Елена Арсеньева - Бабочки Креза. Камень богини любви (сборник)
— Если нас тут не найдут, — пробормотала Аглая. — Мы же тут, в шкафу, как в ловушке. Отсидимся — хорошо, а если нет… Тогда и уносить нечего будет.
— Видели второй такой же шкаф, напротив? — спросил Гектор. — В нем в полу люк. Очень узкий, только для того, чтобы прыгать, как в воду. Солдатиком, знаете?
Аглая растерянно моргнула. Она плохо плавала и боялась воды, а уж прыгать в нее, тем паче солдатиком, никогда не решилась бы.
— Главное — не бояться, — сказал Гектор, словно поняв, о чем она думает. — Просто прыгнуть, но ноги не вытягивать, а самую малость поджать. Внизу мягко, не ушибетесь, я проверял, а то какой смысл бежать, если бежать будет не на чем, если ноги переломаешь? — Он усмехнулся, и волосы на голове Аглаи мягко шевельнулись от его дыхания. — Ну а потом сразу налево довольно длинный ход, чуть ли не к обрыву над Окой. В тех местах уже легко затеряться, никакая погоня не найдет. Так что в случае чего…
— Погодите, я что-то не пойму, — нахмурилась Аглая. — Если отсюда так легко уйти, почему же вы полезли сюда, где мы с вами, как в западне? Почему не вбежали в другой шкаф, не прыгнули солдатиком — и ищи ветра в поле?
— Потому что я не могу оставить Наталью, — сказал Гектор.
Аглая чуть откинулась назад и посмотрела ему в глаза. Да, в самом деле — глаза зеленовато-желтые, как у хищной птицы. И нос хищный — чуточку, самую чуточку загнут книзу, словно у ястреба. Нижняя губа вывернута надменно. Сильный круглый подбородок. В профиль лицо Гектора ярче и сильнее, чем анфас. Смотришь прямо — просто красивый парень, а вот в профиль… жестокость, хитрость, отчаянность в этом профиле. И еще что-то, от чего у Аглаи неровно заколотилось сердце.
— Наталью? — переспросила зачем-то и услышала, как жалобно дрогнул ее голос. И тотчас вспомнила, что она, случайно зашедшая в дом женщина, не может, не должна вообще ничего знать о Наталье. — А кто она такая?
Гектор в замешательстве кашлянул, и его дыхание снова шевельнуло растрепанные волосы Аглаи.
— Она… она… Наталья Селезнева моя давняя знакомая, которая рискнула всем, чтобы помочь мне. Я не могу ее оставить. Я должен ей помочь.
— Вот как… — пробормотала Аглая, у которой совершенно необъяснимым образом отлегло от сердца. — А я-то думала, вы ее любите.
Господи, да она что, спятила, говорить такие вещи незнакомому человеку, так бесцеремонно болтать с мужчиной? Вот дура! Сейчас он рявкнет: «Не ваше дело!» — и будет прав.
Однако, к ее изумлению, Гектор не рявкнул, а покачал головой:
— Ответ, который я могу вам дать, недостоин порядочного человека.
Аглая задумалась. Загадочные слова. А впрочем, что в них такого загадочного? Наверное, раньше что-то было у них с Натальей, но теперь…
Странным образом в тесной клетушке стало легче дышать. И, несмотря на полную безнадежность положения, у Аглаи улучшилось настроение.
Гектор вдруг насторожился:
— Послушайте, вы долго в доме пробыли?
— Да нет, я только что вошла… — забормотала Аглая. — А тут вдруг крики, стрельба… я сначала отсиживалась в каком-то углу, потом поняла, что пора спасаться бегством…
— А вы никого в доме не видели, какую-нибудь другую женщину?
— Нет-нет, — быстро сказала Аглая. — Никого-никого.
Так, понятно, он вспомнил о Ларисе Полетаевой, вернее, о той, которая казалась ему Ларисой Полетаевой.
— Ничего не понимаю, — пробормотал Гектор. — Неужели она все же убежала через подвал?
— А как она была одета, та женщина? — спросила Аглая и тут же прикусила язык, да поздно. Глупо! Какая ей разница, как была одета та женщина, если она никого в доме не видела?
Но Гектор, похоже, не заметил нелепости ее вопроса и ответил с досадой:
— Да жутко! В красной куртке и красной косынке. Словно вся кровью вымазанная.
Аглаю даже передернуло:
— И правда жуть!
— Она всегда любила красный цвет, — задумчиво проговорил Гектор. — Вообще любила подчеркнуто яркие цвета. Всегда была очень красивая, но совершенно лишенная вкуса. И склонная к эпатажу. Например, она первая в нашем городе остриглась, отрезала косы. Тогда это казалось невыносимо вульгарно, а теперь… — Мужчина покосился на недлинные волосы Аглаи, и та с трудом подавила желание пояснить, что постриглась, потому что коса вспыхнула огнем, когда она пыталась хоть что-то из вещей спасти, когда дом ее горел… Зачем ему ее объяснения?
Хотя он сказал, что и его дом сожгли. Вот странное совпадение!
— Теперь многие так ходят, — продолжал Гектор. — Многим даже весьма к лицу… Так вот о Ларисе. За это ее из гимназии исключили, из выпускного класса.
— Так вы знакомы с той женщиной? — удивленно спросила Аглая.
Получается, он знает Ларису Полетаеву? Но почему же принял за нее Аглаю?
— Был знаком — лет пятнадцать тому назад.
Так вот оно что… Понятно. К тому же он не смотрел в лицо пленницы, принял на веру слова Константина и Федора, что привезли комиссаршу. И Гектор явно не хотел, чтобы та его узнала, поэтому и посадил лицом к стене, а сам оставался за ее спиной. И она ведь была в косынке… Что же за отношения у них такие странные? И вообще — что же Гектор за человек такой?
— Тогда, много лет назад, ее звали Ларисой Проскуриной, — снова заговорил мужчина. — Мы, собственно, мало друг друга знали — ну, иногда танцевали на вечеринках, возможно, я даже был в нее слегка влюблен, в нее все подряд влюблялись. Но она на меня не обращала никакого внимания. Я был такой смешной, тощий, картавый… Знаете, я почему-то даже в юности упорно говорил «л» вместо «р», даже имени своего не мог толком произнести. К каким только докторам меня не возили! Никто не мог помочь. А на фронте попал под обстрел, был легко контужен, и когда очнулся — картавость прошла, точно рукой сняло. Смешно, да?
— Смешно, — слабо улыбнулась Аглая. — То есть нет… Не знаю.
— Смешно, — сказал Гектор убежденно. — Так вот я о Ларисе. Один мой друг из-за нее совершенно лишился рассудка. У него была какая-то неистовая страсть. Он признался в своих чувствах Ларисе — написал очень откровенное письмо и сделал ей предложение. А она взяла да и прочла его письмо вслух на вечеринке. И так хохотала — закидывала голову, ее лоснящиеся, черные, крашеные кудри колыхались… Никто не смеялся вместе с ней, всем было страшно неловко. Люди глупо улыбались, отводили глаза. Я крикнул: «Стыдись!» — и самому стало стыдно… А она все хохотала. Тогда мой друг вышел из бальной залы, отправился домой, нашел в письменном столе отца лежавший там револьвер да и застрелился. Конечно, все понимали почему… После этого от Ларисы все отвернулись, даже самые преданные ее поклонники. Родители ее были очень богаты, имели дом в Москве, ну и мгновенно переехали туда. Мой отец был дружен с отцом Ларисы. Надо сказать, она пошла в своего папеньку, во Владимира Иосифовича… Тот был известен своими похождениями и в молодые, и в зрелые годы, у него вечно были в любовницах и молодые, и немолодые, и красивые, и некрасивые. Поговаривали, у него даже были побочные дети. Но все оставалось досужей болтовней, дело никогда не доходило до скандалов. Мой отец был поверенным его тайн (они учились вместе в гимназии, были тезки, вроде бы даже побратимы). Они и потом переписывались, и я так или иначе оказался в курсе всех приключений Ларисы. Знал, что сначала она вышла замуж в Варшаве за какого-то чуть ли не люмпена и сбежала от него, потом — за несчастного инженера Полетаева, чью фамилию носит по сю пору, надо думать, из-за ее звучности. Бросила его тоже, вышла за кого-то еще, но и того человека постигла та же участь. Очередной ее любовник оказался большевиком, и благодаря ему она вошла в их организацию, а там ощутила, что заниматься разрушением страны куда интересней, чем быть разрушительницей обычных семей. Ее преследовала полиция, она уехала за границу, а потом вернулась — после того, как Ленин прибыл в Россию в запломбированном вагоне, привезя с собой несметные деньги для уничтожения России… Мне даже трудно, вернее, противно представить, что я когда-то с симпатией относился к большевикам!
— А вы к какой партии принадлежите? — с любопытством спросила Аглая.
— Я эсер, — сказал Гектор.
Аглая вздрогнула. Какие опасные вещи говорит Гектор о себе случайной женщине!
А впрочем, в чем опасность? Здесь, в тесном шкафу-тайнике, Аглае некому на него доносить. При малейшей попытке крикнуть Гектор ее просто придушит — вон какие у него мощные плечи, какие сильные руки. Даже пулю тратить и поднимать шум не придется… Так что он ничем не рискует, откровенничая.
А может быть, он просто почувствовал, что она его не выдаст? Догадался, что…
Что — что? О чем он мог догадаться?
— Да, я понимаю теперь, почему вы скрываетесь от этих… с красными бантами, в кожанках, — пробормотала Аглая, пытаясь замаскировать ужасное замешательство, которое ее вдруг охватило, и снизу косясь на его губы. — Понимаю, почему вы скрываетесь от большевиков!
