Аркадий Адамов - Стая
Да, тот самый молчаливый Генка Фирсов по кличке Харя, рыжий, щербатый парень с лошадиным лицом, на второй вечер, как стали они долбить эту проклятую стену, вдруг выкинул номер. Никто и ожидать не мог от него такого. И исчез Генка. Никто не знает, что с ним случилось. Но в тот вечер Гусиная Лапа о чем-то шептался с Розовым. Карцев слышал только обрывок фразы: «...Подальше уедем...», и, неизвестно почему, у него вдруг озноб прошел по спине. Страшный человек Гусиная Лапа, и никто из ребят о нем ничего не знает, даже как его настоящее имя. Вот разве только один Розовый...
После той памятной ночи, когда они пытались взломать палатку, а потом избили человека, Карцев по возможности сторонился Розового. Но и открыто ссориться с ним он не решался. А тот вел себя так, будто между ними ничего не произошло. Когда смены их совпадали, они вместе выходили с завода, шли со всем рабочим людом, солидно обсуждая, какой сегодня попался наряд, сколько выгнали деталей и прочие заводские дела. Потом прощались коротким кивком, и Розовый многозначительно предупреждал: «К вечеру, значит, чтоб был». И Карцев приходил...
Родителям он говорил, что они на заводе готовятся к вечеру, репетируют. Отец верил и рассеянно кивал головой. Он был вечно погружен в свои дела. Они там, в институте, разрабатывали какой-то новый проект, но пока неудачно, с ним были одни неприятности, и отец ходил угнетенный и озабоченный. Да и вообще у Толи не было желания поделиться своими мыслями с отцом. Далекий он какой-то. Вот мать, она определенно что-то чувствует, часто плачет ночами, и в глазах ее столько страдания и укора, что душа переворачивается. Но и ей ничего не говорил Карцев, нельзя, страшно.
...В тот день они работали в одной смене. Розовый подошел к Карцеву и отозвал в сторону.
— Слышь, Профессор,— сказал он небрежно.— Тут одна красоточка помирает по тебе.
— Знаю я твоих красоточек.
— Не. Эта не из таких,— заверил Розовый, оживляясь.— Культурная. Сердечный друг ей, понимаешь, нужен.
— Вот бы и стал.
— Не. Ей такие не нужны. Папаша-то небось профессор. Вот ты ей в самый раз будешь. А уж красотуля...— Розовый даже зажмурился от восторга и прищелкнул языком.— Поискать — не найдешь. Эх, мне б культурности — ну, все тогда.
— Откуда же ты ее знаешь?
— Одним глазом видел. А так подружка ее рассказывала. Ну, а я ей про тебя выдал на всю железку. Вот у той и загорелось. Хочу, говорит, этого Толика окрутить.
Розовый лукаво подмигнул.
И Карцеву вдруг стало весело. Что ж, в самом деле? Почему бы и не встретиться? Пусть попробует его окрутить. Вообще надо в конце концов рассеяться. А то можно, пожалуй, и свихнуться от всех этих дурацких мыслей и сомнений. Если же она еще и в самом деле красотка...
— Какая же она из себя? — как можно более равнодушно спросил он.
— Значит, так... — со вкусом начал Розовый. А кончил деловито, как о чем-то решенном: — Зовут ее, между прочим, Раечка. Встречаемся сегодня вечером. Готовь монету.
И он снова, уже заговорщически, подмигнул.
Карцев с нетерпением стал ждать вечера. Девушка, очевидно, была действительно красива, судя по описанию Розового. К тому же, как он выразился, «культурная». Возможно, из интеллигентной семьи. Странно, между прочим, откуда у Розового такие знакомства? Может быть, она тоже одинока? Впрочем, какое ему до этого дело? Сейчас он хочет только одного — развлечься. И ему нет никакого дела до ее переживаний. Интересно, как она себя поведет с ним, эта красотка.
Домой Карцев вернулся необычно возбужденный, даже повеселевший. Мать встретила его, как всегда, настороженным, вопрошающим взглядом. Отца дома не было.
Матери он бодро сказал:
— В общем, мамочка, жизнь — штука сложная. И пожалуйста, выше голову,— потом чмокнул ее в щеку и просительно добавил: — Ты мне рубашку не погладишь?
Немцого спустя Марина Васильевна услышала из кухни, как сын в комнате пропел:
Помирать нам рановато,
Есть у нас еще дома дела...
И слабо улыбнулась. Что это с ним? Все дни был такой угнетенный, раздражительный. И вдруг... Но спросить побоялась.
В назначенный час Карцев встретился с Розовым.
— Ну, где твоя красотка? — спросил он, усмехаясь.
— Будет, в лучшем виде будет,— пообещал тот.
Потом к ним присоединился Йашка, и они уже втроем направились к месту встречи.
Раечка Туманова, маленькая, изящная, черноволосая девушка, хохотушка и проказница, с пикантно вздернутой верхней губкой, точеным носиком и веселыми карими глазами, уже почти год работала чертежницей. «Карманный вариант,— с улыбкой говорили о ней молодые конструкторы и обычно добавляли: — Неплохое тонизирующее средство при усталости или неприятностях с начальством».
Всерьез, однако, Раечку никто не воспринимал, и к ее беззаботному щебетанью относились скорей снисходительно, чем одобрительно. К тому же работник она была неважный, чертежи выходили у нее небрежными, с ошибками. Когда ей начинали выговаривать за это, Раечка виновато моргала своими громадными ресницами, а глаза наполнялись слезами. «Просто детский сад какой-то»,— раздраженно ворчал начальник группы. Ее, наверно, давно бы уволили, если бы не покровительство главного конструктора, старого друга ее отца.
Год назад Раечка провалилась на вступительных экзаменах в медицинский институт. Отец ее со свойственной ему грубоватой прямолинейностью объяснил это так: «Редкая форма легкомыслия и безответственности, осложненная фантастической ленью. Иного от нее и не ждал». Раечка плакала навзрыд, уткнувшись в подушку. Мама тоже плакала, давала ей успокоительные капли, пила их сама и укоризненно смотрела на отца.
Раечка собиралась пропустить год и снова сдавать экзамены. Но отец решительно заявил: «Хватит. Пусть ума сначала наберется и жизнь узнает. Я не вечен».
И вот она очутилась в этом конструкторском бюро. Первое время у Раечки буквально голова распухала от ненавистных чертежей, от всех этих деталировок, ^лов, нормалей, проекций, разверток, аксонометрий. И только природная ее жизнерадостность да еще тайное покровительство матери позволяли ей сравнительно легко переносить все неприятности.
Знакомые мальчишки наперебой приглашали ее на танцы и вечеринки, ухаживали там за ней, и Раечка веселилась, забывая обо всем.
Когда-то в школе ей нравилось затевать походы, участвовать в горячих диспутах, играть в драмкружке. В школе она чувствовала себя равной со всеми и всем нужной. Ее энтузиазм и увлеченность зажигали других, и Раечка все время что-то придумывала и организовывала. Здесь же, в конструкторском бюро, все были старше и серьезнее ее, здесь она чувствовала себя маленькой и неопытной. Она не решалась просить поручений, и ей не решались их давать, ведь поручение — это ответственность, это серьезное дело. Ну, а разве можно что-то серьезное поручить этой легкомысленной девочке?
Так разделилась у Раечки жизнь на нудную, противную работу среди взрослых, неинтересных, снисходительных, очень скучных людей и на влекущую радость вечеринок, танцев, где все были свои, и мальчишки и девчонки, веселые, влюбленные, беспечные.
Однажды на танцах она познакомилась с высокой белокурой девушкой, очень красивой, очень уверенной и смелой, веселой и циничной, знавшей и испытавшей, как вскоре поняла Раечка, многое такое, чего ей еще неизвестно и что ей страстно хотелось узнать. Она с удивлением и радостью увидела, как заинтересовалась ею эта девушка. Так возникло знакомство. Раечкой при этом двигало любопытство, ее новой подруге было приятно это любопытство удовлетворять. Они теперь часто появлялись вместе. Внешне девушки были так несхожи, что это удачно оттеняло привлекательность каждой из них, и Раечка это инстинктивно чувствовала.
В тот день Галя, так звали ее новую подругу, позвонила ей на работу и весело сказала:
— Раек, освободи сегодня вечер. Надо вскружить голову одному мальчику. Только ты это можешь. В общем, повеселимся.
Раечка обрадованно прощебетала:
— Чудесно! Мы так давно не болтали с тобой.
Только что она получила новый «влет» от руководителя группы за не вовремя сданный чертеж и ощущала острую потребность повеселиться.
...Они встретились в центре, возле большого кинотеатра. Раечка с подругой и трое парней, из которых один сразу обратил на себя ее внимание — высокий, чуть сутулый, лицо тонкое, умное, со смелым разлетом бровей и темными, загадочными глазами. Парня звали Толей. Он решительно, даже развязно, хотя и не очень умело, взял ее под руку. Они ушли немного вперед, и Карцев, наклонившись, со снисходительной усмешкой спросил:
— Нельзя ли узнать, в какой области лежат ваши интересы?
— А ваши? — смутившись, спросила Раечка.
— В области внешних сношений.
— Вы дипломат? — робко спросила она.
— О нет.— Карцев снова усмехнулся.— Я, видите ли, свободный художник. Почти абстракционист. Вас это не пугает?
