Евгения Михайлова - Апостолы судьбы
— Происходит, Ирина Анатольевна. А что именно — кроме вас, наверное, никто не ответит на этот вопрос. Я очень страдаю. Да, вы все сделали, как я сказала, все получилось, но мне легче не стало. Мягко говоря. А жду здесь, потому что в салоне мне совсем не по себе. Не хочется видеть других людей, не хочется, чтобы меня кто-то видел. Может, вы побеседуете со мной тут? Я заплачу сразу или завтра Вере деньги привезу.
— Валя, я же объясняла: в кабинете есть все, что мне нужно для работы, для определенного состояния. Я же не цыганка с вокзала, которая всю жизнь расскажет, если ей ручку позолотить.
Ирина раздраженно посмотрела на Валентину, и выражение ее глаз сразу изменилось. Да, это, пожалуй, серьезно.
— Садитесь ко мне в машину. Я отвезу вас домой, попробуем поговорить по дороге.
Какое-то время они обе молчали. Ирина испытывала неприятное ощущение тесноты. Валино напряжение заполнило салон машины.
— Вы хотели со мной поговорить о подруге? Вас беспокоит ее состояние?
— Нет. Подругу, как обычно, спасает и обожает целая команда благодетелей. Ее муж не всегда может вклиниться в их ряды… Я думаю о том, почему мы ограничили свое внимание только Катей? Почему вы не сказали мне, что чувствует к ней мой муж?
— Забавный вопрос. Вы забыли, как сразу потребовали, чтобы я не работала с вашим мужем?
— Я не забыла. Я очень боялась, что ваше вмешательство в его биополе навредит Дмитрию.
— Грамотно подумали.
— Но у вас же есть какие-то возможности защиты. Облегченный вариант воздействия… Ну, я не знаю.
— Значит, вы просите меня поработать с вашим мужем. Хорошо. Разумеется, не сейчас. Принесите в любой из ближайших дней с утра его фотографию, какие-то вещи: часы, расческу, майку… А пока, вне дела, скажите: вы считаете, что между вашим мужем и Катей была связь?
— Нет, я так не считаю. Я бы заметила. Они' достаточно искренние люди. Мне кажется, правда хуже. С ее стороны есть, точнее, была симпатия с легким интересом, которая могла перерасти в желание, роман. А для него, похоже, Катя стала мечтой. И просто поселилась в нем. Он всегда ею любуется, говорит при мне, как она красива, относится к ней с такой нежностью. Один ее знак — и он провалится с головой в эту страсть, забыв обо всем на свете. Мне трудно говорить о таких вещах, но вам… Я всю жизнь очень сильно его хочу. Но в последнее время мне стало казаться, что он думает о ней, когда мы вместе. Что он именно таким образом возбуждается.
— Как я понимаю, вам требуется знать мое отношение к вашей теории. Ну, допустим, все так и окажется. Что вы захотите предпринять? Воздействовать на него, как на Катю? Стереть естественные эмоции, мысли, создать проблемы, через которые ему придется пробираться, чувствуя лишь страх от того, что теряет себя? Вы этого хотите?
— Пока я хочу все точно знать. Я больше не могу так жить. У меня душа стала, как у старухи. Ни надежды, ни веры, ни радости. Вы — мой последний шанс на спасение. Вдруг все это не так, и можно жить как прежде.
Ирина высадила Валю у подъезда и какое-то время смотрела ей вслед. Хранительница очага. Как безмятежны искренние мужчины рядом с преданными женами!
* * *Профессор Тарков задумчиво шагал по своему маленькому кабинету. Он в который раз выстраивал картину болезни, объективную и субъективную информацию о личности больной, память услужливо предлагала похожие случаи из практики. Казалось, еще чуть-чуть — и он услышит щелчок, как обычно бывает, когда составные части занимают свои места и возникает ясная, окончательная, бесспорная конструкция. Диагноз Таркова. За всю свою долгую жизнь и бурную практику он ни разу не ошибся в диагнозе. Константин Николаевич сел за стол, перечитал историю болезни Кати Артемьевой, затем долго рассматривал в блокноте свои записи, сделанные во время бесед с ней, провел пальцем по графику маршрута, составленного с ее слов. Она в деталях описала местность, по которой бродила, сбежав из дома, людей, которых встречала. Улицы, лес, стройка, свалка, дома, магазины, родник, школа, станции метро… Что это? Феномен больного воображения или настолько организованный ум? Память, анализ, четкие наблюдения, не затронутые тем страшным смятением, которое заставило женщину выпасть из собственной жизни, привычек и представлений? В кабинете на все вопросы не ответить. А что, если попытаться проехать по этому маршруту, найти кого-то, кто ее запомнил? Это возможно, если начать экскурсию от ее дома. Если все окажется не так, если ничего подобного вообще не было, а она видела так называемые «фантазмы» — видения, галлюцинации, рождаемые больной психикой… Тогда Константин Николаевич назначит Артемьевой комплексное лечение, которое откорректирует неординарное поведение и… убьет ее нежную, трепетную душу, стремящуюся к чуду. Константин Николаевич уже несколько дней знал, что ему очень важно все, что происходит и будет происходить с этой больной. Он сложил в старый портфель свои записи, историю болезни и набрал по внутреннему телефону номер главврача.
— Зинаида Васильевна, мне завтра с утра нужна машина на несколько часов. Пожалуйста, Зина, это по делу. По серьезному делу… Почему? Ну и что? Да плевать я хотел на твои планы! Ты только мне не рассказывай, что без тебя в Минздраве рабочий день не начнется. Уж я-то знаю, что ты по утрам внуков развозишь да по рынкам таскаешься. Зина, я редко чего-то требую. Но если мне нужно, сделай так, как я говорю. Ты меня знаешь. Ну, вот и все, Зиночка. Извини, что я погорячился, но мы же не первый день знакомы. Нам ссориться нельзя. Родина не простит. Целую твои милые ручки. Привет твоей чудесной семье.
В машине по дороге домой Константин Николаевич вдруг поймал себя на том, что улыбается ни с того ни с сего. Он быстро посмотрел на спину водителя: еще подумает, что он свихнулся. Собственно, он и так, вероятно, думает, что все психиатры сумасшедшие. Константин Николаевич прикрыл свой глаз и вернул на место Катино лицо, которое в последнее время постоянно маячило в его мозгу, как ярлык в компьютере. Необыкновенная, восхитительная женщина. Эти ее реакции трогательного, доверчивого ребенка: «Санта- Клаус пришел…» Это не просто беспомощность и открытость больного человека. Здесь более глубокая суть. Видимо, она и называется женственностью. Нина тоже очень красивая женщина. Она была самой красивой студенткой курса. Возраст ее не слишком изменил, совсем не обезобразил. Такое же безупречное лицо, небольшие светло-серые, ясные глаза. Морщинки в уголках даже как-то смягчают их холодное выражение. Он был очень влюблен в свою жену в молодости и долго не признавался самому себе, что ему мучительно не хватает живого тепла, ответной эмоциональности в общении с ней. Нина всегда считала эмоции чем-то неприличным. Если, конечно, дело не касалось их сына. Сын. Ваня. Так называлась незаживающая рана Константина Николаевича. Наверное, он виноват. Его жизнью была наука, открытия, борьба. А сын, здоровый удачный мальчик, рос и правильно развивался под присмотром обожающей его мамы. Затем пришло время выполнить отцовский долг. Мальчик без особых способностей с первого раза поступил в мединститут, остался в аспирантуре, получил хорошую должность в большом онкологическом центре. Главврач центра, давний друг Константина Николаевича, при встрече всегда говорил, что Ваня становится хорошим хирургом. Но со временем почему-то перестал касаться этой темы.
В тот день Константин Николаевич приехал в онкоцентр посмотреть нескольких больных с послеоперационной депрессией. Он вошел в палату, поговорил с каждым в отдельности, потом завязалась общая беседа. Измученные болью и тяжестью лечения люди пожаловались симпатичному профессору на то, какими жестокими, алчными, беспощадными бывают врачи. Особенно один: постоянно вымогает деньги, пугает родственников выпиской до срока, если перестанут платить. Вчера выписал семидесятилетнюю старушку через четыре дня после операции и даже не дал «Скорую» — домой ее отвезти. А она одинокая. До вечера она плакала в коридоре, умоляла дать ей переночевать. Когда стемнело, санитарка сказала: «Ты б шла, пока транспорт ходит. Врач на твое место другую положил. Без очереди. Заплатили за нее. Тебе его не упросить». И побрела старушка со своим пакетом. Медсестричка одна ее, правда, догнала, деньги сунула, такси вызвала. Когда Константин Николаевич встал, его попросили: «Только вы Ивану Константиновичу не говорите, что мы на него пожаловались. Он нас всех отсюда выбросит».
Константин Николаевич вошел в ординаторскую, где Ваня с коллегами пил чай. Подошел к сыну и тихо сказал: «Встань!» Когда светлые, как у Нины, глаза с удивлением уставились на него, Константин Николаевич собрал всю свою выдержку, чтобы не разбить это красивое лицо. Он просто загремел на все отделение:
— Подонок! Ты больше здесь не работаешь! Ты в моем доме больше не живешь! Если задержишься здесь на минуту, под суд отдам, мерзавца такого!
