Анна Ольховская - Лгунья-колдунья
Лана торопливо набулькала очередную порцию мартини и подсунула подруге:
— На, выпей.
— Спасибо, — снова обе руки обняли стакан, снова застучали о край зубы. — Понимаешь, я когда увидела все это: серость, дождь моросит, все вокруг промокло насквозь, а он… он все еще тлеет!
— Погоди, — Лана озадаченно потерла переносицу. — Ты что, была там? На месте аварии?
— Была.
— Но как? Откуда? Случайно, что ли?
— Нет, мне Ира позвонила. Ей самой только что сообщили на мобильный, и она побоялась ехать туда одна.
— А зачем вообще жену позвали на место аварии? Для опознания? Но это обычно в морге происходит, — Лана никак не могла отделаться от ощущения какого‑то диссонанса в рассказе подруги. — Там, на месте аварии, спасателям и врачам «Скорой» обычно не до оповещения родственников.
— А знаешь, — взгляд Осеневой поплыл, мартини начал наконец оказывать свое расслабляющее действие, — я только сейчас сообразила, когда ты спросила. Ирке ведь позвонили… позвонили практически сразу после взрыва, получается? Потому что, когда мы с ней примчались на место аварии, автомобиль еще дымился, и тело Вадьки… оно тоже дымилось! Скрюченная страшная головешка! Ирка, как увидела, сознание потеряла сразу, ее увезли на «Скорой», прямо как тогда Динку, а я осталась опознавать. Пришлось ближе подойти, а там грязь после тушения, вот и вывозилась, вымокла. И сажа… Наверное, об Вадьку испачкалась, задела случайно… — Голос подруги постепенно начал стихать, речь становилась все невнятнее.
— Ладно, Ленуся, не стоит об этом, — Лана собралась было убрать бутылку с остатками мартини, но Осенева не позволила.
Она допила все до капли, и хозяйке пришлось‑таки тащить подругу до гостевой комнаты. Никогда еще Ленка так не наклюкивалась, и эта судорожная попытка убежать от реальности немного смутила Лану. Ну не похоже это на Осеневу, никак не похоже! Да, страшно, обгорелый труп приятеля, но ведь…
Вразумительно объяснить самой себе, что именно «ведь», девушка так и не смогла. Сейчас бы с Кириллом посоветоваться, но не звонить же ему в Германию в двенадцать ночи с маловразумительным рассказом! Господин Витке, переполошившись, немедленно сорвется домой, сорвет сделку, и все из‑за чего? Из‑за непоняток с подругой его любимой девушки! Нет уж, разберемся сами. Золотую медаль в школе и красный диплом в академии не за экстерьер получали, между прочим. И в расследованиях кое‑что смыслим, кто брату когда‑то помог, а?
И Лана, убрав со стола, отправилась в ванную. Джакузи и аромасвечи отменяются, устала, спать хочется. Теплый душ и — в люлю. Утро, говорят, вечера посообразительнее будет. Хотя вечер бы с этим поспорил.
Не знаю, как там с мудростью и сообразительностью утра, но ощущения после перепоя оно приносит препоганейшие. И мыслительный процесс включаться отказывается категорически. Наверное, тот, кто пустил в народ поговорку о приоритете рассвета перед закатом, был абсолютным трезвенником. Хотя нет, поговорка‑то
а) русская;
б) народная,
а где вы видели абсолютно трезвый русский народ?
Елена Осенева была настоящим представителем своего народа, поскольку совпала с реальностью только после двух чашечек крепчайшего кофе, сваренного Ланой по ее любимому рецепту, с гвоздикой и корицей.
Отбивную девушка предусмотрительно доставать из холодильника не стала, справедливо решив, что свинина с утра в любом состоянии как‑то не очень, а уж с бодунища‑то!
Зато свежевыжатый апельсиновый сок, тосты, абрикосовый джем, яйца всмятку — что‑нибудь да подойдет утомленной мартини подружке.
После кофе понемножку подошло все. И когда взгляд Ленки прояснился настолько, что там, на самом донышке, стал заметен разум, Лана решила вернуться к вчерашней теме:
— Ну что, пьянчужка, теперь ты сможешь мне внятно объяснить, что именно тебя вчера так потрясло? Почему ты шлепнулась туда, где я раньше тебя никогда не видела — в бабскую истерику? Неужели из‑за банальной аварии, пусть и случившейся с твоим приятелем? Или это напомнило тебе кошмар с Тарским? Если да, то почему?
— Сама не знаю, — пожала плечами Лена, задумчиво глядя в окно. — Понимаешь, последние дни не отпускало ощущение надвигающейся беды. Словно кто‑то смотрит на тебя оценивающе и думает — тебя убить или кого‑то другого?
— Что за бред?
— Понимаю, как это звучит, но так и было. Я уже хотела к психотерапевту идти, пусть бы лекарства какие выписал. Очень уж мой психоз жить мешает.
— А почему мне ничего не сказала?
— Ты и так со мной столько возилась после отпуска моего дурацкого, — грустно улыбнулась Осенева. — Сколько же можно?
— Сколько нужно, столько и можно, — Лана намазала тост джемом и деловито продолжила: — А теперь давай по порядку рассказывай, что с тобой происходило вплоть до вчерашней трагедии.
Глава 14
— Ты ведь знаешь, что мы больше ни с кем из ребят не встречались, — начала Осенева, машинально отщипывая кусочки хлеба, — только созванивались иногда.
— Знаю, — кивнула Лана. — С твоих слов.
— Да и созваниваться начали только пару недель назад, когда все более‑менее пришли в себя и могли говорить о случившемся.
— А зачем говорить об этом? Что, других тем нет? Мне кажется, что возвращаться к пережитому кошмару по меньшей мере глупо. Особенно тебе.
— Согласна, — тяжело вздохнула подруга. — И все наши тоже. Мы даже хотели встретиться в какой‑нибудь кафешке, поболтать о чем‑нибудь отвлеченном, попить пива.
— Замечательная идея! И что помешало? Почему вдруг решили говорить о Тарском?
— Это все Дина.
— Квятковская? Романтичная дурочка, влюбившаяся в Антона по уши? Кстати, никогда не могла понять, почему в качестве измерения степени влюбленности выступают различные части тела. И если максимально возможная — по уши, то где проходит нижняя черта?
— Ну где, — пожала плечами Ленка, — там, где она сосредоточена у большинства самцов. И самок. Что касается Дины… — Она невольно поморщилась. — Знаешь, нас всех начало напрягать общение с ней. Да, понимаю, девушка несколько не от мира сего, жизнь представляет исключительно по книгам и сериалам, слабая, совершенно неприспособленная, но поначалу Квятковская вполне органично влилась в нашу компанию. Может, потому, что в городе не так проявлялась ее тотальная беспомощность, зато Дина могла добыть в своей библиотеке всю необходимую информацию, даже ту, доступ к которой для людей, так сказать, с улицы запрещен. И даже ее дурацкая влюбленность не казалась такой уж катастрофической. Я надеялась, что Динка в итоге разберется, что за фрукт этот Тарский. Какое там! Эта глупышка — хотя, если честно, очень хочется назвать ее курицей…
— Хочется — зови, — усмехнулась Лана, — не сдерживай себя. Называть вещи своими именами гораздо проще, чем стараться даже в мыслях оправдать чье‑то раздражающее поведение.
— Именно раздражающее, особенно сейчас. Там, в походе, я взялась опекать Квятковскую, пытаясь хоть немного адаптировать это библиотечное пернатое к реалиям жизни вдали от цивилизации. И она старалась, помогала готовить, убирать, за грибами ходила с нами. В походы, правда, нет, потому что в первом же длительном пешем походе нам пришлось на обратном пути останавливаться чуть ли не каждые полчаса, бедная Диночка стерла ноги, устала, расхныкалась. Поэтому она чаще всего оставалась дежурной по кухне. Но это ее полное растворение в человеке, который откровенно издевался над ней! — Осенева аж плечами передернула. — Мне, как ты понимаешь, наблюдать за этим было особенно напряжно, ведь Тарский потащился в поход из‑за меня. И мимоходом растоптал очередную душу. Он, конечно, не старался делать это специально, просто парню и в голову не приходило хоть немного жалеть несчастных, запавших на его обаяние. Но я очень надеялась, что Антону хватит ума не трогать Квятковскую. Ведь одно дело — любить безответно и совсем другое — переспать с объектом своих грез. Для Тарского это ровным счетом ничего не значило, а Динка мгновенно нафантазировала черт знает что! А когда случилась эта жуть…
— Все, хватит об этом! — Лана нарочито возмущенно ткнула подругу кулачком в плечо. — Сколько можно вспоминать! Мы, если одна пьянюжка помнит, начали разговор совсем о другом и опять плавно сползли на Тарского! Давай по сути происходящего!
— Ну да, конечно. Это из‑за Динки. Она ведь, как ты знаешь, вообще в больницу попала с тяжелым нервным срывом. Мамаша ее — вот, кстати, никак не могу понять, как у такой яркой, умной, активной женщины получилась столь унылая дочь! Ну да ладно, короче, мать забрала Дину из местной больницы и перевела ее в московскую платную клинику, где Квятковская провела десять дней. Навещать ее нам всем было строго‑настрого запрещено, дабы не спровоцировать у бедняжки очередной приступ. А мы, если честно, не особо и рвались, самим, как ты помнишь, хреново было.