзость…
Он открыл глаза, ровно сел, подобрался весь и решил от нечего делать почистить свой телефон: удалить весь тот псевдоэпистолярный хлам из прошлой жизни, которым он успел обрасти за последние пару недель (принятые сообщения: «Не забудь, у тебя встреча с адвокатом», «Купи по дороге хлеба и молока», «Дети желают тебе спокойной ночи…»; отправленные сообщения: «Я перевел деньги, думаю, на хлеб и молоко хватит…», «Ты – дура, Катя, раз выходишь замуж за этого старого козла…»). Пьяный, он бывал особенно красноречив. Последнее принятое сообщение показалось ему незнакомым, он пробежал его несколько раз взглядом и почувствовал себя как-то странно, даже дурно. «Прождала у памятника целый час, зачем было обещать? Я возвращаюсь к ней, ничего не расскажу о тебе, о том, что ты отказал, ей и так нелегко. Поставь свечку за здоровье Розмари, а может, и за ее упокой».
Он дрожащими руками держал холодный и равнодушный, словно помертвевший телефон, пока не сообразил, что он может ответить на это сообщение. Возможно, Алевтина еще в Москве, и тогда она сможет объяснить ему – что произошло? Да и что могло произойти, когда он ей сам отдал пакет с деньгами? О каком часе может идти речь, когда Ольга на его глазах отдала Але деньги? То, что в пакете деньги, а не пачка мусора, он был уверен – сам, лично складывал пачки, пересчитал, даже открытку разорванную сунул… Деньги постоянно находились при нем, Ольга (даже если предположить невероятное – что она решила украсть их) сидела рядом с ним на переднем сиденье, с пакетом на коленях, и не имела возможности вынуть их оттуда. Тогда что может значить это послание?
Длинные гудки обнадеживали, во всяком случае, ее телефон жив и она может взять трубку…
– Слушаю, – вместо ожидаемого женского голоса он услышал грубый, мужской, сердитый. – Я слушаю… Кто это?
– А вы кто? – похолодел Чагин. – Я звоню Алевтине.
– Хорошо. Представьтесь, пожалуйста.
Он мог бы отключить телефон, но не сделал этого: уж слишком недвусмысленным было сообщение. Получалось, что Алевтина не получила денег и теперь жизнь Розмари в опасности.
– Моя фамилия Чагин. А вы кто?
– Борис Михайлович Аникеев, следователь прокуратуры…
Чагин среагировал моментально, отключив телефон. Что за ерунда такая? При чем здесь следователь прокуратуры? И почему телефон Али – у него?
Он позвонил Ольге.
– Оля? Привет, это я. Послушай, мне не приснилось, что мы с тобой не так давно отвезли к памятнику Пушкина пятьдесят тысяч баксов? Или я уже ум пропил?
– Нет, Владимир Борисович, – встревоженным голосом отозвалась секретарша, – вам это не приснилось. Я сама, лично передала пакет с деньгами вашей бывшей свояченице. Причем у вас на глазах.
– Понимаешь, она прислала мне сообщение, что целый час проторчала возле памятника… Словом, что не получала она никаких денег. Может, ты что-то перепутала?
– Вы сами сказали мне: вот она… Я-то ее толком не видела.
– Но и я отлично помню: белая курточка, красный берет, красный длинный шарф, красные перчатки. Лет двадцать пять… Она ничего не сказала тебе? – спросил он зачем-то, хотя отлично помнил, что передача денег произошла быстро, Ольга отдала ей пакет и сразу же вернулась в машину, откуда он за ней наблюдал.
– Да нет же, это я ей сказала… Я сказала ей, что теперь жизнь Маши в ее руках.
– Прямо так и сказала… про Машу?
– Нет, имени я не назвала.
Судя по голосу Ольги, она тоже засомневалась и даже успела расстроиться. Неужели они оба ошиблись и отдали пакет совершенно другой девушке?
– Оля, – он наконец-то решился озвучить свое невероятное предположение: – Неужели мы ошиблись и отдали пятьдесят тысяч совершенно постороннему человеку, а именно девушке… ха-ха-ха… в белой курточке и красном берете?
– Владимир Борисович, – пробормотала секретарша удушенным голосом, – но вы же сами… сами указали мне на нее…
– Оля, ну что ты заладила одно и то же, разве ты забыла, что я близорук? – застонал он от бессилия.
– Забыла… – призналась она честно.
– Ты хотя бы представляешь себе, какие это деньги?! – заорал он в трубку, не обращая внимания на то, что своим отчаянным криком привлекает к себе взгляды находившихся поблизости людей.
– Что теперь делать?! Где вы находитесь? Давайте встретимся… Владимир Борисович…
– Я на Павелецком. Сижу в зале ожидания и умираю. Все. Жду.
Ольга приехала. Бледная, достала из кармана фляжку с коньяком, дала Чагину выпить.
– Не может этого быть… – плакала она, отпивая после него из фляжки и даже не морщась. Ольга была красивой зрелой женщиной с умным лицом и добрыми глазами. – С чего вы взяли, что деньги не попали к этой… Алевтине?
– Мне сообщение пришло, на, смотри…
Ольга долго читала письмо, качала головой и шмыгала носом.
– Это ошибка… И трудно себе представить ситуацию, чтобы возле памятника Пушкину в тот момент находилась девушка, одетая точь-в-точь, как Алевтина. Разве что… это был план, и кто-то, удивительным образом похожий на Алевтину, надел ее одежду! То есть тот, кто запланировал получить деньги вместо нее…
– Я тоже подумал об этом. Представляешь, я позвонил по этому номеру, а трубку взял… следователь прокуратуры! Как тебе?
– И что?
Он выругался. Коньяк, смешавшись с кровью, побежал по жилам, придавая его поведению нервную развязность и желание быть грубым. К тому же Ольга была как раз тем человеком, с которым можно было вести себя естественно, не переживая за последствия (за что в глубине души он был ей чрезвычайно благодарен).
– Что будем делать? – Ольга достала платочек и промокнула размокшие ресницы. – Где искать этого двойника?
– Ничего не будем делать. Разве что постараюсь внушить себе, что этих денег у меня не было вообще. Только с таким чувством можно будет жить дальше. Подумаешь, пятьдесят тысяч…
– Но… Владимир Борисович?!
– А что, у тебя есть какие-нибудь мысли на этот счет? Или ты думаешь, что человек, который расстарался, чтобы обмануть Алевтину и присвоить себе эти деньги, каждый день ровно в семь часов приходит к памятнику, чтобы вернуть их нам?
– Я думаю, что раскисать не стоит, а для начала надо попытаться встретиться с Алевтиной, чтобы удостовериться в том, что она действительно не получала этих денег. Мало ли кто мог взять ее телефон и отправить вам это сообщение? Да, конечно, мне с самого начала не понравилась ваша затея с передачей денег…
– То есть? – Он нахмурил брови.
– Да нет, я не в том смысле… Не то чтобы денег не надо было давать на лечение, нет… Просто я уверена, что вы сами должны были отдать ей в руки пакет. Тогда бы ничего такого не случилось. Я не знаю вашу свояченицу в лицо, но вы-то ее знаете отлично…
– А ты как будто не понимаешь, почему я так не сделал? Не понимаешь?
На них уже смотрели с любопытством. Скучающие пассажиры в ожидании своих рейсов – тоска. А тут такое развлечение!
– Понимаю. Знаете, как я думаю? Вы только постарайтесь отнестись к моим словам спокойно, Владимир Борисович…
