Борис Акунин - Смерть на брудершафт
Коварство германского форварда
Крик и свистки, раздавшиеся на поле пятью минутами ранее, были вызваны событием, которое накалило страсти выше всякого предела. Немецкий форвард Зальц, вновь пошедший на прорыв, попал мячом по руке защитнику. По убеждению русской половины зрителей сделано это было нарочно. Мнения судей разделились.
Главный рефери Мак-Грегор говорил, что это не fair play[14] и что ни о каком penalty не может быть и речи. Итальянец спорил: прикосновение к мячу рукой в штрафной площадке в любом случае наказывается одиннадцатиметровым. Чаша весов склонилась в пользу германцев, когда второй боковой судья, швед, заменивший Лафита, тоже заговорил о fair play. Горячась, он объявил англичанину, что тот подсуживает русским и что об этом будет написана реляция в Международную ассоциацию футбола. Мак-Грегор дрогнул и ворча назначил-таки пенальти.
Это вызвало новый взрыв протестов. Капитан русской команды на трех языках — по-английски, по-немецки и по-французски — кричал:
— Нечестно! Васильчиков был повернут лицом к воротам! Он мяча даже не видел!
Но, приняв решение, рефери был уже непреклонен. Он сделал барону фон Гаккелю предупреждение за препирательство, бешеными свистками разогнал футболистов по местам.
На двенадцатой минуте до конца матча призрачная надежда уйти от неминуемого поражения рассыпалась и прах.
Тот же Зальц, лучший игрок германцев, поставил мяч на одиннадцатиметровую отметку.
Бледный Козловский обреченно ждал в воротах.
Садистская неторопливость немца была отвратительна. Он перекладывал мяч то так, то этак. Разминался. Зачем-то посматривал на часы. Соотечественники с трибун подбадривали его дружным скандированием.
Ни о чем кроме чести российского флага штабс-ротмистр в эту ужасную минуту не думал. Он знал, что Зальц будет бить в один из углов, куда голкиперу вовремя нипочем не допрыгнуть — сноровка не та. Шанс был всего один, мизерный. За мгновение до того, как нога немца коснется мяча, прыгнуть с опережением. Ну куда? Вправо или влево?
Вот и Романов сзади шептал:
— Корнеры, Лавр Констаниныч, корнеры!
У товарищей по команде лица были совершенно убитые. Фон Гаккель нервно тер пальцами виски. А проклятый немец все тянул.
— Да бейте же, негодяй! — раздался с трибуны плачущий дамский голос.
Даже судья не выдержал. Подошел к Зальцу и пригрозил, что отменит пенальти. На это форвард вежливо возразил, что, согласно международным правилам, имеет право подготовиться к столь ответственному удару и что он уже, собственно, был совершенно готов, но господин рефери его сбил.
Немец в очередной раз взглянул на ручные часы. На запястье под рыжеватыми волосками синела татуировка — якорь.
— Na ja, gut,[15] — пробормотал Зальц и вдруг улыбнулся.
Увидев эту хищную улыбку, Алеша понял, что чуда не будет. Не было сил смотреть, как наши ворота капитулируют перед германским натиском.
И Романов проявил слабость. Вылез из-под тряпки и повернулся к полю спиной.
На всем стадионе он единственный сейчас не смотрел на мяч.
Именно поэтому Алеша и увидел то, чего никому видеть не полагалось.
Из клуба резвой походкой вышел некто в расстегнутом легком пальто, в щегольском кепи, надвинутом на самый нос.
Романов не обратил бы на этот пустяк внимания, если б от быстрой ходьбы у незнакомца пальто не распахнулось еще шире. Оказалось, что под пальто человек прижимает к боку большую желтую папку. Тут равнодушный к футбольным страстям господин раздраженно поправил раскрывшуюся полу, и мелькнул профиль с пышным черным усом. Это был судья Лафит, давеча вынесенный с поля на носилках.
В первый миг Алеша просто разинул рот. В миг второй, когда в мозгу сложилось дважды два и получилось четыре, крикнул во все горло:
— Вон он! Держи!
Но никто не услышал. Потому что германский форвард ударил, голкипер прыгнул — и взял мяч!
Началось такое! На орущего и машущего руками фотографа никто не обращал внимания, потому что орали и размахивали руками все без исключения. И оба великих князя, и деревянный генерал фон Дона-Шлобиттен, и две тысячи зрителей.
На поле и вовсе творилось невообразимое. На Козловского бросились товарищи по команде, и давай хлопать по спине, обнимать, целовать, а потом и подбрасывать в воздух. С трибун на поле выбежали энтузиастические болельщики. Дамы визжали. Над немецкими скамьями стоял скорбный вой.
К Лавру Константиновичу было не пробиться. Никого из агентов Алеша тоже не видел, потому что на трибунах все перемешались, мало кто остался на своем месте.
А человек в широком пальто тем временем уже почти скрылся из виду.
Уйдет, уйдет!
И Алеша бросился вдогонку один, потому что другого выхода не было.
За воротами клуба он остановился. Где шпион?
Вон он, садится в запряженную парой пролетку.
Долговязый кучер в извозчичьем картузе щелкнул кнутом, гаркнул:
— Эх, салетни! Пашель! Пашель!
На коляске с треском поднялся кожаный фартук, она захрустела гравием, стремительно набирая скорость.
Господи, что делать?!
У розового куста стоял пузатый господин в кепи, придерживая велосипед. Беседовал с дамой — должно быть, встретил знакомую.
— Извините! — выдохнул Романов, подбежав и ухватившись за руль. — Государственная надобность!
Картинка 21
Оттолкнул непонятливого толстяка, с разбегу перекинул ногу через раму и бешено закрутил педали.
Кто быстрее?
П о парковой дорожке на дутых шинах мчаться было легко. Алеша уже почти догнал коляску, но потом она свернула на мощенное булыжником шоссе, и здесь дело пошло хуже. Велосипед запрыгал по камням, завилял. Несколько раз Романов чуть не упал, да вовремя поспевал упереться ногой. Для гона на двух колесах эта дорога явно не годилась.
Пришлось снизить скорость. Похититель желтой папки с каждой минутой отрывался все дальше — четырехколесному рессорному экипажу булыжники были нипочем.
Чтоб не отстать, Алеша все же рискнул, налег на педали. Удалось приблизиться шагов на сто, но что толку?
Предположим, догонит он шпиона и его переодетого извозчиком подручного. Кричать: «Руки вверх!»? Это, конечно, можно. Можно даже пистолет наставить. Только вряд ли они испугаются. Если «Лафит» и есть давешний резидент, такого голыми руками не возьмешь. А освоить все кнопки и рычажки своего оружия Алеша так и не успел. Времени не хватило. Всю ночь то совещались, то репетировали, а на рассвете вдвоем с Лавром Константиновичем еще и удары по воротам отрабатывали, напоследок.
Один раз на перекрестке проехал мимо городового. Рожа, как у них у всех, красная, грубая. Пока вобьешь в тупую башку, что нужно делать, коляска оторвется. И потом, что он может, городовой? В свисток дунет? «Селедку» свою из ножен вынет?
Увы, помощи ждать было неоткуда. Но что надо делать, Алеша вскоре придумал.
Ни в коем случае не потерять пролетку из виду, это первое. Второе: едет она в сторону Петербурга. Это очень хорошо. Надо не пороть горячку, а выследить, куда именно. Глядишь, еще и какое-нибудь шпионское гнездо выявится. В городе телефоны чуть не на каждом шагу. Там проще. От Царского до Питера верст двадцать или немногим больше. Для велосипеда не дистанция…
Именно на этой успокоительной мысли переднее колесо угодило в колдобину. Велосипед скакнул, будто норовистый конь, и выкинул ездока из седла.
Картинка 22
Алешу отбросило аж на пыльную обочину, что в сущности было удачей. Если б он упал на каменную мостовую, обязательно что-нибудь себе сломал бы. А так лишь вскочил да встряхнулся.
Сам-то он был цел, но вот велосипед…
Колесо выгнулось восьмеркой, руль скособочился.
Чуть не плача, Алеша вынул из подвешенной седельной сумочки гаечный ключ, попробовал выправить поломку, но плюнул. Возиться придется долго, а времени нет.
На шоссе пусто, даже остановить некого.
Что было делать?
Побежал вдогонку — через рощу, потом мимо луга, потом через лесок. Гаечный ключ так и остался зажатым в руке, но сраженный бедой Алеша этого не замечал.
Два раза бегуна обогнали: легкая спортивная одноколка, за ней авто. Он кричал, махал рукой — только скорости прибавили. Бежит по дороге какой-то умалишот, весь испачканный, с диким взглядом. Кто ж остановится?
Надеяться, собственно, было не на что. На своих двоих пару рысаков не догонишь. Ну а у первой же развилки или перекрестка придется вовсе остановиться. Поди знай, куда свернули шпионы.
— Недотепа… Идиот… — шептал на бегу студент. И, как в детстве, когда еще верил в Бога, взмолился. — Господи, спаси люди твоя!
И чудо свершилось
За леском было открытое пространство. Поле, железная дорога, переезд с телеграфной будкой. Вконец выбившийся из сил Алеша не поверил своим глазам.
