Роберт Уилсон - Севильский слепец
— Шторы были задернуты, — ответила она, теперь уже с некоторой подозрительностью.
— Итак, вы с ним занимались сексом, — продолжил Рамирес. — Как долго?
— Дольше, чем я рассчитывала.
— И поэтому ты оглянулась? — спросил Рамирес.
Ее карие глаза застыли. Это уже были совсем не знакомые ей штучки.
— Кто вы? — выдохнула она.
— Инспектор Рамирес, — ответил он сухо.
— Мы из отдела по расследованию убийств, — объяснил Фалькон.
— Его кто-то убил? — вскричала она, и ее глаза заметались между двумя полицейскими, которые одновременно кивнули.
— Человек, убивший его, находился в квартире вместе с вами.
Она резко выхватила сигарету изо рта, выпустив струю дыма.
— Откуда вы знаете?
Рамирес, заранее подготовивший пленку, щелкнул пультом, и на экране тут же возник пустой коридор с крюком на голой стене, со светом, падавшим из открытой двери, а динамики разразились какофонией стонов, имитирующих любовный экстаз. Волосы на затылке Фалькона встали дыбом. Девица оцепенела. Камера развернулась, и она увидела себя на коленях перед Раулем Хименесом, смотревшим на экран, в то время как ее взгляд был обращен к занавешенному окну. Когда она повернула голову, камера отшатнулась назад в темноту.
Девушка вскочила, с грохотом опрокинув стул, и заметалась по комнате. Рамирес выключил телевизор.
— Это очень странно! — воскликнула она, указывая на экран пальцами с зажатой в них сигаретой.
— Вы что-нибудь заметили? — спросил Фалькон.
— Не знаю, может, это вы заморочили мне голову, но теперь я, кажется, кое-что припоминаю, — сказала она, закрывая глаза. — Просто освещение чуть изменилось, тень какая-то мелькнула. В моей работе именно этого больше всего боишься… движущихся теней.
— Живущей своей жизнью тьмы, — непроизвольно вырвалось у Фалькона, за что Рамирес и девушка наградили его удивленными взглядами. — Но вы не прореагировали… на эту мелькнувшую тень?
— Я подумала, мне померещилось, а тут у него как раз подоспело, и это меня отвлекло.
— А после?
— Я привела себя в порядок у него в ванной и ушла.
— Он запер за вами дверь?
— Да. Точно так же, как в первый раз. На пять или шесть оборотов. Я даже слышала, как он вынул ключи из замка. Потом пришел лифт.
— Сколько было времени?
— Немногим больше часа. Я вернулась в Аламеду со следующим клиентом около половины второго.
— Пятьдесят тысяч, — произнес Рамирес. — Неплохая почасовая оплата.
— Вам пришлось бы не один день учиться, для того чтобы столько зарабатывать, — парировала она, и оба рассмеялись.
— Как вам позвонить по мобильнику? — спросил Фалькон. Девица с Рамиресом снова прыснули, приняв его слова за шутку, а когда поняли, что он говорит серьезно, Элоиса одним духом выпалила номер.
— Итак, — вернулся к делу Рамирес, пребывавший, казалось, в добродушном настроении, — похоже, это все… хотя с некоторыми, на мой взгляд, умолчаниями, не так ли, старший инспектор?
Фалькон не включился в жестокую игру Рамиреса. Девушка отвела от него взгляд и снова посмотрела на того, в ком внезапно ощутила скрытую угрозу.
— Я рассказала вам все, что произошло, — запротестовала она.
— Кроме самого важного, — гнул свое Рамирес. — Ты не сказала нам, когда впустила его в квартиру.
Когда скрытый смысл этого, на первый взгляд, безобидного утверждения дошел до ее сознания, ее лицо застыло, как посмертная маска.
— Было у меня такое чувство, что вы только прикидываетесь добреньким.
— Я не добренький, — отозвался Рамирес, — да и ты тоже. Ты знаешь, что сделал тип, которого ты впустила в квартиру? Он пытками довел старика до смерти. За все годы нашей работы в полиции не было случая, чтобы преступник так истязал свою жертву, как этот гад твоего дона Рафаэля. Он не просто стукнул его по голове, не всадил ему нож в сердце, а долго, жестоко… терзал!
— Я никого в квартиру не впускала.
— Вы сказали, что он оставил ключи в двери, — напомнил Фалькон.
— Я никого в квартиру не впускала.
— Ты же сказала, что что-то видела, — вставил Рамирес.
— Вы внушили мне, что я что-то видела, а я не видела ничего.
— Освещение чуть-чуть изменилось, — сказал Рамирес.
— И тень мелькнула, — добавил Фалькон.
— Я никого не впускала, — медленно выговорила она. — Все происходило именно так, как я вам рассказала.
Они успели закруглиться до половины пятого. Фалькон отправил Рамиреса с девушкой поискать какую-нибудь полицейшу, которая взяла бы у нее лобковый волос для сравнения с волосом, найденным экспертами. Когда они удалялись, Рамирес разговаривал с ней так, словно она — его старая знакомая и они направляются в cervecita,[26] только долетавшие до Фалькона слова были весьма специфическими.
— Да нет же, послушай, Элоиса, будь я на твоем месте, я бы сдал этого парня, сдал с потрохами. Если он не побоялся поднять руку на такую шишку, то тебя он прихлопнет, и глазом не моргнет. Так что будь осторожна. Если появятся какие-нибудь подозрения или опасения, сразу звони мне.
Фалькон прошел в свой кабинет и позвонил Баэне и Серрано, чтобы выяснить, нашли ли они каких-нибудь свидетелей вблизи Эдифисьо-дель-Пресиденте. Никого. На прилегающих улицах пусто. Магазины закрыты. Почти все местные жители слиняли в центр смотреть на процессии.
Он повесил трубку, пощелкал поочередно костяшками пальцев, отдав дань привычке, которую Инес не выносила, хотя это было бессознательное действие, помогавшее ему собираться с мыслями. А ее прямо-таки корежило.
Фалькон позвонил комиссару Лобо, который вызвал его к себе в кабинет. Идя к лифту, он столкнулся с Рамиресом и велел ему подготовить все бумаги для совещания с Кальдероном. Он поднялся на верхний этаж. Секретарша Лобо, одна из тех жительниц Севильи, которые исповедуют минимализм на службе и приберегают всю свою экстравагантность для нерабочего времени, пригласила его в кабинет одним взмахом ресниц.
Лобо стоял лицом к окну со сцепленными за спиной руками и разминал колени, устремив взгляд через дорогу на зеленые кущи парка Принсипес. Это был невысокий крепыш с бычьей шеей, с большими волосатыми руками крестьянина и блеклыми вихрами фабричного рабочего. Он испокон веков носил очки в массивной черной оправе, но год назад жена уговорила его перейти на контактные линзы. Однако она зря надеялась, что это облагообразит Лобо, потому что у него были глаза цвета «детской неожиданности», а нос выглядел еще более крючковатым без оправы, прежде скрывавшей кое-какие черты его грубой физиономии, которых большинство предпочло бы не видеть. Тонкие губы почти не выделялись на его горчичной коже. Короче говоря, далеко не каждый заключенный имел такую бандитскую наружность, какой Бог наградил комиссара Лобо, но он был хорошим руководителем, всегда резал правду-матку и поддерживал своих сотрудников.
— Вам известно, из-за чего сыр-бор? — спросил он через плечо.
— Из-за Рауля Хименеса.
— Нет, старший инспектор, из-за комиссара Леона.
— Я видел в Эдифисьо-дель-Пресиденте снимок, где он стоит в обнимку с Хименесом.
— А спит он с кем в обнимку?
— Они вроде бы не такого сорта…
— Я пошутил, старший инспектор, — сказал Лобо. — Вероятно, вы видели там фотографии многих других funcionarios.[27]
— Да, видел.
— И мою видели?
— Нет, комиссар.
— Потому что ее в коллекции Хименеса нет, старший инспектор, — заявил он, быстро идя к столу.
Они сели; Лобо со всей силы стиснул ладони, словно дробя ненавистные черепушки.
— Вас ведь не было здесь во время «Экспо» девяносто второго года? — сказал он.
— Я тогда служил в Сарагосе.
— С этой выставкой все получилось совершенно не так, как с Олимпийскими играми в Барселоне. Там, вы ведь помните, каталонцы извлекли прибыль, а здесь андалузцы понесли ошеломляющие убытки.
— Поговаривали о коррупции.
— Поговаривали! — в ярости взревел Лобо. — Не просто поговаривали, старший инспектор, а разводили коррупцию. Коррупция так процвела, что не огребать миллионов считалось даже неприличным. Настолько неприличным, что те, кому не удалось набить карманы, неслись брать напрокат «мерседесы» и «БМВ», чтобы изобразить, будто удалось.
— А я и понятия не имел.
— Орудовали не только местные. Мадридцы тоже подсуетились. Они учуяли господствующую тенденцию. Расхлябанность. Невнимание к деталям, на котором здорово наживались.
— Неужели это могло аукнуться по прошествии десяти лет?
— Вы слышали, чтобы кого-то привлекли к ответственности за те делишки?
— Не припомню, комиссар.
— Никого! — воскликнул Лобо, грохнув по столу сцепленными руками. — Ни единую сволочь.
