Штефан Мурр - Гиблое место
Он попросил Рёпке сразу же известить его, если Гафке удастся добыть отпечатки.
— Я распоряжусь, чтобы все копии отпечатков немедленно присылали сюда. Ему я дам в помощь еще одного человека. Он начнет с шофера, — принялся руководить Рёпке.
Это была его специальность. Здесь он был мастер. И добивался обычно успеха. Он свято верил в систематизацию, Кеттерле — в интуицию. Работая вместе, они редко оставляли какое-нибудь преступление неразгаданным.
— Хорншу, — сказал комиссар, когда Рёпке ушел, — будьте готовы. В шесть, в половине седьмого мы еще раз отправимся в «Клифтон». Я должен выяснить насчет этого телефонного звонка и задать кое-кому парочку вопросов. Позвоните вахмистру Риксу, чтобы он тоже пришел. Но он не должен там ничего говорить. А за оставшееся время свяжитесь с полицейскими властями Виккерса на Лонг-Айленд и попросите переслать все материалы по делу… м-да… вы ведь даже не знаете, как ее тогда звали. Ну в таком случае выясните. Может быть, она звалась тогда еще миссис Робертс. А в-третьих, постарайтесь узнать как можно больше из прошлого Брацелеса, Брабендера, Новотни, Робертса и прежде всего самой Сандры Робертс. Бюро прописки, паспортные отделы, полиция, здравоохранение, органы социального обеспечения. Ну да вы сами знаете. Составьте себе подробный план. Вы ведь это умеете.
После того как Кеттерле загрузил Хорншу, он принялся наконец просматривать почту и подписывать распоряжения и донесения, продиктованные им раньше на магнитофон: просьбы о высылке материалов, протоколы допросов, заявления об отпуске, анонимные доносы, распоряжения о передаче дел в суд, пояснительные записки к материалам следствия.
Попалась даже одна бумага из дела Робертс.
Сухим официальным языком доктора Вильгельма Лютьенса, проживающего в Бремене, район Фегезак, извещали о том, что заявленные им в связи с проведенным в интересах общественной безопасности полицейским мероприятием претензии будут приняты… ущерба он не понесет… возмещение последует. Претензии по самому возмещению могут быть предъявлены в течение одной недели и так далее. Подпись Зибек, старший советник, начальник полицай-президиума города Гамбурга.
Письмо было написано в первом лице, что свойственно обычно письмам высоких властей и придает им тон самодовольного высокомерия, которое кажется, еще более смешным оттого, что подписавший письмо, как правило, никогда сам его не составляет.
«Остаток божьей милости, — подумал Кеттерле, скромно визируя письмо, — но если так пойдет дальше, то скоро я смогу говорить о себе во множественном числе… мы… высочество…»
А в остальном он был почти уверен, что доктор Лютьенс из Бремена, район Фегезак, в течение недели непременно заявит новые претензии. И именно вечером последнего дня предложенного ему срока. Он хорошо знал эту породу кляузников.
Они вместе склонились в лаборатории над негативами, на которых медленно вырисовывались лабиринты линий, которые Гафке снял с мусорного ведра Новотни, с крышки его почтового ящика, дверной ручки и замка. Они углубились в отпечатки пальцев мусорщиков, почтальона, газовщика, друзей, подружек, откладывая в сторону один негатив за другим после сравнения, пока вдруг не показались схожие извилины, изломы, закругления и прямые пересечения. Со всей тщательностью многолетнего опыта Рёпке и его ассистент сравнивали, измеряли и снова сравнивали.
Потом Рёпке поднял голову.
— Третье лицо, Кеттерле. Я уверен абсолютно. Вот, взгляните…
Правда, во многих местах отпечаток был смазан, прерывался или пропадал совсем. Но он во всех деталях точно совпадал с теми, которые согласно определению Рёпке принадлежали третьему лицу. Им удалось найти отпечаток пояснее. Снимок был настолько хорошим, что Кеттерле откинулся назад и пробормотал:
— Это и в самом деле один из немыслимейших случаев, с которым я когда-нибудь сталкивался…
Ему пришло в голову, что, может, он гоняется за химерой, не исключено ведь, что завтра Сандра Робертс объявится жива-невредима и будет смеяться до смерти, как выразился ее муж, она ведь всегда была, по его словам, экстравагантна. Но пять лет назад на пляже Лонг-Айленд исчезла другая женщина. Она не объявилась потом и не смеялась до смерти. Она утонула. И его не должно было сбить с толку это сходство случаев. Из тридцатилетнего опыта он знал, чего стоит пустая видимость и как далеко может она увести от фактов. Ему не оставалось ничего другого, как идти по следу, который появился.
Медленно и задумчиво спустился он на второй этаж и прошел в свой кабинет.
Потом позвонил Робертсу. К телефону подошла домоправительница.
— Вы можете переключить меня на гараж?
— Конечно, господин комиссар.
— Новотни еще там?
— Думаю, что да.
Кеттерле ждал.
— Гараж, — ответил Новотни.
— Кеттерле, — представился комиссар. — Мы познакомились сегодня утром.
— Слушаю вас, — сказал Новотни.
— Мне необходимо побеседовать с вами еще раз.
— Но о чем?
— Да вы это уже знаете. Есть несколько вопросов, которые я хотел бы задать вам не в присутствии господина сенатора. У вас есть время?
— Вы хотите приехать сюда?
— Честно говоря, мне было бы удобнее где-нибудь в другом месте.
Новотни помолчал несколько секунд.
— Вы можете приехать ко мне. Господин сенатор сегодня во мне не нуждается. Я просто полирую «кадиллак». Но это я смогу сделать и вечером. У вас ведь есть мой адрес?
— Да, господин Новотни. Итак, через полчаса.
— Хорошо. Через полчаса.
Комиссар положил телефонную трубку на рычаг и долго еще держал на ней руку. Потом начал прохаживаться по кабинету, продумывая свою фантастическую идею. Если она окажется верной, он сделает огромный шаг вперед. Тогда через полчаса у него будет ключ к этому делу.
Впервые за свою многолетнюю службу Кеттерле испытал нечто вроде честолюбия.
Он взял такси.
Новотни жил в надстроенном получердачном этаже. Это было старое здание, расположенное по пути на Грос-Борстель. Комиссар поднялся вверх по старым, исхоженным ступенькам. Пахло сыростью и кошками. Но дверь в квартиру была по-современному покрыта лаком, и на ней висела табличка с надписью «Кристоф Новотни».
Шофер сразу открыл дверь. На нем была теперь куртка под замшу с вязаными рукавами и поясом. Из-под куртки виднелся расстегнутый воротник белой рубашки. Выглядел он очень неплохо, и подозрения комиссара усилились. Кеттерле был собран до предела, как всякий раз, когда, пробираясь сквозь лабиринт фактов и событий, должен был вот-вот наткнуться на собственно человеческую подоплеку дела.
Шофер явно вымылся и переоделся перед его приходом.
— А у вас здесь уютно.
Прихожая узкая, зато оклеена яркими обоями. Налево вход в крошечную кухню, рядом такая же маленькая душевая с туалетом. Комната побольше расположена в конце коридора и выходит окнами на север, высоко над крышами других домов. В комнате широкая кушетка, низкий столик, кресло с торшером и часть современной сборной стенки, не то комод, не то буфет. Рядом с вазой, в которой лежали пластиковые фрукты, красовалась фотография Кристофа Новотни в форме фельдфебеля дивизии «Великая Германия». На стенах висели репродукции с видами силезских городов Бриг, Эльс, Хиршберг, Швейднитц[2].
— Вы из силезских немцев?
— Присаживайтесь, — сказал Новотни. — Да, я из Швейднитца. Может, рюмку вермута?
Кеттерле поблагодарил и уселся в кресло. Шофер предложил ему сигарету. Комиссар, снова поблагодарив, отказался, наблюдая, как закуривает Новотни.
Потом шофер уселся на кушетку, застеленную оранжево-красным покрывалом, и в упор взглянул на гостя.
Комиссар и в самом деле плохо представлял, с чего начать. Новотни взял это на себя.
— Так что же, собственно, произошло в действительности? Господин сенатор сказали мне, что вы — комиссар. Из отдела расследования убийств.
«Не очень умно со стороны господина сенатора, — подумал Кеттерле. — Но в конце концов господин сенатор могли и не знать всего».
— Я был бы счастлив, если б мог уже сейчас сказать, что произошло в действительности. Вы представляете себе песчаное мелководье?
— Да, примерно, — сказал шофер. — Господин сенатор каждую зиму десять дней проводят в Санкт-Петер-Ординге. Я дважды бывал там с господами и совершал с господином сенатором длинные прогулки. Уважаемая госпожа слишком нежна для такой погоды. Она предпочитала сидеть у камина и читать, а не гулять подолгу, когда штормит.
— А вообще она любит гулять? Она кажется изнеженной, привыкшей к роскоши, такие женщины, сами знаете, предпочитают, чтобы их носили на руках.
— Ну нет, я бы этого не сказал, — пробормотал шофер. — В хорошую, сухую, а главное, в безветренную погоду она сопровождала господина сенатора всюду. Ее восхищало, что в свои годы он еще сохранил столько сил. Да и вообще ему не дашь семьдесят два, правда?
