Григорий Никифорович - Сорвать банк в Аризоне
— В том-то и беда, — ответил я, — что она уже ничего от меня не хочет. Она и есть мое алиби.
— Вы имеете в виду, — уточнил агент Чен, — что вы провели сегодняшнюю ночь с миссис Робертсон? Но этого не может быть!
— Почему же, — раздраженно ответил я, — очень даже может быть. Именно это я и имею в виду. Я ведь предупреждал — она замужем, и ей вовсе не хочется, чтобы наши отношения стали кому-либо известны. Если бы вы понимали, что именно она кричала, у вас ни осталось бы никаких сомнений. Я могу попытаться перевести для вас кое-что, но не все — она умеет ругаться по-русски намного лучше, чем я по-английски.
— Вот уж не ожидал, — задумчиво произнес лейтенант Санчес. — Миссис Робертсон такая яркая женщина, а вы, Лио — извините меня, конечно — не очень похожи на страстного любовника.
Я промолчал. Санчес, с его ростом, весом и жгучими черными глазами был, конечно, куда более интересной приманкой для женской половины населения города Тусона — во всяком случае, для женщин из латинос. Я не сомневался, что не одна сеньора добивалась — и добилась — его взаимности, благо нравы испаноязычных жительниц Соединенных Штатов выгодно отличаются от лицемерия их бледнолицых подруг. Впрочем, судя по большому перстню с распятием на левом мизинце лейтенанта Санчеса, он был католиком и, возможно, относился к чужим брачным узам с гораздо большим почтением, чем я.
— Боб, — сказал Фаррел, оправившись от неожиданности — все-таки тут что-то не то. Допустим, что этот тип состоит в незаконной связи с миссис Робертсон. Допустим, она поняла, что он вот-вот назовет ее и возмутилась. Но откуда мы знаем, что она была с ним именно сегодняшней ночью? Ведь она, в сущности, не сказала ни да, ни нет — до этого просто еще не дошло.
Агрессивное замечание Фаррела меня обескуражило — мне казалось, что Чен и уж конечно лейтенант Санчес поверили моим словам. Заметив мою растерянность, Стьюарт поднял руку, как ученик за партой.
— Джентльмены, — сказал он, — я полностью соблюдал нашу договоренность. Я ни одним словом не вмешивался в вашу беседу с Лио, хотя и представляю — пусть пока неофициально — его интересы. Но сейчас я хочу напомнить вам о презумпции невиновности. Не Лио должен доказывать свое алиби — в данном случае, то, что эту ночь он провел с миссис Робертсон. Наоборот, вы должны доказать его вину, если он намеренно вводит вас в заблуждение. Кроме того, по-моему, поведение миссис Робертсон говорит само за себя — при необходимости я мог бы это засвидетельствовать, потому что я тоже наблюдал эту вспышку.
С точки зрения американского правосудия, реплика Стьюарта была вполне разумной. В самом деле, даже будучи под подозрением, я находился под двойной защитой — закона Соединенных Штатов и адвоката Стьюарта Розенбергера. Будь я настоящим американцем, мне, конечно, следовало бы вообще ничего не отвечать агенту Фаррелу. Но я не был настоящим американцем — я слишком хорошо помнил нашу доблестную советскую милицию. Я имел то, что тогда называли «привод» в отделение милиции только однажды, еще в студенческие годы. Поскольку как раз тогда партия и правительство объявили очередной поход против пьянства, меня и еще троих студентов забрали за совершенно невинное занятие — распитие бутылки водки вечером на скамеечке в парке Янки Купалы. В отделении с нами обошлись мягко — каждый получил всего по несколько ударов резиновой дубинкой по ребрам — и, зарегистрировав, отпустили.
Поэтому я не стал молчать. Я заявил:
— Если вы сомневаетесь, что я говорю правду, давайте прямо сейчас поедем ко мне на квартиру. Я докажу вам, что Инка — простите, миссис Робертсон — была у меня сегодня ночью.
ФБР-овцы в очередной раз переглянулись, и Чен сказал, что, вообще говоря, они не должны обыскивать частное помещение без ордера на обыск, подписанного судьей. Но если я выражаю добровольное согласие, они, так и быть, окажут мне эту любезность.
— Лио, — сказал Стьюарт, — ты хорошо подумал? Эти джентьмены не просто не должны — они не имеют права входить в твой дом без твоего разрешения или без ордера на обыск. А вы, — обратился он к агентам Чену и Фаррелу, — надеюсь, понимаете, что улики, полученные без ордера на обыск, могут быть не приняты судом к рассмотрению?
— Дорогой мистер Розенбергер, — в очередной раз улыбнулся Чен, — мы чрезвычайно вам благодарны за те усилия, которые вы прилагаете к повышению уровня нашего юридического образования. Но мы с вами старые знакомые, и вы, безусловно, знаете, что мы никогда не выходим за рамки закона, не так ли? Поэтому, если вы пожелаете сопровождать мистера Голубева, который, как вы сами заметили, официально все еще не ваш клиент, мы не будем возражать.
На этом юридические препирательства закончились, и все мы дружно отправились ко мне на Десятую улицу. Хотя Федеральный Дом, в меру своих возможностей, проявил ко мне гостеприимство, все же, оказавшись вне его стен, я вздохнул с облегчением. Сейчас, в пять вечера, солнце уже склонялось к закату и небо, хоть по-прежнему безоблачное, стало не нежно-голубым, как утром, а, скорее, синим. Цвет горной гряды на горизонте тоже изменился. Складки гор превратились в темно-сиреневые, и я знал, что еще через час они будут совсем фиолетовыми. Как и обещали утром по телевизору, температура явно перевалила за тридцать по Цельсию, и я подумал, что правильно выбрал утром рубашку без рукавов. Жара была заметна только на открытом воздухе — в помещении или в машине всегда были включены кондиционеры.
Из даунтауна мы ехали уже на трех автомобилях — к нашему кортежу присоединился Стьюарт. На этот раз ФБР-овцы не стали усаживать меня в свою машину, и я поехал вместе со Стьюартом, а лейтенант Санчес, как прежде, в одиночестве. По дороге Стьюарт продолжал убеждать меня, что я зря согласился на несанкционированный судьей обыск — это, говорил он, очень необычно и заставляет подозревать какой-то подвох со стороны ФБР. Я не очень внимательно его слушал, поскольку никогда раньше не бывал пассажиром в его машине. Разговаривая за рулем, Стьюарт продолжал, как ни в чем не бывало, оживленно жестикулировать, временами вовсе бросая управление. По счастью, до дома, где я жил, мы добрались очень быстро, так что разбиться не успели.
Запарковав машины у обочины, мы прошли по запыленной асфальтовой полоске к металлическим воротам из кованых прутьев, крашеных черной краской. Ворота запирались на ключ, выдаваемый каждому из жильцов, в том числе, конечно, и мне. Я пропустил своих спутников во двор. Двери каждой квартиры смотрели, как я уже упоминал, внутрь двора. Стены дома были из рыжего неоштукатуренного кирпича. Моя дверь находилась в самом дальнем конце двора, рядом с маленькой калиткой запасного выхода. Навещая меня, Инка пользовалась как раз этой калиткой — я заранее открывал ее изнутри.
Из бассейна доносился плеск, и, даже не посмотрев, я знал, что это мой молодой друг-полицейский. Он вынырнул, повернул к краю бассейна и встал на ноги.
— Добрый вечер, Лио, — жизнерадостно сказал он, — выходит, тебя еще не посадили? — Тут он заметил лейтенанта Санчеса и несколько смутился.
— Нет, — ответил Санчес вместо меня, — Лио все еще на свободе. А ты, выходит, на сегодня уже закончил? Я не знал, что Лио живет с тобой в одном доме. Мы как раз идем к нему в гости — вылезай и присоединяйся к нам, ты можешь пригодиться.
— О'кей, босс, — сказал парень, вылез из бассейна и начал вытираться.
Мы подошли к моей двери и остановились.
— Отпирать? — спросил я. Я понятия не имел, какой должна быть процедура обыска.
— Отпирайте, но пока не входите, — распорядился лейтенант. Он повернулся к агентам. — Вы не возражаете, что командовать буду я?
Дверь открывалась вовнутрь, прямо в жилую комнату. Налево, через проем, комната расширялась в небольшую кухню, а прямо был вход в спальню — типичная квартира холостяка. В том же доме можно было бы снять и так называемое «студио», где все вместе — и кухня, и спальня — умещалось в одной комнате. Студио были дешевле и пользовались большим спросом у студентов университета. Но я, когда выбирал квартиру в Тусоне, решил, что уже не так молод, и не смогу спать мертвым сном под всхрапывания кухонного холодильника.
Санчес вошел в дверь первым и включил свет. На руках у него уже были тонкие резиновые перчатки — я не успел заметить, когда он их надел и откуда вынул. Он прошел на середину комнаты, к дивану, напротив которого стоял телевизор, и сказал:
— Лио, теперь подойдите ко мне. А вы, ребята, входите и постойте у входа. Теперь ваше дело — наблюдать, но не вмешиваться.
Стьюарт, Чен и Фаррел сгрудились у двери. За ними я увидел своего молодого приятеля, который оставался на пороге, не входя в помещение. Он так и был в мокрых плавках — мысли пойти и одеться у него не возникло.
