Аркадий Вайнер - Объезжайте на дорогах сбитых кошек и собак
— Здрасьте, меня диспетчерша разыскала, велела прийти…
— Вот следователь из прокуратуры интересуется тобой, Плахотин, — сказал Мандрыкин. — Наворотили вы с твоим дружком Степановым делов, покрутитесь теперь!..
— Я? Я? Я наворотил? — все еще обращаясь к своему начальнику, воскликнул Плахотин, но нос его уже развернулся ко мне. — С моим дружком? Со Степановым? Что ж вы мешаете кислое с пресным?
И разварные ломти его губ пожухли, их углы опали, как на маске античной трагедии.
— С каких пор дружками-то мы стали? Я как-никак с Доски почета не слазю второй год! А дружков вроде Степанова у меня на базе, как китайцев, цельный миллиард!
Мандрыкин встал из-за стола, показал мне на кресло.
— Вы тут располагайтесь, говорите, сколько надо, а я пойду, дела под горлышко подтекают…
И показал своей толстой веснушчатой рукой, как подтекают под его дряблое горлышко неотложные дела. Я видел, что он мечтает поскорее исчезнуть из моего поля зрения — это было скромное и вполне понятное желание!
— Слушайте, Плахотин, поясните мне, как появился на месте происшествия Степанов? — спросил я, следя за движением кончика плахотинского носа, который стал для меня индикатором его внимания.
Он сделал им плавный взмах, как гондольер рулевым веслом, и начал плавно обплывать мой вопрос.
— Как-как? Обыкновенно! На машине! На «коломбине» своей жуткой! Этой тачке сто лет в обед. Они ее со свалки притащили, три года клепали, и вотна тебе!..
Яохотно поплыл ему навстречу.
— Кто это «они»?
— Да брательник у него, пацан. Говорят, очень головастый малец, соображает по науке, как профессор. Он у них, пацан этот, в дому как цацка писаная… Вот они эту «антилопу» восстановили на свою голову… Образование лишнее, ученость эта дурацкая никогда до добра не доводит. Сашка и зашиб двух людей, Степанов, я имею в виду…
— Я понял, что вы, Плахотин, против учености. А у вас у самого какое образование? — решил разузнать я.
— У меня? — нос, довольный своими маневренными способностями, закачался от удовольствия. — У меня образование, как солдатское белье, нижнее, серое!
— Выходит, вы, Плахотин, гордитесь своей необразованностью? — спросил я его лениво, выводя на новый виток праздноболтания, ибо свято верю: в разговоре с краснобаем следователю потребно только терпение, все нужное болтун в свое время расскажет сам — слишком велик зуд не поведанных миру мудростей. — Я считаю, что это очень интересный вид человеческого высокомерия…
— А при чем здесь высокомерие? Не гордюсь я, не гордюсь! А только, кто вокруг себя смотрит, тот видит! Понима-ает, как много поменялось…
— Что же, по-вашему, изменилось? Темнота стала доблестью?
— Нет, дорогой товарищ следователь! Только мы с вами знаем, что при социализме вопрос так стоит: пускай каждый по способностям трудится, а получает по своему труду. Правильно я понимаю?
— Допустим…
— А тут и допускать нечего, именно так. Вот и выходит: вы небось институт кончали, на важном государственном посту сидите, а я, шоферюга, грузовой наездник, водила пикапа, в месяц зарплаточку, извините, больше вас получаю!
— И что?
— То, что держава, народ, общественность, можно сказать, ценят мою работу не меньше вашего, не говоря уж про какого-нибудь инженеришку…
Я искренне засмеялся.
— А почему же общественности ценить ваш труд меньше моего? Дело делаете нужное, и, раз на Доске почетной висите, значит, делаете хорошо. Так что все правильно.
— В том-то и дело, что сейчас многие сообразили: скоро будет столько умников ученых, в белых рубашечках, с портфелями, что руками работать некому станет. Вот нас тогда и оценят, бывших дураков…
— Почему ж дураков? Разве человек у станка или на поле — дурак?
— Да говорится так: дурак неумытый, необразованный. Мне мой батька говорил…
Он собрался подробно изложить соображения Плахотина-батьки, но я сказал:
— Итак, подъехал на своей машине Степанов… Чем вы занимались?
— Мы?
— Вы! Вы! Вы, Плахотин, и ваши приятели!
— Я? — переспросил Плахотин и весь подался мне навстречу, став еще большепохожим на самоходную установку для перемещения в пространстве своего замечательного носа. — Я стоял… Ел шашлык… С ребятами разговаривали, шутили… анекдоты рассказывали…
— Что сказал, подойдя к вам, Степанов? — спросил я, вылез из кресла и встал против Плахотина, стараясь поймать его взгляд, но маленькие простодушные глазки, нацепленные на громадный нос, как пенсне, упорно уклонялись, ерзали, высматривали что-то исключительно интересное в углу.
— Да я не очень помню, чего он там сказал… Вроде бы закурить попросил… Но как-то грубо так… Мол, вы, торгаши, курево гоните!..
— А дальше что произошло?
— Что-что? Я его урезонивать стал, все ж таки знакомый, работаем вместе, перед приличными людями неудобно… А он ни с того, ни с сего как даст мне вдруг по тыкве! Промеж глаз!..
— Тыква — это голова? — уточнил я.
— Ну да, говорят так… У меня прям сознание помутилось…
— Вы упали после удара Степанова?
— Нет, — он настороженно-быстро взглянул на меня. — Плохо помню подробности… Но вроде бы я на ногах устоял, хотя плюху он мне засветил крепкую…
— И что, ваши друзья после этого стали бить Степанова?
— Ну, как вам сказать, не то чтобы так уж бить, а просто стали оттягивать. Ну, дали ему, конечно, ногой пару раз в южную часть спины…
— Припомните, Плахотин, кто именно давал Степанову ногой в южную часть спины, — мне хотелось, чтобы он выложил как можно больше подробностей, сколь бы малозначащими на первый взгляд они ни были.
— Честное слово, товарищ следователь, не помню, — горячо заверил меня Плахотин. — Вы же видели Степанова? Вот представьте, этот бык вам бы засветил плюху промежду глазенапов, тоже бы не обрадовались…
Мы замолчали я мрачно ходил по кабинету, а Плахотин истово дышал, правдиво смотрел на меня простодушными, честными глазами. Подумав, он сказал:
— Утверждать не могу, но, кажется, Степанова ударил Вася Дрозденко, покойник, царство ему небесное… — помолчал и задал сам себе вопрос: — Может, он из-за этого на него наехал?
— Может быть, — сразу согласился я, сел на стул против Плахотина и, положив ему руку на плечо, попросил: — Вы, Плахотин, подумайте над своими ответами, от них, возможно, зависит судьба Степанова.
Лицо Плахотина осветилось простодушной улыбкой ребенка.
— А чего мне думать, товарищ следователь? Я ведь рассказываю, как было! Против Степанова я, ей-богу, ничего не имею и зла ему не желаю. Но, раз он такой дурак, псих такой, пускай теперь хоть головой в навоз кидается…
Натужный рев грузовиков за окном стал отчетливее и громче, я видел, как они выползали из сводчатого эллинга гаража, прокатывались на коротком разгоне к главным воротам, притормаживали с пронзительным скрипом у вахты, из кабины высовывался белый квадратик путевки, затем раздавался рев форсажа, свинцово-серый клуб дыма срывался с выхлопной трубы и тяжелые коробки трейлеров и «люксов» исчезали за поворотом.
Я вернулся к Плахотину и спросил без нажима:
— Значит, Степанов врет?..
— Насчет чего? — насторожился Плахотин.
— Насчет того, что вас друзья били ногами, пока вы лежали на земле?
— Да что вы, товарищ следователь, это же бред! За что им меня бить? Зачем? Мы же друзья…
— Да, я в этом не сомневаюсь, — засмеялся я и попросил его мягко и очень решительно: — Ну-ка, Плахотин, раздевайтесь…
— В каком смысле? — подскочил нос.
— В самом прямом. Снимайте куртку, рубаху…
Плахотинский нос стал стремительно краснеть, и отток крови в сей могучий орган обоняния был так значителен, что лицо в том же темпе начало бледнеть, превращаясь в бесцветный фон для багряного снаряда, похожего сейчас на недозрелый баклажан.
— Зачем? Я не могу… Я… Это не по закону!..
— Почему? — удивился я. — Вы разве стесняетесь меня? Вы же не девушка… Не задерживайте… снимите рубаху…
Трясущимися руками расстегнул Плахотин пуговицы, одна застряла в петле и он с треском сорвал ее, метнув белый пластмассовый кружок, как из рогатки, мне под ноги. Задрал подол рубахи, стыдливо поворачиваясь боком, а я терпеливо уговаривал:
— Нет, нет, Плахотин, со спины, станьте правым боком к свету… Побледневшие оранжево-синие кровоподтеки расплывались огромными кляксами на его ребрах.
— Господи, откуда это у вас? — испуганно спросил я.
— Да сам не знаю… Ударился небось… — торопливо забормотал Плахотин. — Это после того, как мне врезал Степанов…
И замолчал. Я почувствовал, как меня охватывает радостно-злое возбуждение преследователя, сделал вокруг Плахотина волчью петлю и тихо спросил:
— Так он же вас по тыкве ударил? Уточните мне, где растет ваша тыква. На плечах? Или на ребрах?
